Informal communication of the main philosophical groups in post-Soviet Russia

Krasikov Vladimir Ivanovich Doctor of Philosophy Professor, Scientific Center, All-Russian State University of Justice 115184, Russia, g. Moscow, ul. Bol'shaya Tatarskaya, 7, kv. 64 KrasVladIv@gmail.com Other publications by this author

Интеллектуалы, озабоченные решением философских проблем, в России никогда не переводились. Другое дело, что в отличие от Запада, они зачастую являются не профессиональными философами, а литераторами, критикам, представителями широких кругов гуманитарной интеллигенции. Они, тем самым, – уже неформальные философы. Равно как многочисленные институции, напрямую не связанные ни с преподаванием философии, ни с обслуживанием специализированных академических учреждений системы РАН.

Соответственно, обозначение "неформальная коммуникация", вынесенное в заглавие статьи, очерчивает предмет ее изысканий – историю взаимоотношений между собой групп философствующих интеллектуалов в современной России, которые в силу отсутствия традиционных институциональных (кафедра, институт) и профессионально-дисциплинарных рамок (образовательные или научные специальности государственных номенклатур) могут быть названы именно "неформальными". Подобное обстояние дел не является редкостным в истории философии, в том числе и отечественной. Хронологические рамки исследования –90 гг. XX и первое десятилетие XXI вв., связанные с переформатированием мировоззренческой и духовной обстановки, процессами группогенезов в постсоветской философской мысли, шедшими в это время.

Итак, как же изменилась философия в России и те, кто ею занимается?

Единое поле интеллектуального внимания в советском философском сообществе просуществовало до конца 80 гг. – начала 90 гг. ХХ в. и обеспечивалось всеобщей принудительной профессиональной социализацией философов (обществоведов) – в режиме советско-марксистской парадигмы. Последняя центрировалась как специальными дискуссиями (в рамках истмата, диамата, этики, эстетики и пр.), так и общеформатными (наиболее знаменитая из которых – об идеальном: между Э. Ильенковым, Д. Дубровским и М. Лифшицем).

Помимо идеолого-тематических рамок верности марксизму – обязательно "аутентичному" и "творческому", в сообществе получили хождение и интеллигентски-романтические мифы шестидесятников, той неопределенно-разношерстной генерации, из которой вышли впоследствии и либералы, и патриоты – в обеих случаях, однако, обязательно радикального толка. Непременны были, "по умолчанию", некий "байронизм", сознание своей исключительной сумрачной значительности. Провинция в восхищении замирала от таких поз и пассажей, готова была носить на руках и носила своих столичных философских героев.

Ностальгия на сей счет, равно как и соответствующие горестные констатации, до сих пор воспринимаются как утрата славного героического прошлого. В то время, полагают ностальгирующие, "человек формировался как осознанно делающий карьеру ученый. При этом был своего рода сговор сопротивления власти, разделяемый значительной частью научного сообщества. Сопротивление политическому режиму имело свою ценность. В результате частью процесса становления настоящего ученого становилось то, что человек формировался в противостоянии идеологическому давлению" ^[1].

Это следует признать не более, чем позднейшей аберрацией сознания людей, долгое время привыкших к поклонению за малость непохожую на официальную советско-философскую прозу. Признание тогда зависело – напрямую и в громадной степени: от близости к столичному подиуму, т.е. лекционным трибунам и семинарским кафедрам, окружаемых восторженной нонконформистской студенческой и аспирантской молодежью. И, главное – от доступа к запретным источникам западной мысли (и их переводам), когда те, кто раньше это прочитывал, вводил это – не без эзопова изящества – как проинтерпретированное свое, а остальные (не допускаемые) москвичи, а тем более провинция, восхищались: ну до чего они умные и продвинутые, к тому же и "борцы".

Другой миф: "философское сообщество переживает сейчас то, что можно назвать «кризисом достоинства»". Дескать, "философы утратили достоинство духовного лидерства. Они не имеют его и даже не смеют претендовать. Они превратились в приживалок культуры, высшего образования и науки. Они живут там, где их еще терпят". ^[1]

Никогда философы, особенно у нас, не были "духовными лидерами", это не их функция. Однако многие любили примерять на себя роль "властителей дум" были страшно разочарованы быстрой "изменой" публики, когда всем стало можно читать все, что хочешь и читатели вдруг стали встречать, сплошь и рядом, те откровения прежних кумиров, которыми они восторгались, в позднейших переводах.

Содержанием перестроечных изменений в поле интеллектуального внимания советского философского сообщества, куда включалась значительная часть сегодняшних специализированных дисциплинарных сообществ (политологов, культурологов, социологов), были десакрализация и фрагментация.

Десакрализация стала итогом общей дискредитации марксизма-ленинизма как тоталитарной и утопической идеологии, потом – содержательно-аргументативных атак в основных областях марксистко-ленинской философии: исторического материализма, научного коммунизма, диалектического материализма и т.п.

По сути это все сильно напоминало секуляризацию при переходе от средневековья к Новому времени – с поправкой лишь на более малый период существования советской псевдорелигиозной идеологии с мощными рационалистическими и сциентистскими обертонами. Коммунистическая партия, как и католическая церковь, была становым хребтом "общества массового вероисповедания", в данном случае коммунистического. Имела свои патристику и схоластику, индекс запрещенных книг и инквизицию.

Наряду с "теологией" или "научным коммунизмом", была и "религиозная философия" – диамат, истмат и прочие марксистско-ленинские этики и эстетики. Заметим, они были не хуже других конфессиональных философий, поскольку разрабатывались вполне талантливыми, а то и гениальными, людьми в условиях, когда советский марксизм был "социально-естественным" верованием, в который верили "по умолчанию", а диссиденты и прочие дети советской же элиты, проживали в основном в столицах.

Да и в головах последних, как показала последующая история, была некая мировоззренческая каша из взаимоисключающих ингредиентов: восторженного примитивного либерализма и восторженного критического марксизма – нечто, подобное "социализму с человеческим лицом" общества "конвергенции". Вот этот-то утопизм и был идеолого-содержательной основой мышления того поколения, которое и затеяло затем перестройку, в том числе и в философии. Сначала это выглядело привлекательно, прогрессивно и круто: плюрализм, "пусть расцветают тысячи цветов".

Итогом, однако, стала полная фрагментация общего поля интеллектуального внимания.

Последовали волны возвращения и переводов: русская дооктябрьская и эмигрантская философия, западная философская классика XIX, потом и ХХ вв. Все смешалось в доме Облонских, тем более, что вслед за Ницше и Фрейдом, уже шли и маркиз де Сад, и "Mein Kampf".

Может показаться удивительным, однако типичные массовые реакции со стороны массы дезориентированных преподавателей собственно и стали впоследствии основой для последующего фракциогенеза. При зрелом же размышлении это выглядит вполне закономерным и логичным: философия рефлектирует-резюмирует именно исподние экзистенциальные реакции типичных средних интеллектуалов данного времени, так сказать своего "электората". Как и всякая эпоха кризиса, наши 90 гг. породили типичный, примерно похожий на первый такой классический расклад – периода эллинистических школ. Потому мы рискнем использовать метафорические обозначения тех времен для характеристики недавнего прошлого.

Первая реакция, кстати довольно заметная своим несокрушимым стоицизмом (и соответствующим рациональным эклектицизмом), – консерватизм советского марксизма. Социально-естественная основа оказалась на удивление сильна: то, что усвоено в юности, исходная лояльность – в принципе не нарушаются. Можно как-то обновить фасад, покрасить забор, но конструкция в целом остается неизменной. Вероятно, большинство членов прежнего большого советского преподавательского философского сообщества, т.е. прошедшие профессиональную социализацию не позднее начала 90 гг. прошлого столетия, остаются верны прежним схемам. Прямых догматиков, однако, немного. Разумеется, они отчасти, с той или иной степенью основательности, переописывают – с помощью иного, более релевантного времени категориального словаря (культурологического, психоаналитического или еще какого-либо) – врезавшиеся в их головы положения. Рунет до сих пор полон эклектицизмом химер подобного рода, плодящимися в итоге скрещивания советско-марксистских идей со всем, усвоенным в 90 гг. Студенты воспроизводят это на семинарах и экзаменах как вполне релевантное. Старички оказались на удивление бодры и технологичны, успешно освоив просторы Интернета.

Вторая реакция романтически-консервативная, платонистская, продуцирующая, по определению, выспренные мифы: "а все равно мы лучше всех, что означает, вера наша – лучше". Нет коммунизма, но есть родина – Россия, которую мы потеряли. Святоотеческое наследие, православная традиция, русская религиозная философия начала ХХ в. – "наше все".

Третью реакцию можно охарактеризовать как индивидуалистически-космополитическую, киническую по древнегреческой шкале. Понятно, что это преемники и продолжатели западнической линии в отечественной философии, либеральный мейнстрим. Их кредо: "мы пребываем в полном отстое, истина – как всегда самая последняя и трендовая – пребывает в западных чертогах мысли: "постмодернизм (экзистенциализм, феноменология – вставить по надобности) навсегда!"

Четвертая реакция самая спокойная, скорее скептическая (периода платоновских "академиков") – тех философов, терять которым было нечего, чье положение осталось институционально незыблемо – в тихой заводи ИФ РАН. Наиболее одиозные отделы здесь были расформированы или переименованы, а в остальном все осталось по-прежнему – "писатели пописывают, читатели почитывают". Потому и фракциогенез здесь начался в последнюю очередь, когда далее пребывать в дремотном состоянии стало уже вроде бы, как и неприлично – вокруг уже все сорганизовались.

Если в наши дни заходит разговор между философами об их сообществе, то наиболее распространенными являются сейчас два мнения.

Первое гласит: "все распылено, в хаосе, рынок убил философию". "В нашей сегодняшней российской философии наблюдается процесс рассыпания всего сообщества на какие-то мелкие кружки, внутри которых люди друг друга понимают, и это понимание не требует никакого обоснования. Но между собой они практически не общаются из-за отсутствия общих критериев оценки философского знания" (2, 37).

Однако подобное рассыпание вряд ли фатально или же эксклюзивно. В принципе так было всегда и везде: материалисты и идеалисты "не слышат" друг друга, как философы континентальной и англо-американской традиции, позитивисты и метафизики. Непонимание групп друг друга и самозамыкание – ситуация обычная для интеллектуального развития. В России, в силу идеологического, потом гуманитарного краха системы советских интеллектуальных сообществ оказались разрушенными и традиции школ, направлений. Общность поля интеллектуального внимания поддерживается в принципе одним, и это даже не какая-то сформировавшаяся философская традиция, нет, все они оказывались весьма недолговечными. Скорее это длящееся вот уже три века внутриэлитное противоречие, ментально оформившееся почти два столетия назад – воспроизведение культурно-цивилизационного спора славянофилов и западников. Причем их более волнуют не религиозные или же метафизические вопросы, как в Индии или же в Греции, а темы этические и политические, сближающие нас скорее с Поднебесной.

Второе превалирующее мнение: "сегодняшнюю философию "делают" масс-медиа". В нем есть известные резоны, связанные с историко-культурными особенностями эволюции нашей литературы и журналистики последних двух столетий – в условиях отсутствия свободы слова, цензуры и культа оппозиции. Человек посыпался наутро всероссийски известным, стоило напечатать по недогляду "Философическое письмо" или же "Один день Ивана Денисовича". И каждый раз это было как "выстрел в ночи" (А. Герцен).

Сейчас же ситуация в принципе иная: сегодняшняя ночь разрываема нескончаемым шумом выстрелов-фейерверков. Журнальный, литературный и интернет-рынок переполнены, а фокусы внимания здесь кратковременны и ситуативны. И здесь быть настоящим успешным медиа-философом вовсе не просто.

Просто философствующие журналисты, некоторые выпускники философских факультетов, возомнившие себя почти небожителями мысли – в юпитерах известности и запанибратских интервью со своими бывшими кумирами – это одно. Они действительно себя воспринимают мягко говоря неадекватно, но ведь для большинства профессионалов – они просто смешны, на этих убогоньких и внимание обращать как-то неудобно. И "делать" они никого не смогут, они и сами себя сделать не в состоянии. Их скандальчики и мелкие пакости-нападки – не более, чем аналогичные прецеденты желтой прессы.

Настоящие медиа-философы – это редкие представители нашей профессии, обладающие – в добавок к оригинальности взглядов и живости мышления еще и выдающимися коммуникативными, харизматическими особенностями, что всегда было редкостью. Поэтому они существуют не потому, что их "делают" СМИ, а потому, что в отличие от остальных они имеют интеллект с высокой оперативной памятью, остроумны и находчивы, умеют привлекать и завораживать аудиторию. Они были всегда, начиная с древности и неизменно завоевывали успех и внимание. Раньше их называли ораторами, риторами – во влиянии на узкий круг непосредственно им внимавшим, теперь же, благодаря электронным средствам их аудитория резко возросла. Однако ни тогда, ни сейчас – не они определяют интеллектуальную погоду. Как бы ни были ярки говорящие и поражающие необычностью жизненного стиля Сократ, Диоген, Кратет или Аристипп, надолго определили линии последующего интеллектуального развития все же пишущие, серьезно и глубоко, Платон и Аристотель.

Меж тем, как бы ни были распространены эти два мнения о "распыленности" и "симулякрности" современной отечественной философии, они выражают скорее поверхностные явления, имеющие место быть, но скрывающие под собой более глубинные процессы полуосознанных неформальных (внеинституциональных) консолидаций, идущих в нашем сообществе – то тут, то там. Это, кстати, многие уже признают – наличие подобных неформальных консолидированных групп, внутри которых уже существует какая-то мировоззренческая общность, взаимопонимание, взаимная поддержка и некий энтузиазм в разработке значимых для них вопросов. И почему требуется обязательно наличие одного общего поля консолидации – на каком, спрашивается, основании? Ведь заведомо "правильное" возможно лишь в условиях внутридисциплинарного контроля, когда здесь некая группа управляет иерархией и может вырабатывать условия для селекции приемлемых тем и стандартов философской рациональности – это мы уже проходили совсем недавно под зонтиком академических структур.

Итак, консолидации на групповом уровне идут, и это нормально, рассмотрим их динамику.

Одними из первых проявились в монохроме советской марксистской философии феноменологические группы. В Прибалтике (Риге и Вильнюсе) возникает первая группа молодых феноменологов, издавшие с 1981 по 1991 пять сборников по феноменологии и герменевтике – по итогам соответствующих конференций, семинаров, летних школ. В 1989-1991 гг. в Москве появляется, правда ненадолго, "Русское феноменологическое общество" (В. Анашвили, И. Чубаров, О. Никифоров и др.) и журнал "Логос". В 1996-1998 на философском факультете РГГУ усилиями В. Молчанова и В. Калиниченко был создан Центр феноменологической философии.

В Санкт-Петербурге первыми феноменологами были А. Г. Черняков и Н. А. Печерская, в настоящее время институционально феноменология воплощена, прежде всего, в Центре феноменологии и герменевтики философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета (рук. – Д. Н. Разеев).

Феноменологическое сообщество, имея центром все же, похоже, московскую группу, санкт-петербургское и региональные ответвления, представляет собой узкую сплоченную, самодостаточную и в целом закрытую от влияния и проникновения иных философских влияний и других (не своих, незнакомых) людей.

В 90 гг. ХХ в. быть философом в России – означало быть постмодернистом – по крайней мере среди столичной продвинутой молодежи, такие же настроения разделяли и молодые провинциальные преподаватели.

Начиная с конца 80 и особенно в 90 гг. прошлого столетия началась широкая институциональная экспансия постмодернистов. Наиболее влиятельные из них присутствовали ("служили") одновременно, через институт совместительства, чуть ли не в десятках мест. В 1987 в ИФ РАН была создана лаборатория постклассических исследований в философии, а в 1997 преобразована в сектор аналитической антропологии (глава – В. Н. Подорога, И.М. Чубаров, Д.Б. Голобородько и др.), также ими был облюбован сектор эстетики (глава с 2011 – Е.В. Петровская, О. Аронсон и др.)

Другая представительная группа находима в стенах Института РГГУ под обозначением "Русская антропологическая школа" – Е.В. Петровская, О.В. Аронсон, А.В. Гараджа, К.В. Бандуровский, Д.В. Барышникова, Т.Ю. Дашкова, И.А. Протопопова, А.И. Сосланд и др.

В Санкт-Петербурге постмодернизм представлен лабораторией метафизических исследований при философском факультете СПбГУ, альманахом "Метафизические исследования", Центром современной философии и культуры Российского гуманитарного института СПбГУ.

Имеет место быть постмодернизм и в регионах, особенно в образовательных институциях крупных областных центров. Так это Национальный исследовательский Томский государственный университет, там на философском факультете работают довольно известные философы, разрабатывающие свои идеи в постмодернистском формате (В.Н. Сыров, Е.А. Найман) ^[3].

Помимо освоения институций, интеллектуальное сообщество вырабатывает свою теоретическую платформу, создает групповые медийные "подиумы" – для общения и пропаганды своих достоинств среди окололитературных кругов. В нашем случае это журнал "Новое литературное обозрение" с 1992, главред – И. Прохорова и журнал "Синий диван" c 2002, главред – Е.В. Петровская (обойма авторов: Н. Самустина, Н. Сосна, А. Скидан, О. Аронсон, А. Магун, Э. Надточий и др.)

Группа позиционировала себя как "философия становления", экстерриториальная по отношению к прежним жанровым, дисциплинарным границам и практике университетского преподавания. В начале 90 гг. прозвучали новые, неслыханные дотоле в российских глубинках революционные постулаты о десубъективизации, различении, рассеивании, открытости, плюрализме, антисциентизме-антитоталитаризме и т.п. ^[4]. Ключевые посвятительные формулы "регистрации" – логоцентризм, тело без органов, симулякр, деконструкция – стали отличительными эмблемами, паролями посвящения.

Постмодернизм в наших условиях – это широкое гуманитарное новообразование, стержнем которого явился предложенный новый способ мирочувствования, призванный "оттачивать нашу чувстви­тельность к различиям и усиливать нашу способность переносить несоиз­меримое". Соответственно, редко можно найти чисто философствующих постмодернистов – в области, к примеру онтологии, эпистемологии или же истории философии. Реальные постмодернисты, в том числе и наши, любят заниматься вопросами, связанными с искусством, литературой, литературоведением, филологией, историей литератур, литературной критикой текущего момента, культурологией, историей культур и немного собственно философией.

Марксистские группы в сообществе многочисленны, но малочисленны, имеют разные организационные и медийные возможности. Есть условно говоря "ортодоксы", полагающие, что классический и советский марксизм в целом адекватны, причины поражения временны и субъективны, необходимо вернуться к незамутненной чистоте первоистоков. "Ревизионисты" же настаивают на творческом прочтении и развитии аутентичного марксизма.

В первом случае заметны следующие группы, объединяющиеся вокруг таких неформальных институций, как:

- теоретический семинар "Марксовские чтения" при ИФ РАН, с 1997 г. (руководитель – профессор Д.В. Джохадзе);

- серия конференций "Марксовские чтения" в Нижневартовске с 1998 г. (руководил безвременно ушедший из жизни профессор В. Д. Жукоцкий);

- "Экономическая и философская газета", издающаяся под разными названиями с также с 1997 г., имеет свой сайт http://www.eifgaz.ru/ (лидер – А.П. Проскурин);

- обществоведы из организации "Российские ученые социалистической ориентации" (работы Р.И. Косолапова 2007-2008 гг.);

- "Марксистские семинары" в МГУ с 2003 г., сайт в Интернете - https://marxmsu.wordpress.com/ (лидер – Г.А. Багатурия).

"Постсоветский критический марксизм" – таково самоназвание небольшой группы обществоведов: экономистов, философов, социологов, юристов и политологов, объединенных журналом "Альтернативы", издаваемом в Москве на русском и английском языках с 1991 г. Идейными вдохновителями группы являются экономисты А.В. Бузгалин и А.И. Колганов. Их проблематика, однако, оказывается в большей степени философско-культурологической и политологической, нежели чисто экономической: оценка "реального социализма" и его кризиса, понимание современного состояния мира и России и возможностей социализма, перспективы коммунистической формации как "царства свободы".

Как и постмодернисты, они демонстрируют развитое групповое самосознание, заявляя о своей школе ^[5], задача которое – создание нового марксизма как современной теории эмансипации от неоимпериализма.

К "постсоветской школе критического марксизма" себя относят, так или иначе, более 20 известных ученых, представляющих ИФ РАН, МГУ и многие другие научные центры (А. Бузгалин, А. Колганов, Г. Водолазов, В. Межуев, В. Миронов, С. Дзарасов, Л. Булавка, Б.Ф. Славин, М.И. Воейков и др.) ^[6].

Группа "гносеологов" устанавливает свою преемственность от специалистов по теории познания конца 70 – середины 80 гг. прошлого века в советской философии. Объединяющим началом является признание сердцевиной теоретической философии исследований в области эпистемологии, а их основными регулятивами – методологическую рефлексию и рационально-критическую установку. Организационное оформление группы произошло в ИФ РАН, первоначально на ежемесячном семинаре по эпистемологии (с 2002), затем – вокруг журнала "Эпистемология и философия науки" (с 2004). Организаторами семинара были проф. Д. Дубровский и член-корр. РАН И. Касавин. Помимо формальных лидеров группы, сюда часто наведывались: Р. Апресян, В. Аршинов, Л. Баженов, Л. Буева, И. Герасимова, В. Казютинский, Г. Левин, В. Лекторский, Е. Мамчур, Л. Маркова, И. Меркулов, Л. Микешина, А. Никифоров, В. Порус, Б. Пружинин, В. Розин, М. Розов, Ю. Сачков, В. Самохвалова, Г. Сорина, В. Степин, В. Филатов, Н. Юлина, В. Яковлев и др. Недавно учреждено "Русское общество истории и философии науки".

Группа "аналитических философов" имеет своим началом переводческую и исследовательскую деятельность выдающихся столичных специалистов по "по критике современной буржуазной философии" еще с советского периода. Конечно, как и следует ожидать, наиболее видные представители отечественной аналитической традиции представлены в обеих столицах. Они уже заняты не только переводами, но и теоретическими исследованиями, которые уже вполне могут быть охарактеризованы как принадлежащие к аналитической философии: М.В. Лебедев, А.З. Черняк, Д.Б. Волков, А.С. Карпенко, Л.Б. Макеева, Е.Г. Драгалина-Черная и др.

Особенностью аналитической группы является ее выдающаяся сибирская представленность – в Томске и Новосибирске. Большая часть новых переводов философов-аналитиков, которые появились за последние пятнадцать лет, – результат деятельности томичей В.А. Суровцева и В.А. Ладова (ТГУ). В Новосибирске это – В.В. Целищев, А.В. Бессонов, В.В. Петров, А.Л. Блинов (философский факультет НГУ и Институт философии и права СО РАН)

Современные "контекстуалисты" воспроизводят родовые черты славянофильски-почвеннической традиции. Это: критическое отношение к рационализму западной культуры; интенсивное мифотворчество, традиционалистский пафос; спекулятивные построения универсальных схем и уникальных идентичностей.

В многообразии этой части отечественного мировоззренческого спектра отчетливо выделимы три позиции – по критерию ориентации на те или иные историко-философские ресурсы, которые являются для них и объяснительным идеалом, и арсеналом методологических средств. Для первой из них таковым идеалом и арсеналом, который они все же подвергают некоторой доместикации, являются постмодернизм и западный традиционализм. Критически-радикальный характер этих теоретических ресурсов обуславливает и соответствующий настрой их российских реципиентов: консервативный революционизм. Это мировоззрение А. Дугина, Ф. Гиренка, группы "петербургских фундаменталистов" (А. Секацкий) ^{[7, 49]}.Для другой позиции характерна ориентация на святоотеческое наследие, византийскую, российскую православную традицию, или же на идеи русской религиозной философии начала ХХ века. Догматически-традиционалистские параметры данных мировоззренческих источников определяют некийсусальный, сентиментальный, анахроничныйхарактер их построений. Так в Петербурге с 1991 г. существовало "Русское Философское Общество", выпустившее с 1994 по 2008 – 7 номеров журнала "Русское самосознание". По сути их содержание составили труды председателя Общества – Ильина Н.П. (псевдоним – Н. Мальчевский), его заместителя – Дверницкого Б.Г. (псевдоним – Б. Андрианов) и их ответственных секретарей Желамкова М. А. и Цыцулина А. К. Один из ярких представителей постсоветского славянофильства – А.Л. Казин.Его концепция, по сути, представляет собой обновление – современным категориальным языком – основных положений "старших славянофилов".И, наконец, третьи ориентированы на экзистенциалистскую (феноменологическую) традицию, стремятся использовать средства ее эмоциональных концептуализаций и метафоризаций для выражения более широкого, нежели рациональный, спектра отечественного мирочувствия. Здесь заметна концепция "синергийной антропологии" С.С. Хоружего. Экзистенциалистский вариант понимания русской православной философии мы можем встретить у профессора Воронежского госуниверситета В.В. Варавы, а также в виде "экзистенциальной культурологии" – у Г. Гачева.

Итак, группогенез в современной отечественной философии начинался в разное время и шел с разной скоростью – в зависимости от условий: по инерции всегда более активны консерваторы с их реакцией Вандеи, потом – в силу многочисленности и массовой популярности – постмодернисты. Самыми поздними по институциализации оказались гносеологи (философы науки), которым это в течении неопределенного времени казалось ненужным – в силу того, что и так почти все скудные ресурсы профессионального сообщества находились в их руках.

Для последней четверти века характерно сужение фокуса коммуникации, формальной и неформальной, в современном российском философском сообществе, отсутствие межфракционного общего поля интеллектуального внимания. Преобладают локальные дискурсы – со своими темами, категориями, равно и как локальные фракционные поля – междусобойчики: семинары, конференции. Описать подобное множество не представляется возможным. Фракционные столкновения могли быть лишь ассиметричными, доминантная группа (в силу своего прежде всего административного ресурса) устраивала по сути публичные наказания. Первый раз это произошло в рамках круглого стола "Постмодернизм и культура" журнала "Вопросы философии" в 1993, второй – спустя 16 лет, на сходном круглом столе "Философия и литература: проблема взаимных отношений", в рамках того же журнала ^[8]. По существу, эти дискуссии были самоидентификационными – кого считать современным: "рационального" или же "литературного" философа, университетского философа-преподавателя или "свободного, медийного" философа?Другой редкой пока в нашем сообществе общей дискуссионной площадкой следует признать опыт работы историко-методологического семинара "Русская мысль", который функционировал на базе Русской Христианской Гуманитарной Академии в Санкт-Петербурге с 2005 по 2011 гг. (63 заседания) под руководством профессора А.А. Ермичёва. Там была представлена интереснейшая палитра современных продуцирующих философов-россиян ^[9].

Однако таких общеформатных площадок катастрофически мало. Каким же видится возможный выход? Представленная панорама имеющихся самобытных мыслителей и групп, которая не может претендовать на полноту, свидетельствует о временности подобного состояния. Пессимизм и алармистские настроения части интеллектуалов-компрадоров среди наших интеллектуалов, задающихся вопрошаниями, типа: "постсоветское пространство до сих пор не смогло продемонстрировать ни миру, ни себе, что его жители действительно способны мыслить" – можно считать не более, чем их мегаломанией ^[10].

Как сторонник теории интеллектуальных эволюций Р. Коллинза, в отношении возможных рецептов восстановления общности поля интеллектуального внимания отечественной философии, я присоединяюсь к точке зрения Н. Розова: "для развития мышления оптимальны локальные споры (например, между основными позициями в рамках Москвы, Петербурга, ростовского, уральского, сибирского философских сообществ), но с учетом общенационального и глобального контекстов" ^{[11, 109]}. Вероятно, лишь подобная консолидация – через предстоящие глобальные ожесточенные интеллектуальные столкновения – и сможет возродить утраченную интенсивность отечественной мысли.