Regarding Origin of a Perfect in the Germanic Languages

Bondar' Vladimir Anatol'evich PhD in Philology Associate Professor of the Department of Business English at St. Petersburg State University 199034, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Universitetskaya Nab., 7-9, of. 184 alstar@inbox.ru

1. Вводные замечания

В вопросе возникновения перфекта (havedone, habengemacht) в германских языках исследователи занимают две прямо противоположные точки зрения: одни считают, что он был заимствован из латинского или ранних романских языков ^{[7],[13],[16],[28]}, другие же полагают, что перфект развился независимо от влияния извне, являясь результатом эволюции конструкции с посессивным глаголом и вторым причастием ^{[8],[2],[26],[11]}. Серьезное и всестороннее обоснование «латинской гипотезы» представлено в трудах Б.Дринки. По мнению автора, заимствование перфекта в германские языки могло происходить в рамках общего культурного пространства (языкового союза), возникшего в Каролингской империи, где латинский был одним из официальных языков и обладал престижным статусом ^{[16, с. 610-613 и далее]}.

В данной статье мы рассмотрим, насколько аргументы сторонников «латинской гипотезы» возникновения германского перфекта являются обоснованными. В нашем анализе конструкцию посессивного глагола «иметь» с причастием II для германских языков будем условно называть haben+причастие II. Главными вопросами, затрагиваемыми в исследовании, будут возможные пути заимствования, диахроническое развитие конструкции в германских языках (функционально-семантические характеристики) и вытекающая отсюда степень (уровень) грамматикализации конструкции в различных германских диалектах. Важным в методологическом подходе к решению данной проблемы, как мы полагаем, должен стать учет диахронической и синхронической неоднородности языкового материала, на который указывал еще Дж. Ласски, отмечавший, что в предыдущих исследованиях по древнеанглийскому перфекту не принимали во внимание «элемент времени и места, … рассматривали авторов, которые жили в разных частях Англии и в разные века так, как будто английский язык застыл в отношении употребления грамматических времен с IX по XII вв. и как будто все население Англии говорило на абсолютно одинаковый манер» ^{[23, с. 32-33]}.

2. Языковые заимствования

В целом, в вопросе о языковых заимствованиях существует обширный типологический материал, свидетельствующий о возможности переноса из языка в язык не только отдельных явлений (конструкций), но и целых грамматических систем, например, видо-временной в чинукских языках ^{[19, с. 143]}. В этом отношении германские языки не являются исключением. Причем если появление в английском языке, например, такой конструкции как абсолютный дательный причастный оборот, исследователями единодушно приписывается влиянию латинского языка, то ряд других: аккузатив с инфинитивом, перифрастическое do, а также перфект, вызывают споры [подробнее см. в 17]. Немаловажным являются и типологические данные, касающиеся стратегий заимствования определенных грамматических явлений в зависимости от уровня их семантической абстрактности. Так, на примере анализа типологических данных по превербам П.М. Аркадьев делает вывод, что в рамках аспектуальных систем заимствуются превербы с менее абстрактными функциональными и семантическими характеристиками (менее десемантизированные) ^{[1, с. 242]}.

При этом в таких спорных случаях важно не просто гипотетическое предположение или констатация факта заимствования, основанные на наличии идентичных конструкций у двух контактирующих длительное время языков, что очень соблазнительно сделать при существовании уже доказанных фактов заимствования. В такой ситуации, существенным, как мы полагаем, является анализ целого ряда аспектов: каким образом грамматическая конструкция (в нашем случае перфект) могла быть заимствована (пути заимствования), в какой форме (семантика конструкции), с какой целью (что, предположительно, могло послужить причиной заимствования). В качестве сопутствующих критериев наряду с данными пунктами можно добавить еще три аспекта, выделенные Ф. Блаттом: вписывается ли конструкция в синтаксическую систему языка-реципиента или является для нее чуждой; вытеснила ли конструкция какую-либо автохтонную конструкцию; и какова частотность конструкции в переводных (научных) текстах по сравнению с оригинальной литературой ^{[17, с. 19]}.

В данном исследовании мы рассмотрим доступный нам материал различных древнегерманских языков. Однако степень привлечения языкового материала будет различной, что связано с особенностями дошедших до нашего времени письменных памятников. Так, важные для нашего анализа примеры из готского языка ограничены лишь некоторыми случаями использования посессивного глагола со вторым причастием. Перфект и результативные конструкции в древнеисландском, несмотря на их значимость для общего понимания развития перфекта, менее значимы для нас, поскольку самые ранние тексты датируются началом XIII в., что позволяет трактовать перфект и как позднее заимствование, и как результат самостоятельного развития. При этом, однако, необходимо отметить, что существование незначительного количества примеров темпорального перфекта в рунических надписях XI в. ставит под сомнение «латинский след» в развитии германского перфекта. Наконец, при анализе темпов грамматикализации посессивной конструкции, предваряющей появление перфекта в германских языках, мы будем опираться преимущественно на древнеанглийский (англо-саксонский), древневерхненемецкий и древнесаксонский, в которых представлен достаточно обширный материал с VIII до XII – период становления перфекта.

3. Предполагаемые пути заимствования

Говоря о влиянии латинского языка на германские языки, можно выделить два пути вероятного заимствования: через духовенство, представители которого во многих случаях были билингвами ^[29] и через Каролингский языковой союз ^{[16, с. 2013]}. В последнее время гипотеза Б.Дринки принимается исследователями без каких бы то ни было оговорок как наиболее правдоподобная гипотеза. При этом, однако, как мы полагаем, существует ряд фактов, которым сложно найти объяснение в рамках данной гипотезы, что делает ее маловероятной. Мы начнем наш анализ с рассмотрения данной гипотезы. Что же касается первого пути заимствования, то он во много сопряжен с процессом распространения христианства среди германских племен. Здесь одним из главных контраргументов, который, надо отметить, несколько портит картину и в гипотезе Б.Дринки, выступают древнескандинавские примеры перфекта в экспериенциальном значении, зафиксированные в рунических надписях XI в.: han hafþi ystarla u(m) uaRit lenki – Он долго был на западе (см. аналогичные примеры в ^{[20, с. 116-118]}).

В других языках, чьи народы прошли процесс христианизации несколькими веками ранее (англо-саксы с VI в., а также с VIII в. германские племена, входившие в Каролингскую империю и говорившие на различных диалектах: древнесаксонский, древневерхненемецкий), темпорального перфекта с причастием от глагола have не наблюдается (особенно на ранних этапах, например, в текстах Отфрида или переводе Беды). В древнеанглийском такие примеры впервые фиксируются в Англосаксонской хронике и ряде других текстов в конце XI-начале XII вв. При этом процесс христианизации скандинавских народов проходил как раз в XI-XII вв. Таким образом, создается ситуация, при которой в странах, где христианизация началась раньше, чем среди скандинавских народов, темпоральный перфект от глагола have в качестве второго причастия фиксируется в более поздних текстах, а в скандинавских языках – практически моментально с самого начала христианизации. Из этого можно было бы сделать вывод, что скандинавские диалекты заимствуют сразу перфект, а другие древнегерманские языки – результатив, то есть копируют ранние модели употребления посессивного глагола и второго причастия, которые были распространены в классической латыни и в которых посессивный глагол сохранял свое лексическое значение. Такое развитие событий кажется едва ли правдоподобным: нет каких-либо оснований предполагать, что одна и та же грамматическая конструкция будет заимствоваться по-разному в разных германских диалектах.

Говоря о скандинавском материале, Б.Дринка бегло упоминает лишь о фиксации перфекта в поздних рунических надписях, отмечая тот факт, что в ранних текстах перфект не использовался, а в тексте «Младшей Эдды» XII в. уже достаточно частотен ^{[16, с. 617-618]}. Но ранние тексты как раз относятся к XII-XIII вв. ^{[5, с. 10-15 и далее]}. Отсутствие более ранних письменных памятников наподобие тех, которые мы встречаем в древнеанглийском языке (переводы короля Альфреда IX в.) не дают нам полной картины развития перфекта в скандинавских языках. Но, тем не менее, если провести линию между примерами перфекта в поздних рунических надписях XI в. и тем, что мы встречаем в ранних сагах, то можно утверждать, что перед нами открывается финальная стадия становления перфекта: переход от статального результатива к темпоральному перфекту – процесс, который наиболее четко прослеживается в древнеанглийском.

Каковы основные аргументы гипотезы Каролингского языкового союза? По мнению Б.Дринки, в данный союз, в котором, несомненно, ключевым в социолингвистическом плане являлась латынь, входили различные языки, в частности немецкий, который рассматривается автором гипотезы в качестве основного языка (a core language). Он предоставляет материал, доказывающий влияние латинского в плане заимствования перфекта. Подробнее мы рассмотрим данный аргумент в разделе, посвященном различным темпам грамматикализации конструкции с посессивным глаголом.

Еще одним аргументом, хотя и косвенным, является готский язык. Остановимся подробнее на данном вопросе.

4. Готский материал

Если говорить о перфекте, то в готском языке нет примеров, которые можно было бы трактовать как грамматикализованный посессивный перфект. Б.Дринка полагает, что такая ситуация выступает в качестве сильного аргумента в пользу того, что другие германские языки «выстроили посессивный перфект по латинской модели» ^{[16, с. 617]}.

При этом отсутствие грамматикализованного перфекта можно рассматривать и с другой точки зрения: готский материал демонстрирует лишь начальный этап того процесса, который приведет к развитию темпорального перфекта. Рассмотрим, что дает нам право подходить к вопросу с такой стороны.

Прежде всего, в готском зафиксированы примеры употребления посессивного глагола со вторым причастием. Например, Марк 8:17 – daubatahabaiþhairtoizwar (πεπωρωμένην ἔχετε καρδίαν ὑμῶν – имеете окаменелыми сердца ваши), Иоанн 17:13 – habainafahedmeinausfullida (ἔχωσιν πεπληρωμένηντὴν χαρὰν τὴν ἐμὴν – имеете радость мою совершенную), Лука 19:20 – habaidagalagidana (εἶχον ἀποκειμένην – имел хранимой). Данные примеры, в целом, следуют древнегреческому оригиналу и представляют собой свободное сочетание лексически полнозначного посессивного глагола и второго причастия, согласованного с прямым дополнением по числу, роду и падежу. Семантически такая конструкция указывает на то, что субъект обладает объектом, находящемся в определенном состоянии в результате совершенного над ним действием со стороны субъекта. Важным здесь является сохранение посессивным глаголом своей полной лексической семантики обладания и в некоторых случаях даже значения «держать», «удерживать». Примечательно, что подобные примеры переводятся с сохранением посесивного глагола не только в латинском варианте, который затем воспроизводится в дошедших до нас древнегерманских переводах, но и в других языках. Так, в частности, в церковнославянском, в котором существовал перфект, выражаемый глаголом «быть» и вторым причастием, приведенные выше примеры передаются с глаголом «иметь»: окаменено сердце ваше имате (Марк 8:17), да имут радость мою исполнену (Иоанн 17:13), имех положену (Лука 19:20). Кроме того, посессивный глагол прослеживается в данных примерах и в ряде современных языков, где «иметь» обладает довольно высоким коллокационный потенциалом, но в языке нет полноценного перфекта: украинском и польском.

Более того, о низкой степени грамматикализации посессивного глагола в готском явно говорить не приходится, поскольку существуют примеры, в которых данный глагол употребляется метафорически, что указывает на определенную степень его десемантизации: (Лука 14:18) habai mik faurqiþanana (ἔχε με παρῃτημένον – извини меня; букв. имей меня извиненным). В церковнославянском в данном примере также используется посессивный глагол. Несомненно, говорить о наличии перфекта на материале готских примеров нельзя. Однако мы полагаем, что подобного рода коллокации являются допустимыми в том случае, если глагол «иметь» обладает достаточно большим потенциалом к сочетаемости с различными дополнениями, о чем свидетельствует пример из Луки 14:18, а также перевод аналогичных примеров в других языках, в частности, церковнославянском, польском и украинском. Именно такого рода конструкцию мы встречаем в древневерхненемецком переводе Тациана IX в. при передаче латинского ficihabebatplantatam – phigboum habeta giflanzotan (имел фиговое дерево посаженным), в котором, как правильно отмечает Б.Дринка, у глагола habeta полностью сохраняется лексическое значение обладания. Для возникновения таких коллокаций не обязательно их заимствовать из другого языка: глагол «иметь» просто отражает посессивность, обладание предметом, состояние которого при этом описывается причастием, функционально выступающим в качестве прилагательного. В какой-то степени, «имел дерево посаженным» семантически аналогично фразе «имел посаженное дерево» с отличием в синтаксическом оформлении.

5. Семантический потенциал глагола «иметь»

Исходя из вышесказанного, мы предполагаем, что дальнейшее развитие конструкции на пути к перфекту в германских диалектах было связано не с греческим или латинским влиянием, а в частности с развитием коллокационного потенциала глагола «иметь». Так, если мы возьмем вхождение в Оксфордском словаре на глагол have, то увидим, что данный глагол имеет более 40 значений, большая часть которых фиксируются уже в древнеанглийский период. Сема посессивности охватывает различные коллокации: обладание качеством, тенденцией, способностью (hæfð ylde on gearum – быть старым; букв. иметь возраст в годах); нахождение в родственных отношениях (hæfde his dohtor him to cuene – взял себе свою дочь в королевы; букв. имел свою дочь себе в качестве королевы); пространственные отношения (twamilahæfdeMartinusframhismynstre – две мили находился Мартин от своего монастыря; букв. две мили Мартин имел от своего монастыря) и др. Аналогичная ситуация прослеживается и в других германских диалектах, например, в древнескандинавском у глагола насчитывается 15 значений. Когда германские языки достигают данного уровня в развитии, посессивный глагол начинает использоваться в конструкциях со вторым причастием, по-прежнему, в большинстве случаев сохраняя лексическое значение, но выступает в качестве результатива, указывающего на достижение субъектом определенного положения по аналогии с тем, что существует в современных германских языках, например, в английском: have something done. Анализируя семантику конструкции habban+причастие II в древнеанглийском К.Кэри также приходит к выводу, что примеры, доступные нам для анализа, в основном выражали статально-результативное значение и называет такого типа конструкцию результирующей статально-процессной (ResultantState-Process) ^[14]. Такой подход позволяет объяснить отсутствие непредельных глаголов, а также таких статальных глаголов как have и be, используемых в качестве второго причастия, а также отсутствие it в качестве субъекта действия. Данные глаголы появляются в тот момент, когда конструкция преодолевает статально-результативную семантику и начинает выражать действие, т.е. становится темпоральным перфектом.

Таким образом, можно выделить два вида конструкций посессивного глагола и второго причастия, которые, по сути, обладают результативной семантикой. Первый тип является изначально свободным сочетанием, в котором посессивный глагол полностью сохраняет свое лексическое значение, а причастие выполняет чисто атрибутивную функцию; примеры данного типа результативной конструкции фиксируются уже в готском. По мере развития коллокационного потенциала посессивнго глагола, have начинает сочетаться с причастиями от глаголов, которые обозначают произведенное над объектом действие, результаты которого находятся в сфере владения субъекта. Причем на данном этапе выполнение действия самим субъектом или кем-либо иным не маркируется: принадлежность действия исключительно субъекту будет выражаться исключительно перфектом:

Результатив первого типа –[cobede, 4:23.328.6.3290] & þa stafas mid him awritenehæfde– и те буквы написанные при себе имел;

Результатив второго типа – [ÆCHom I, 31:441.63.6126] Ic hæbbe gebunden þone feond – Я связал того врага (Бук. У меня тот враг связан).

Такое разграничение позволяет объяснить, во-первых, незначительное количество примеров результатива первого типа (в ^[25] отмечается крайне незначительно количество таких примеров в древнеанглийском), что очевидно при развитой семантике посессивного глагола и, во-вторых, наличие, с одной стороны предельных глаголов, а также различных глаголов, указывающих на отсутствие обладания каким-либо предметом – forletan (потерять), gefan (дать), которые невозможно объяснить при условии, что посессивный глагол сохраняет семантику обладания. В результативе второго типа посессивный глагол по аналогии с современной английской конструкцией havesmthdone сохраняет общее значение принадлежности какого-либо действия и его результата субъекту действия (ср., примеры в русских говорах – «он деньги получивши» в ^{[9, с. 218]}).

Почему и каким образом могла закрепиться и развиться конструкция с посессивным глаголом в германских диалектах? Применяя первый критерий Ф. Блатта к нашему анализу и опираясь на наше предположение о важности посессивного глагола для становления результативной конструкции, мы можем сказать, что данная коллокация и ее дальнейшее развитие не было новым синтаксическим явлением для германских языков. Данный вывод поддерживается также наличием в готском языке конструкция wisan+ причастие II, которая использовалась для передачи аспектуальных оттенков действия. И поскольку результатив в своей семантике содержит аспектуальный момент – субъект обладает результатами действия – а древнегерманские глаголы «иметь» и «быть», как было показано Э.Бенвенистом ^{[2, с. 203-224]}, находились в комплементарной отношениях – выстраивание по синтаксической модели wisan+причастие II, становится возможным и вполне обоснованным. Кроме того, именно переход конструкции wisan+причастие II от пассивного значения в готском к активному значению в других германских языках в более позднюю эпоху недвусмысленно указывает на отсутствие влияние извне ^{[31, с. 364-365]}. Таким образом, причиной дальнейшего распространения haben+причастие II в германских языках может быть стремление заполнить акциональную лакуну в оппозиции к конструкции с непереходными пассивными причастиями. Отсюда низкая частотность конструкции и отсутствие грамматикализованных примеров в ранних древнегерманских языках, о чем говорит Б.Дринка. Кроме того, возможность выражать акциональные характеристики действия различными лексическими способами (глагольными приставками, в частности, ge/gi или наречиями, такими как древнеанглийское ær в контекстах с претеритами) с успехом семантически заменяло результативные конструкции с посессивным глаголом.

6. Темпы грамматикализации конструкции

Ранее мы отмечали, что наличие результатива первого типа в готском языке и появление и развитие результатива второго типа в ходе расширение коллокационного потенциала посессивного глагола делает излишним обращение к гипотезе влияния извне.

Хотя, как отмечает О.А. Смирницкая, касаясь вопроса о развитии перфекта в германских языках, «относительная и абсолютная хронология реконструируемых процессов представляет...большие трудности» ^{[10, с. 33]}, мы полагаем, что в рамках периода VIII-XI вв. мы можем прибегнуть к сравнительному семантическому анализу данной конструкции среди древнегерманских языков и проследить темпы ее грамматикализации. Так, исследователями неоднократно отмечалась «разновременность распространения сочетаний в ингвеоно-скандинавском и верхненемецком ареалах» ^[10]. Рассмотрим подробнее, в чем заключаются расхождения в употреблении конструкции haben+причастие II в разных германских диалектах. В качестве предмета анализа возьмем несколько синтаксических критериев, а именно: использование конструкции в безобъектных синтаксических позициях, употребление рефлексивов в качестве дополнения, а также использование темпоральных наречий. Данные критерии, как мы полагаем, могут свидетельствовать о грамматикализационных процессах перехода конструкции из статуса свободного сочетания со статально-результативной семантикой в аналитическую конструкцуию с темпорально-антериорным значением. Несомненно, отсутствие дополнений не является прямым доказательством перфективизации конструкции, как и наличие или отсутствие одного из перечисленных критериев. Однако тенденцию в семантическом сдвиге конструкции они могут отображать.

Рассмотрим употребление объектов в текстах некоторых древнегерманских языков, из которых мы исключаем древнескандинавский (древнеисландский), что связано с поздней фиксацией текстов (саг), относящихся, в основном, к XIII в., периоду, когда во всех германских языках развился темпоральный перфект с основными характеристиками и значениями, которые характерны и для современного состояния.

Таблица 1. Распределение дополнений с haben+ причастие II в германских диалектах.

Из таблицы 1 видно, что в текстах, принадлежащих одному синхронному срезу, т.е. IX в., анализируемая конструкция проявляет различные синтаксические характеристики, что говорит о различных уровнях ее грамматикализации: древнеанглийский язык в плане употребления безобъектных примеров операжает другие языки, в частности, древневерхненемецкий, в котором случаев с отсутствием дополнений не зафиксировано. Более того, если в тексте Отфрида встречаются примеры, в которых некоторые глаголы используются с сентенциальными дополнениями (объект выражен союзом или наречием) – so wir éigun nu gispróchan (так мы теперь сказали) и éigun sus gidán (таким образом, мы сделали) – которые можно трактовать как конструкции с прямым дополнением, то в древнеанглийском ряд глаголов говорения, например, sprecan (говорить), а также такие глаголы, как gewifian (жениться), findan (находить; определять, устанавливать) используются без дополнений. Если бы очагом распространения латинского влияния был бы Каролингский языковой союз, как утверждает Б.Дринка, то мы ожидали бы увидеть обратную картину: на первом месте по использованию безобъектных примеров haben+причастие II был бы древневерхненемецкий.

Более того, в древнеанглийском и древнесакоснском уже в данный период фиксируются случаи с непрямыми дополнениями (объекты, стоящие в родительном и дательном падежах), например, с глаголом helpan «помогать». О более продвинутой ступени грамматикализации конструкции haben+причастие II в данных языках свидетельствуют примеры с некоторыми глаголами движения: в древнеанглийском gegan «идти», gefaran «идти», «ехать», geferian «двигаться», «ехать» и др. Характерной чертой употребления данных глаголов в древнеанглийском является то, что все примеры используются либо с прямым дополнением, либо с определением места. Это создает предельность ситуации и в целом вписывается в общую картину преобладания результативной семантики у конструкции haben+причастие II: sumne dæl þæs weges – некую часть пути, on þæm emnete – по равнине. В древневерхненемецком примеры с непрямым дополнением появляются только у Ноткера, т.е. в конце X в. – начале XI в., что также делает несколько сомнительным вопрос влияния латинского языка и в особенности через канал языкового союза при Каролингах.

Еще одним показателем потери посессивным глаголом своего лексического значения является использование рефлексивных местоимений в качестве прямого дополнения ^{[18, с. 543]}. И здесь различие аналогично тому, что мы видили при дистрибуции типов дополнений: в древнеанглийском такие случаи зафиксированы, хотя и в крайне малом количестве, уже в ранних текстах «Пастырское попечение», «Мировая история» Орозия (IX в.), а также в «Хелианде» (IX в.), но в древневерхненемецком такие случаи впервые фиксируются опять же только у Ноткера (XI в.).

Приведенные факты свидетельствуют не только о разных степенях и темпах грамматикализации конструкции в германских языках, но и косвенно подтверждают различие в семантике конструкции. Так, отсутствие непрямых дополнений и безобъектных случаев употребления конструкции, использование исключительно предельных глаголов, а также отсутствие случаев использования haben+причастия II с такими наречиями как e (ранее, до) и lange (долго), которые появляются в верхненемецком лишь к XIII в. (см., например, ^{[27, с. 17 и далее]}) являются свидетельством в пользу того, что данная конструкция в древневерхненемецком имела статально-результативное значение. Ситуация в древнесаксонском и древнеанглийском сложнее, поскольку в текстах есть примеры, которые указывают на возможное темпорально-перфектное значение (ср., например, ^[21] для древнеанглийского, ^[30] для древнесаксонского), в частности примеры с наречием ær, а также использование дуративных глаголов:

(1) swa god swa yfel, swa hi ær gewyrht habbađ – как хорошие, так и плохие, которые они ранее совершили («Никодимово Евангелие»)

(2) hæfde standen fulle seofeniht – простояла целую неделю («Хроника Питерборо»)

Примечательно, что пример (1) относится к позднему древнеанглийскому периоду (XI в.), как и дуративные глаголы с конструкцией (XI-XII вв.). Опять же в «Хронике Питерборо», которая фактически стоит на стыке древнеанглийского и среднеанглийского, в записях от 1096 г. и 1140 г. используются причастия от статального глагола be: heafdegebeon и hefdeben, также как и в древнескандинавском, в экспериенциальном значении. Развитие же экспериенциального значения в английском языке относится к началу среднеанглийского периода ^{[14, с. 91-102]}.

Приведенные данные указывают на то, что семантика конструкции в древнеанглийском, как и других древнегерманских языках была статально-результативной, и это соответствует результатам исследований, проведенных К.Кэри и У.Детгецом ^[14],[15]. В пользу такой интерпретации говорит отсутствие вплоть до поздних древнеанглийских текстов примеров с непредельными, дуративными глаголами, отсутствие примеров с вводным местоимением it в качестве подлежащего, а также преобладание глаголов с семантикой совершения (accomplishment) и достижения (achievement), что соответствует статально-результативной семантике конструкции.

В этой связи уместно упоминание конструкции mieć+причастие II в современном польском языке, которое, по мнению В.Абрахама, не является заимствованием из немецкого и в определенной степени повторяет грамматикализационный путь немецкого перфекта ^[12]. В современном польском из 200 случаев употребления посессивного глагола лишь в 2 примерах за ним следует прошедшее причастие, что составляет 1% ^{[21, с. 184]}. Именно статально-результативная семантика делает данную конструкцию периферийной. Отсюда вполне справедливы параллели, которые проводит В.Абрахам между древневерхненемецкой конструкций haben+причастие II и польской с посессивным глаголом mieć. В западно-германских языках данная конструкция, как мы показали, находилась на более продвинутой ступени грамматикализации, но ее низкая частотность по-прежнему указывает на то, что она в целом обладала семантикой результатива.

Возникая спонтанно как свободное сочетание для обозначения изменения состояния объекта в результате совершенного над ним действия, функции конструкции в статально-результативной семантике пересекались с функциями претеритов, образованных с помощью перфективирующей приставки ge-. Результирующая семантика данного префикса, особенно характерная для готского ^[10], а также древневерхненемецкого [Leiss 1992], прослеживалась и в древнеанглийском, хотя и не со столь четкими функциональными характеристиками ^[24],[10]. Наличие глаголов с данной приставкой, как мы полагаем, могло быть сдерживающим (хотя и не единственным) фактором для более широкого распространении конструкции.

Более того, как отмечают некоторые исследователи, haben+причастие II была стилистически маркированной конструкцией ^{[6, с. 82]}, что, как мы полагаем, также способствовало ее вытеснению на периферию глагольно-видовой системы языков и сужению сферы ее использования (ср., например, современный перфект в немецком, который получил большое распространение в разговорной речи в противовес претериту, доминирующему в книжном языке). Иными словами, haben+причастие II, являясь изначально свободным сочетанием слов и затем, переходя в процессе грамматикализации на уровень результатива со статальной семантикой, не включалось в видо-временную систему германских языков, основанную на глагольном противопоставлении прошедшего и настоящего. Таксисные и аспектуальные отношения выражались с помощью лексических средств, лексической семантики глаголов, либо лексико-грамматических средств (перфективирующей приставки ge-). В такой системе маловероятным будет выглядеть сценарий, при котором в эпоху Каролингов из ранних романских языков, в которых уже фиксируется перфектное употребление конструкции [см. 8] заимствуется данная конструкция в ее статально-результативном значении. Говорить о том, что она заимствуется как темпоральный перфект в связи с вышеприведенными примерами было бы абсолютно неоправданно.

7. Социолингвистический аспект

Пожалуй, наиболее сложным вопросом в развитии перфекта в германских языках является его социолингвистический статус? Ю.С. Маслов полагает, что именно глубокая степень грамматикализации конструкции, потеря связи ее семантики с исходным статально-результативным значением, непосредственно выводимом из суммы значений компонентов конструкции, были характерны для просторечного (разговорного) регистра языка, что находит отражение в параллельных явлениях в ранней истории романских языков по сравнению с классической латынью, наличием более продвинутых грамматикализованных примеров в «Беовульфе» и аналогичного соотношения в употреблении посессивного перфекта в русских говорах и литературной норме ^{[8, с. 267 и далее]}. Примеры использования конструкции в ее статально-результативном значении в ранних древневерхненемецких текстах в таком случае следует рассматривать как ориентацию на классическую латынь, что позволило бы объяснить некое отставание в грамматикализации конструкции в данном языке. При таком подходе не вполне понятным становится постепенное использование все более и более грамматикализованных примеров в зафиксированных памятниках. Это ведет к парадоксальной ситуации: вместо скачкообразного перехода от результатива к перфекту, который происходит в связи с разрушением наддиалектной нормы и проявлением и проникновением во вновь формирующуюся норму диалектных (разговорных) форм, мы наблюдаем медленную семантико-синтаксическую эволюцию результатива.

О.Тимофеева предлагает видеть в древнеанглийском некий особый язык, синтаксис которого не был знаком стандартному древнеанглийскому языку (common Old English), но в отличие от Ю.С. Маслова она полагает, что синтаксис дошедшего до нас древнеанглийского языка в литературных памятниках был во многом ориентирован на латынь ^{[29, с. 31]}. Однако, как отмечал сам аббат Эльфрик его переводы (в частности Моисеевого Пятикнижья) предназначаются для простых людей, которые знают только язык своих предков. В таком случае автор должен был использовать перфект. Маловероятность заимствования перфекта через латынь подтверждается и официальными документами, в которых habban+причастие II зафиксировано в статально-результативном значении (хартии – 10 примеров и законы Альфреда и Ине – 9 примеров). В древнеанглийском возникает также трудность обоснования заимствования конструкции из латинского вследствие плохого знания латыни многими представителями духовенства, о чем есть свидетельства, например, аббата Эльфрика, который жаловался на то, что ни один священник вплоть до времен Дунстана (X в.) не мог ни писать, ни понимать по-латыни. Тогда что же следует говорить о простых носителях древнеанглийского языка и как бы данная конструкция воспринималась ими, в случае если ее заимствовали высшие круги общества? И если предположить, что конструкция все же была заимствована образованным слоем духовенства, то остается непостижимым, каким образом, она могла попасть в устную традицию, например, в текст «Беовульфа»? При этом, как мы уже показали в одной из работ ^[3], семантика и синтаксические особенности конструкции habban+причастие II в «Беовульфе» ничем не отличались от конструкции, употребляемой в позднедревнеанглийских прозаических текстах. Процессы возникновения темпорально-антериорного значения прслеживаются не только в устной поэзии, но и прозе и ограничиваются XI-XII вв.

Таким образом, вышеприведенные противоречия, возникающие при попытке придать конструкции определенный социолингвистический статус и связать ее возникновение с тем или иным слоем древнеанглийского общества (едва ли ситуация в других германских языках отличалась радикально), а также использование конструкции как в официальных документах, так и поэмах, связанных с устной традицией, указывают на то, что haben+причастие II в древнегерманских языках являлось общеязыковым автохтонным явлением.

8. Выводы

Подводя итоги анализа, выделим тезисно аргументы, которые, как мы полагаем, ставят под сомнение «латинскую гипотезу» возникновения перфекта в германских языках:

· готский язык свидетельствует в пользу того, что уже на ранних этапах развития посессивный глагол обладал коллокационными способностями образовывать результативную конструкцию (результатив первого типа);

· дальнейшее развитие коолокационного потенциала посессивного глагола позволяло образовывать сочетания со статально-результативной семантикой наподобие тем, которые мы встречаем в современном английском языке – have smth done (результатив второго типа); образование могло строиться по модели wisan+причастие II на основе функционально-комплементраной дистрибуции глаголов be и have;

· расхождение в степени грамматикализованности конструкции в разных древнегерманских языках указывает на невозможность ее заимствования из латыни в темпорально-перфектном значении; об этом же свидетельствует семантическое развитие haben+причастие II в древнегерманских языках;

· нахождение древневерхненемецкого языка в очаговой контактной зоне (Каролингская империя) при явном отставании в темпах грамматикализации конструкции в языке по сравнению с другими германскими языками, находящимися на периферии или вне контактной зоны (древнсаконский, древнеанглийский, древнескандинавский) противоречат возможности проникновения перфекта через контакты с латынью в рамках Каролингской империи;

· низкая частность на ранних этапах (в сохранившихся памятниках вплоть до X-XI вв.) говорит о периферийном функциональном статусе конструкции, находившейся вне рамок видо-временной системы языков;

· на примере древнеанглийского продемонстрированы сложность и противоречия, возникающие при попытках проследить заимствование перфекта из латыни образованным слоем духовников; несмотря на явные стилистические особенности конструкции, она использовалась в различных жанрах и языковых регистрах.