Transformation of science in information society

Bakanova Ekaterina Alekseevna Post-graduate student, the department of Social Communications, National Research Tomsk Polytechnic University 634050, Russia, Tomskaya oblast', g. Tomsk, pr.Lenina, 30 katomba89@mail.ru Other publications by this author

Современная технологическая роль науки стала особенно очевидной, ввиду того, что формируется новая парадигма науки в условиях междисциплинарности и трансдисциплинарности. Новые научные знания и технологии становятся доминантой экономических изменений, носят ярко выраженный прикладной и прагматичный характер. Коммерциализации научно—технических разработок, активное использование их в оборонной и хозяйственной деятельности вносят свой вклад в развитие инновационной экономики. Развивается технонаука, которую Б. Латур назвал «лицом современной науки».

Впервые понятие «технонаука» использовал бельгийский философ Ж. Оттуа в 1979 году. Специфика технонауки, по мнению Ж. Оттуа, заключается в тесном переплетении науки и технологий, а успешные исследования, по его мнению, это те, которые дают новые знания и приносят нечто полезное, поэтому «объективность современной науки лежит в ее эффективной технической действительности» ^{[18, с. 262]}.

В целом, термин «технонаука» устоялся в научных кругах в 1980-1990-е годы XX века. На изучение специфики технонауки обращают внимание многие исследователи, в частности, куратор Смитсонского университета Вашингтона, директор национального американского музея науки П. Форман, докторант факультета письменности и гуманитарных наук Университета Сан Пауло в Бразилии М. КарамезКариотто, естествоиспытатель, социолог науки, работающий в Эдинбургском университете А. Пикиринг, социолог науки, философ, доктор наук, вице—президент Центра организационной социологии в Париже Б. Латур, а также российские ученые В. С. Швырев, В. Г. Горохов, В. А. Лекторский, Б. И. Пружинин, А. Л. Никифоров и другие ^[1].

Профессор философии Дамштадтского технического университета Альфред Норманн, полагает, что технонаука способствует эпохальному разрыву или фундаментальному сдвигу в исследовательской культуре, что не позволяет вписать технонауку «в классические дихотомии природы и культуры, науки и технологии, представления и вмешательства» ^[16].

С точки зрения Б. Латура, технонаука олицетворяет «состояние современного производства научного знания» в котором технические средства рассматриваются не только как способ генерирования новых теорий и фактов, но и их воплощением в функционирующем техническом образце ^{[2, с. 10]}. Однако в терминологии Б. Латура, технонаука понимается как нечто совершенно отличное от элементарного первенства технологии над наукой или от импорта технологических методов в науку. Французский исследователь использует этот составной термин для обозначения союза между гетерогенными акторами, включающими людей и нечеловеческие ресурсы, науку, природу, общество, экономику и политику» ^[3].

По мнению многих исследователей, в особенности профессора, историка новейшей науки и техники Маастрихтского университета Кира Моди, «генетический код» технонауки был заложен еще в эпоху Возрождения и закреплен в период Нового времени, когда были провозглашены антропоцентризм и технократизм. Именно тогда прозвучала претензия на тотальное господство разума над всей действительностью и стремление овладеть природой, поставив ее под контроль и, сделав частью и продолжением самого человека. Тогда же сформировался «идеал новой науки, способной решать теоретическими средствами инженерные задачи, и новой, основанной на науке, техники» ^{[4, с. 177]}. Начиная с XIX века претерпевает существенные изменения образ современного исследователя, на место «одиночек—энтузиастов в науке, таких как Коперник, Галилей, Кеплер, Декарт, или Ньютон,.. побуждаемых почти исключительно стремлением к истине» ^{[5, с. 58]} приходят инженеры—системотехники, сочетающие в себе «талант ученого, конструктора и менеджера, способного объединять специалистов различного профиля» ^{[4, с. 179]}. В связи с этим, Б. Латур отмечает, что производство научных фактов и машин, уже в начале XX века, не может осуществляться без таких ключевых факторов, как научный коллектив, состоящий из экспертов, и дорогостоящей лаборатории, оснащенной современным оборудованием и выступающей, своего рода, оружием в борьбе за право считаться первым открывателем или создателем чего—то нового. Профессор истории науки университета Сорбонны Бернадетт Бенсауд—Винсет, в свою очередь, уточняет, что весь мир начинает олицетворять лабораторию, в которой проводятся масштабные эксперименты по конструированию нового будущего людей и самой жизни в целом ^[3]. Питер Галисон, философ и историк науки, профессор Гарвардского университета, рассматривает лабораторию как «зону обмена», в которой различные научные субкультуры (теоретики, экспериментаторы и инженеры) могут координировать свои убеждения и действия ^[15]. Именно в системе лабораторий сегодня создаются и развиваются инновации, реализуемые в экономике, кибернетике, исследованиях в области космоса, биологии, информации и т. д. В современной науке существенно усложняется процесс поиска научного факта, инженерные задачи становятся все более комплексными, а при поиске решения исследователям приходится учитывать множество аспектов, которые ранее казались второстепенными. Возникающие междисциплинарные проблемы стимулируют ученых и целые лаборатории объединяться в крупные коллаборации, позволяющие проводить масштабные мега—эксперименты с использованием специально сконструированных исследовательских комплексов мирового уровня класса «мегасайнс», к числу которых сегодня относят ATLAS (A Toroidal LHC ApparatuS) в Европейской организации ядерных исследований CERN, «Европейский рентгеновский лазер на свободных электронах в Гамбурге» (XFEL, Германия), «Европейский центр синхротронного излучения в Гренобле» (ESRF, Франция), научно—экспериментальный проект «CREMLIN» (Connecting Russian and European Measures for Large—scale research Infrastructures), запущенный на площадке НИЦ «Курчатовский институт» и так далее. Такого рода установки, создаваемые, как правило, для одного крупного эксперимента, который должен будет открыть еще одну тайну мироздания занимают огромные площади, возводятся годами и выступают, как заметил еще в прошлом столетии Д. Белл, градообразующей базой для отдельных моноориентированных городов и поселков, занимающихся исследованиями и разработками в области ведущих направлений научно—технического прогресса ^{[6, 7]}.

Однако в чем заключается принципиальная особенность современной науки, существенно выделяющая ее в многовековой истории естествознания? Ответ на этот вопрос, как нам представляется, кроется в новой системе организации научного исследования и производства научного знания, где наука все больше срастается со своим техническим приложением. В этой связи, для начала следует провести демаркацию между понятиями фундаментальные и прикладные науки. В дальнейшем под фундаментальными мы будем понимать исследования нацеленные «на усиление интеллектуального потенциала общества путем получения нового знания», высшей ценностью которого является его истинность, в свою очередь, под прикладными предполагать исследования, нацеленные на «интеллектуальное обеспечение инновационного процесса», в котором получаемые знания «ориентированы на непосредственное использование в других областях деятельности», в связи с этим высшей ценностью прикладного исследования является технологическая эффективность и его высокая конкурентоспособность ^{[8, с. 281-282]}. Б. И. Пружинин, характеризуя различия между фундаментальными и прикладными исследованиями подчеркивает, что последние не способны самостоятельно осуществлять преемственность в развитии знания. Решая практические задачи, навязанные обществом, прикладная наука вырабатывает уникальные и фрагментарные знания, отказываясь, при этом, от решения проблем, которые обеспечивают ее целостность ^{[17, с. 117]}.

Тем не менее, возрастание доли прикладных и технологических разработок в общем объеме научных исследований сегодня очевидно и об этом свидетельствуют статистические данные, приводимые Б. Латуром: « на прикладную науку и НИОКР выделяется до 90% всех средств, оставляя, так называемой, фундаментально науке около 10%» ^{[2, с. 10]}. Во многом прикладной и прагматичный характер современной науки обусловлен требованиями, предъявляемыми современной инновационной экономикой, акцентирующей внимание на рост научного знания, в частности, технологические разработки, которые необходимы на рынке и могут быть быстро внедрены в производство и сферу услуг. Так, наука становится прагматически ориентированной, сообщающей динамизм национальным экономикам технологически развитых стран мира, которые наращивают свое общественное богатство за счет создания наукоемких предприятий, разработки и прямой торговли высокими технологиями, воплощающими достижения науки ^{[9, с. 161]}.

Однако, прикладная и прагматичная ориентация современной науки не всеми исследователями воспринимается однозначно, возникает полемика в кругах ученых. В частности, А. Л. Никифоров, осмысливая факт развития технонауки, видит в этом угрозу не только для фундаментальной науки, но и для самого ученого. Если раньше, отмечает А. Л. Никифоров, прирост научного знания осуществлялся за счет стремления к истине и благодаря естественной человеческой любознательности, то сегодня научное знание становится товаром, ученый—работником, производящим этот товар. Современный исследователь вынужден осуществлять свои научно—технические исследования и разработки в тех областях науки, которые являются приоритетными с прикладной точки зрения ^{[5, с. 58-59]}, поскольку современные лаборатории, в подавляющем большинстве, финансируются именно промышленным сектором, который стремится извлечь прибыль за счет удовлетворения потребностей современного социума, увеличения производительности труда людей и улучшения их жизнеобеспечения. Филип Мориарти, профессор физики Ноттингемского университета, также критикуя современный способ производства знаний, полагает, что постакадемическая наука, руководствующаяся коммерческими интересами инвесторов противоречит основным академическим принципам (в особенности беспристрастности) и не способствует положительным социальным изменениям в мире (например, становлению равноправного общества), а патентование изобретений значительно замедляет темп эксплуатации знаний ^[24]. Товарный характер современного знания был отмечен еще в 1979 году французским философом—постмодернистом Ж. Ф. Лиотаром. В своем труде «Состояние постмодерна», он утверждает, что «знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою «потребительскую стоимость» ^{[10, с. 61]}.

Однако Мартин Карьер - профессор факультета истории, философии и теологии Билефельдского университета предлагает радикальный контрапункт эпохальному сдвигу в исследовательской культуре. М. Карьер утверждает, что наука всегда преследовала технонаучную цель, направленную на создание и трансформацию мира и сегодня видно, как через различные научно-технические изобретения, эта цель претворяется в жизнь. Поэтому, вместо нового фундаментального разрыва «мы скорее наблюдаем конкретизацию и усиление последствий эпохального разлома, которые произошли столетия назад» ^[25], когда общество изменило свое отношение к науке, обращаясь к ней с целью разрешения своих проблем, стимулирования экономики и практической реализации социально-полезных научных разработок ^[19].

В свою очередь, ряд отечественных науковедов, а именно В. С. Швырев, обращает внимание на проблеме «переноса акцента в технонауке с познавательной установки на проектно—конструктивную функцию науки», что совершенно не означает, вытеснение фундаментальных наук прикладными или, еще хуже, постепенное отмирание первых ^{[11, с. 41]}. Фундаментальные науки создают рабочий плацдарм для прикладных исследований, и чем глубже и шире будут фундаментальные знания, тем совершеннее будут становиться научные технологии. Б. Латур, в связи с этим, говорит о социальной пользе фундаментальной физики, химии и математики, в частности, изобретение Эдисона—высокоомная лампа накаливания родилась благодаря физическим законам (закона Джоуля и закона Ома), а периодическая таблица А. Менделеева была создана посредством скрупулезных химических и математических расчетов, а «число Рейнольдса» позволило точно рассчитывать все возможные случаи турбулентности (от узлов на дереве до космических галактик). В. В. Казютинский, в частности, комментируя нашумевшую книгу Дж. Хоргана «Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки», пишет, что фундаментальные исследования являются неотъемлемой частью науки и именно они создают порядка 80% общественного богатства, поскольку «прирост фундаментального научного знания может многократно окупить в своих приложениях затраты на науку» ^[12]. Доказательства тому приводит Е. А. Мамчур, подчеркивая, что исторических примеров успешного финансирования фундаментальных исследований очень много, в частности, это проекты по молекулярной биологии, которые активно инвестировались в 1960-ых годах и сегодня «отложенные» результаты тех вложений уже многократно оправдались через современные блестящие практические достижения генной инженерии ^[13]. Соглашаясь с Е. А. Мамчур, мы глубоко убеждены в том, что фундаментальные исследования являются источником технологических новаций, фундаментом для решения практических задач и просто, в конце концов, способностью объяснить окружающий мир. Более того, как отмечено в Указе президента № 642 от 1 декабря 2016 года, необходимым условием жизнеспособности экономической системы сегодня являются показатели продуктивного и эффективного использования знаний и информации как можно большим количеством индивидов и предприятий. Именно научные знания, генерируемые корпоративным и государственным сектором исследований, разработок и инноваций способствуют основному приросту национального валового продукта ^[14]. Поэтому, для конкурентоспособных прикладных исследований нужна сильная фундаментальная наука. А для этого, на наш взгляд, следует, во—первых, уравновесить финансирование фундаментальной и прикладной науки, скоординировав, при этом, их цели и стратегии и во—вторых, синхронизировать научные задачи с задачами всех участников инновационного партнерства, к которому призывали еще в 1990-ых годах Генри Ицковиц—философ, профессор Стенфордского университета и Лоет Лейдесдорф — философ, социолог, профессор Амстердамского университета, предложившие «инновации в инновациях», предполагающие реструктуризацию и оптимизацию инновационного процесса посредством использования модели «тройной спирали», которая предлагает выстраивать горизонтальные инновационные связи между такими институциональными сферами, как университеты, бизнес и государство ^{[20, с. 5],[21, с. 66]}.

В результате трансформации научного познания и развития технонауки возникает STS—процесс (Science and Technology Studies), направленный на продвижение и маркетинговую презентацию технологических инноваций. Как отмечает Б. Латур, все те, кто объединяются под общей рубрикой «наука, технологии и общество» «носят разные имена (историки науки и техники, экономисты, социологи, преподаватели, аналитики научной политики, журналисты, философы, озабоченные проблемами науки ученые и гражданские активисты, когнитивные антропологи или когнитивные психологи)» ^{[2, с. 42]} и их задача, осуществляя междисциплинарный подход к изучению соотношения науки и технологий в обществе, изучить, как устроена внутренняя кухня науки и техники, проанализировать—учитываются ли интересы социума при организации научно—конструкторской деятельности, а также способствовать доведению работающего прототипа до конечного потребителя, превратив технонаучную новацию в инновацию.

Таким образом, технонаука, по наблюдениям российских и зарубежных исследователей, неуклонно приближающаяся к нуждам социума, способствуя, так называемому, «обволакиванию» человека наукой и его погружению в мир, который проектирует и обустраивает для него наука и техника ^{[22, с. 146],[19]}. В связи с этим, возникают «зоны обмена», которые способствуют сближению интересов между специалистами научно-технического, инженерно-конструкторского сектора и социально-гуманитарного. Гуманитарии, в этих условиях, «обретают новые функции, связанные с разработкой проектов научного предвидения, схем по преодолению рисков и организации экологической, социально-культурной и гуманитарной экспертизы» ^[1]. Это нужно для того, чтобы технологический процесс принял, как требовал один из основоположников философии техники в России П. К. Энгельмейер, гуманистический характер, в котором заинтересованы не только философы, в частности, и гуманитарии, в целом «для создания современной культуры, которая насквозь стала технической», но и техники, «для осознания своей общественной миссии» ^{[23, с. 85]}.