Sacrificial heterotopias of a provincial town

Zhigaltsova Tatiana PhD in Philosophy Docent, Northern (Arctic) Federal University named after M. V. Lomonosov; Senior Scientific Associate, N. P. Laverov Federal Center for Integrated Arctic Research of the Russian Academy of Sciences 163000, Russia, Arkhangel'skaya oblast', g. Arkhangel'sk, ul. Naberezhnaya, 17 zhitava@gmail.com Other publications by this author

Провинциальный город – это небольшой населенный пункт отдаленный от центра области, края, страны. По мнению исследователя Ю. М. Плюснина, провинциальный город обладает следующими отличительными чертами: большой возраст, численность населения не более 50-ти тысяч человек, широкая сеть знакомств, отсутствие анонимности, потока масс людей, крупного градообразующего предприятия ^{[3, c. 71]}. Город Вельск, Архангельской области, является провинциальным городом: история населенного пункта начинает отсчет с 1137 года, численность составляет около 40 тыс. человек ^[5], нет большого потока масс людей и прочее.

Провинциальный город методологически может быть исследован с позиции эмоциональной географии. Эмоциональная география изучает эмоциональную связь между местом (локусом) и человеком. Одни места в ландшафте вызывают положительные эмоции, другие – отрицательные. Масштабное изучение эмоций и их мимических выражений было проведено американским ученым Полом Экманом, начиная с 1965 года: «В ходе моего первого исследования я показывал фотографии людям из пяти стран (культур) — Чили, Аргентины, Бразилии, Японии и США — и просил их оценить, какие эмоции отображались каждым выражением лица. Большинство людей в каждой культуре соглашались с тем, что выражения эмоций действительно могут быть универсальными. Кэррол Изард, еще один психолог, которого консультировал Сильван и который работал в других культурах, провел практически тот же эксперимент и получил те же самые результаты…для науки было особенно ценно, что два независимых исследователя пришли к одному и тому же выводу. По–видимому, Дарвин был прав» ^{[9, c. 7]}. Дальнейшие исследования в различных культурах показали универсальность таких эмоций как «удовольствие», «печаль», «гнев», «отвращение» ^{[9, c. 9-14]}. Эмоциональная география исходит из положения, что некоторые места могут вызывать одни и те же эмоции у разных людей. Таким образом, тезис об универсальности эмоций дополняется гипотезой об универсальности мест.

Целью статьи является выявление универсальных эмоциональных локусов города Вельска, исходя из анализа рисунков детей в возрасте 11-12 лет. Данный возраст интересен тем, что в провинциальном городе дети начинают самостоятельно осваивать городской ландшафт в возрасте 6-7 лет, а не 11-12, как в крупных населенных пунктах, поэтому обычно к 10-12 годам они уже имеют свои любимые/нелюбимые маршруты, места, секретные места, скрытые от глаз посторонних. В крупных же городах «констатируется уменьшение возможностей самостоятельного территориального передвижения детей, ведущее к сужению возможностей спонтанного поведения» ^[12]. Объем статьи не позволяет рассмотреть все стороны исследования, поэтому внимание акцентируется исключительно на негативных эмоциях (тревога, страх) и местах, которые их вызывают.

Исследование «страшных мест» на основе интервью среди взрослых горожан Нижнего Новгорода было проведено исследовательницей Н. К. Радиной. В результате, к «страшным» местам были отнесены: темнота, тоннели и подземные переходы, рынки, места движения и перемен, места разрушения и смерти, безлюдные места. Наличие страхов у горожан перед перечисленными местами позволило автору обозначить город как «фабрику иррационального страха» ^{[4, с. 128-132]}. К иному блоку «страшных мест» были отнесены зоны движения автотранспорта, лесопарки и парки, места продажи наркотических средств, места развлечений, общественный транспорт, дворовые территории, подъезды, районы с дешевым жильем, «точки» контроля правоохранительных органов, зоны экологических бедствий, «не-город» (гаражи, нежилые здания), что позволило автору говорить о городе как о «фабрике риска» ^{[4, с. 132-135]}.

Провинциальные город отличается от крупного населенного пункта малой активностью, поэтому предположительно, транзитные места и иные «страшные места» выявленные Н. К. Радиной среди взрослых горожан, не должны вызывать тревогу у детей.

С целью расширения методологического инструментария эмоциональной географии, видится оправданным использование концепта «гетеротопия», введенного в научный оборот французским философом Мишелем Фуко в предисловии к работе «Les Mots et les choses» в 1966 году, переведенную на английский язык в 1970 году как «The Order of Things». Рассуждая о словах, поисках тождественного, о тексте в целом и его взаимосвязи с реальными вещами, М. Фуко пишет о языковом пространстве беспорядка, находящимся в области гетероклитного ^{[7, c. 30]}. Сравнивая утопию и гетеротопию, М. Фуко указывает, что утопии утешают, хотя и не имеют реального места (басни, рассуждения), а гетеротопии тревожат «засушивают высказывания, делая слова автономными» ^{[7, c. 30-31]}, они «приводят к развязке мифы и обрекают на бесплодие лиризм фраз» ^{[7, c. 31]}. Введение термина «гетеротопия» в более широком, не лингвистическом контексте, произошло в другой работе М. Фуко «Другие пространства». Работа была написана автором в 1967 году, но опубликована только в 1984 году. М. Фуко рассуждает о местоположениях человека во времени и пространстве. Виды и формы местоположений зависят от «сети отношений» между людьми: «В равной степени через сеть отношений можно определить и местоположения покоя, замкнутые или полузамкнутые: дом, комнату, кровать и т. д. Но среди всех местоположений меня интересуют именно те, у которых есть любопытное свойство: они соотносятся со всеми остальными местоположениями, но таким образом, что приостанавливают, нейтрализуют или переворачивают всю совокупность отношений, которые тем самым ими обозначаются, отражаются или рефлектируются» ^{[6, c. 195]}. В работе «Другие пространства» представлены виды гетеротопий и принципы гетеротопологии. Виды гетеротопий: кризисные, девиационные, гетеротопии, связанными с накоплением времени, врЕменные гетеротопии, иллюзионные, компенсаторные гетеротопии ^{[6, 197-203]}. Принципы гетеротопологиии:

1) «В мире нет ни одной культуры, не образующей гетеротопий»;

2) «Общество может весьма по-разному способствовать функционированию гетеротопии» (пример: кладбище);

3) «Гетеротопия имеет свойство сопоставлять в одном-единственном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы» (пример: театр);

4) «Гетеротопия начинает функционировать в полной мере, когда люди оказываются в своего рода абсолютном разрыве с их традиционным временем» (пример: кладбище);

5) «Гетеротопии всегда предполагают некую систему открытости и замкнутости, которая одновременно и изолирует их, и делает их проницаемыми» (пример: казарма, тюрьма);

6) «Гетеротопии выполняют некую функцию по отношению к остальному пространству» ^{[6, c. 198-203]}.

Важнейшим принципом гетеротопологии представляется не сопоставление в одном месте несколько пространств и местоположений, а принцип открытости и замкнутости, что скорее относит гетеротопию к эпохе модерна. Сравнивая «утопию» и «гетеротопию», М. Фуко охарактеризовал последнюю как локализованную (localizable) и реализованную (actually realized) утопию ^{[6, c. 196]}. Исследователь работ М. Фуко Питер Дженсон уточняет, многие исследователи часто не обращают должного внимания на различия между концептами «утопия» и «гетеротопия», указанные Фуко ^{[10, c. 1]}. В настоящее время авторы ассоциируют утопию с эпохой модерна, а гетеротопию с пост-модерном ^{[10, c. 3]}.

Эмоциональные городские локусы являются гетеротопиями, во-первых, в силу их субъективности и закрытости от «другого» (принцип открытости и замкнутости); во-вторых, в силу универсальности выполняемых функций (принцип выполнения функции по отношению к остальному пространству).

Гетеротопии детского городского пространства отвечают за функцию укорененности/неукорененности ребенка в месте его рождения и проживания. Увеличение числа негативных локусов усиливает оторванность субъекта от места проживания и приводит к потере чувства укорененности.

Для подтверждения гипотезы, нами в сентябре-октябре 2014 года было проведено анонимное анкетирование среди школьников г. Вельска в возрасте 11-17 лет (250 человек) в одной из общеобразовательных школ города Вельска. Как указывалось выше, в данной работе будут рассмотрены только ответы младших школьников 11-12 лет (всего 51 человек) исключительно о негативных гетеротопиях. Школьников попросили нарисовать свои нелюбимые места в городе и места, вызывающие тревогу или страх и прокомментировать причину выбора. Связь между эмоциями и рисунком проиллюстрированы в работе Б. Эдвардс «Ты-художник!»: студенческие рисунки гнева, радости, спокойствия, депрессии, энергичности, женственности, болезни имеют общие характерные черты ^{[8, с. 76-111]}.

Большинство детей в возрасте 11-12 лет не имеют нелюбимого места (54%) и места тревоги (51%), объясняя это тем, что «я люблю весь Вельск», «я ничего не опасаюсь», «у нас все места даже вечером хорошо освещены, и у нас в городе пока ничего плохого не случалось», «все места красивые». Это свидетельствует о высоком уровне укорененности в ландшафте.

К негативным эмоциональным локусам были отнесены больница («я очень боюсь уколов», «мне неприятно»), церковь, торговые центры («много людей, сильно шумно») – по 4%; по 6% школьников назвали тревожными локусами реку, перекресток («меня чуть не задавила машина», «стерта зебра»), кладбище («тихо, верю в призраков», «плохие ощущения на этом месте»), «помойку» («там постоянно жужжат мухи, плохо пахнет», «там неприятно пахнет и очень часто бегают собаки»), развивающие детские центры («там сделаешь поделку и ее не вернут»). Максимально негативные эмоции у детей вызывают заброшенная кочегарка – 20% («боюсь там находиться, мне страшно», «оно страшное»), школа – 16% («контрольные работы, неприятно писать, боюсь получить 2», «боюсь получить плохие оценки за которые мне потом будет стыдно перед родителями»), темные места – 10% («Аллея. Там темно и страшно»), индивидуальные места тревоги – 10% («дом одной бабушки которая схватила меня и не отпускала», «дом злой девчонки»). По одному разу были названы детский сад, детский дом.

Все названные нелюбимые места – публичные. Даже выделенные детьми индивидуальные места не являются тайными, сокрытыми от других, они находятся в публичном городском пространстве. Их «секретность» в том, что они не общедоступные.

На первый взгляд, нелюбимые эмоциональные локусы расположены хаотично по всему городу. Однако линия центр-пригород прослеживается: церковь, торговые центры, кладбище, перекресток, развивающие детские центры, школы расположены вдоль центральной улицы города; река за пределами города.

Нелюбимые места и места тревоги четко делятся на открытые и закрытые локусы. К открытым локусам относятся река, перекрестки, места сбора мусора, темные места, торговые центры наличие которых в детском эмоциональном пространстве города определяются социально-экономическим причинами (неблагоустроенные места сбора мусора, места для купания, «стертые зебры» на пешеходном переходе, мало освещенные места), индивидуальными психологическими причинами (боязнь упасть с моста в реку, боязнь большого количества народа). Остальные – закрытые гетеротопии, поскольку «предполагают некую систему открытости и замкнутости, которая одновременно и изолирует их, и делает их проницаемыми ^{[6, c. 202]}. К универсальным закрытым гетеротопиям стоит отнести школу, больницу, кладбище, заброшенные здания.

Негативные эмоциональные локусы определяются не только социально-экономическим причинами, но и архитектурно-ландшафтными особенностями местности (наличие реки, церкви и пр.). Для данного города характерно выделение церкви и кладбища в качестве гетеротопий, хотя это не свойственно для детей 11-12 лет. Церковь и кладбище в данном случае находятся в самом центре города, рядом с Центральным рынком, одной из школ. Гетеротопии включены в активное публичное пространство города, а не находятся на его периферии, поэтому уже в рисунках младших школьников встречаются соответствующие ответы (рис. 1).

Рис. 1. Кладбище. Рисунки девочки 12 лет (слева) и мальчика 11 лет (справа). Источник: материалы анонимного опроса

В рисунках кладбища всегда присутствуют в большом количестве повторяющиеся, типичные элементы: кресты и могильные ограждения. Негативное восприятие не связано в данном случае с личным неприятным опытом, таким как смерть родственника, а с общей угнетающей атмосферой и уверенностью в существование призраков («тихо, верю в призраков»). Еще большее количество повторяющихся, типичных элементов присутствует на рисунках школы: это повторяющиеся квадраты окон, если рисунок фасада здания, и школьных парт, если рисунок интерьера. Нет оснований говорить о городе как о фабрике страха или риска по представлению младших школьников. Рисунки гнева и страха, как убедительно показала Б. Эдвардс в работе «Ты-художник!», сопровождаются резкими многочисленными штриховыми линиями. Рисунки же многочисленных элементов скорее свидетельствуют о рутинности и безысходности.

Особо стоит выделить такую гетеротопию как заброшенные здания. Наши предварительные исследования показали, что чем меньше населенный пункт, тем она значимее для детского эмоционального ландшафта (рис. 2). К примеру, в городе Никеле, Мурманской области, который в три раза меньше Вельска по численности населения, ответ «заброшенные здания» встречается не у 20 %, а у 26 % младших школьников [результаты исследования в данный момент находятся в печати].

Рис. 2. Заброшенная кочегарка, г. Вельск Архангельской области. Фото автора

Заброшенные здания чаще всего становятся пристанищем для маргинальных личностей. В крупных городах «принимаются меры для исключения определенных групп, в том числе молодежных банд, пьяниц, бомжей и психически больных из «общественных» пространств, поскольку они нарушают определенные правила поведения: трезвость, чистота и так далее» ^{[11, c. 48]}. В провинциальных городах в «жертву» социальному спокойствию приносятся заброшенные помещения. Заброшенные здания не ремонтируются, не сносятся, в них просто заколачиваются досками окна и двери. Игнорирование - типичная реакция школьника («я стараюсь не ходить через кочегарку»), поэтому в символическом значении, заброшенные здания выполняют функцию «грязных» мест. Антрополог Мэри Дуглас пишет, что представление о «грязном» в современной культуре отличается от первобытного тем, что избегание грязного для современных людей это дело гигиены или эстетики, а не религии ^{[1, с. 65]}. Игнорирование вследствие отторжения грязного - реакция современного человека: «...наше поведение, касающееся нечистоты, — это реакция, отторгающая любые предметы или идеи, не отвечающие или противоречащие значимым для нас классификациям» ^{[1, с. 66]}. Школьниками приписывается повышенная опасность заброшенных зданий («старое и может обвалиться»). Приписывание опасности - является одним из способов сделать предмет не обсуждаемым, что способствует усилению конформности в социуме ^{[1, с. 71]}. Вписывание «грязных» мест в повседневные маршруты могут усилить чувство неукореннености в городском пространстве, поэтому игнорирование является своего рода защитной реакцией. Такие места можно обозначить как «жертвенные» локусы: «коллектив пытается обратить на жертву сравнительно безразличную, на жертву «удобоприносимую» то насилие, которое грозит поразить его собственных членов, тех, кого оно хочет любой ценой защитить» ^{[2, с. 10]}. Заброшенные здания являются «жертвами» социального игнорирования.

Заброшенные здания нарисованы детьми в разных масштабах, начиная с общего плана местности до крупной прорисовки оконных проемов (рис. 3).

Рис. 3. Заброшенная кочегарка. Рисунки девочки 12 лет (слева), мальчиков 12 лет (в центре и справа). Источник: материалы анонимного опроса

Распределение локусов на «чистые» и «нечистые» или «жертвенные» и все остальные может иметь решающее значение для создания изоляционного пространства (spaces of exclusion) в небольших населенных пунктах. Сосредоточение негативных эмоций на одном-двух местах позволяет контролировать эмоциональное состояние жителей. Одна из респондетнок Марина (в целях сохранения анонимности, имя изменено), 31 год, во время разговора высказала мысль: «если всех [наркоманов – Т. Ж.] оттуда [заброшенной кочегарки – Т. Ж.] разогнать, то куда они пойдут? Тут хоть знаем где они». Перекодировка таких «жертвенных» мест, например, создание центров современного искусства, что происходит в крупных городах, в маленьком городе может привести к потере чувства безопасности, способствующего укреплению связи с местом. Однако, существует ”точка предела”: когда нейтральные эмоции (игнорирование) по отношению к жертвенным местам переходят в негативные. Это возможно в случае увеличения количества таких мест, поэтому профилактическая работа с заброшенными зданиями необходима. Создание арт-объектов, парковок на месте заброшенных зданий – вариант решения для взрослого человека, а не ребенка. Перекодирование эмоций с негативной на положительную возможно при помощи игры. Создание площадок для paintball – один из вариантов решения проблемы.

Заключение

Большинство детей не имеют нелюбимого места или места тревоги в провинциальном городе. В классификации нелюбимых мест в провинциальном городе оправдано деление на «открытые» и «закрытые» места, а не на «транзитные (не-места)» и «все остальные». Можно говорить не просто о наличии нелюбимых локусов в эмоциональном пространстве детей, а о «жертвенных местах», игнорирование и удаление которых из ежедневных маршрутов, позволяют «очистить», обезопасить все остальное городское пространство. Таким «жертвенным локусом» в Вельске является заброшенная кочегарка. Мысль об универсальности закрытых гетеротопий (школа, больница, кладбище, заброшенные здания), их характерность для любого детского эмоционального пространства в провинции требует дальнейших исследований и подтверждений на практике.

Источники и материалы: Полевые материалы автора: экспедиция в г. Вельск Архангельской области, сентябрь-октябрь 2014 года.