Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Sociodynamics
Reference:

Political dualism and the rise of constitutionalism in modern Russia

Goncharov Vitalii Viktorovich

PhD in Law

Associate Professor, Dean of the Faculty of Higher Education, Polytechnic Institute (branch), Don State Technical University in Taganrog

347900, Russia, Rostov region, Taganrog, Petrovskaya str., 109a

niipgergo2009@mail.ru
Other publications by this author
 

 
Poyarkov Sergei Yur'evich

PhD in Pedagogy

Academic Secretary, All-Russian Scientific Research Institute of Physical-Technical and Radio Technical Measurements

350007, Russia, Krasnodar, Khimzavodskaya Street 48, office #4

niipgergo2009@mail.ru
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.7256/2409-7144.2016.11.2092

Received:

31-10-2016


Published:

02-12-2016


Abstract: This article investigates the political dualism and the establishment of constitutionalism in the Russian Federation. The authors substantiate the position that the lack of constitutionalism experience of the pre-Soviet times in our country, as well as negative tradition of the Soviet era regarding the perception of the Constitution as a declaratory document that does not reflect the political realities of modern society, coupled with the political ambitions and desires of the political elite, led to the political dualism in the process of establishment of current Russian constitutionalism, in which we can observe coexistence of the elements of "socialist constitutionalism" alongside the principles of democratic organization of society and state that are accepted by the new Constitution using the international experience. The authors note that currently there is an actual need in the Russian Federation for formation of the certain set of rules of political interaction and party system whole, which emerges from the area of state regulation and does not depend on the policy of the existing system of executive authority on Russia.


Keywords:

regime, civil society, state power, elite, people, constitutionalism, Russian Federation, development, political, dualism


Недостаточный опыт конституционализма досоветских времен, отрицательная традиция советской эпохи восприятия Конституции страны как декларативного документа, помноженные на внутриполитические амбиции и желания политической элиты, со всей очевидностью привели не к доминированию, а желанию постоянного ее пересмотра, что привело, с одной стороны, к множественности конституционного порядка, [1, с. 5-9] а с другой стороны, чрезмерно усложнило модель современной русской власти [2, с. 25-29; 3, с. 11-13] и ее взаимодействие с институтами гражданского общества. [4, с. 19-26; 5, с. 202] Но говорить о пересмотре конституции становится возможным при наличии двух основных условий: во-первых, когда общепризнано, что конституция как политико-правовой документ свою роль выполнили и требуется определить новые параметры и условия политико-правовой динамики, и во-вторых, когда организация и функционирование государственной власти, режим взаимодействия с гражданским обществом и значимость прав и свобод человека достигли тех показателей, которые свидетельствуют о существовании в государстве реального конституционализма. Представляется, что в современной политической жизни России данные параметры и условия не достигнуты. Причиной, обусловившей проблему полноценной реализации конституционализма, является двойственный характер политической активности, обуславливающий постоянное противоречие между альтернативными ее вариантами. Противоречивость конституционных положений и реальная политическая практика усугубляют ситуацию. Двойственность проявляется в том, что с одной стороны существуют традиции «советского конституционализм», задачей которого, как отмечает В.Б. Пастухов, было политическое и правовое закрепление «диктатуры пролетариата», под которой понималась государственная власть, реализующая программу перманентного, идеологически обусловленного террора. [6, с. 7-31] С другой – попытка насаждения искусственно привнесенной конфигурации институциональных и неинституциональных элементов конституционализма, отражающих потребности развития государств западного образца. Вместе с тем, можно согласиться с мнением ряда авторов, что «социализм в нашей стране реально не изжит. Не вполне изжит он и в головах людей, а это именно то место, где, по утверждению классика, происходит главная разруха». [7, с. 15] С другой стороны, несмотря на то, что в основе своей народ осуждает прежний тоталитарный режим, демократия российским народом не принимается. Основной тенденцией является обращение, преимущественно, к категории «порядок». Это является определенным показателем не только «слабости» демократической составляющей политического менталитета россиян, но и беспокойством, неустойчивостью и неизвестностью, которые возникают в моменты политического кризиса. [8, с. 79] Как часть национального характера русская политическая ментальность отражает свойственные ему в целом парадоксы. К главным полярным крайностям в политическом аспекте можно отнести такие парные противоречия, как этатизм или революционность до анархизма; абсолютизация или самобытности национально-политического статуса России или мирового политического опыта, в особенности западного. Это связано, прежде всего, с тем, что исторически политический режим в современной России имеет тенденцию к неизменности на протяжении длительного периода: мощная власть государства, обладающего полным объемом политической власти и практически не связанного обязательствами перед гражданским обществом. Только при изменении вектора общественного развития происходит смена формы политической власти и, соответственно, сущности политического режима. В нынешних условиях именно переходное состояние российской государственности и анализ посткоммунистических трансформаций в странах бывшего социалистического блока позволяют говорить о доминировании авторитарных тенденций в политическом властвовании. Заявляемые российским государством курсы и стратегии развития политической, экономической, правовой систем свидетельствуют о поиске российской идентичности, обусловливающей стабилизацию политической системы. Это предполагает активное вмешательство органов государства в динамику политической системы и фактическую корректировку политической активности институтов политической системы. Именно консервативность российской политической власти обусловливает поиск стабилизирующего начала в противовес развитию, в котором заинтересовано гражданское общество. По определению, конституция государства, закрепляя определенные политико-идеологические основания, выступает объединяющим началом активности политической системы общества как целостного образования. При купировании названия «Россия» такой документ может быть отнесен к любому государству. В этой связи, к сожалению, следует признать точной высказанную К. Поппером мысль о том, что «воплотить в жизнь хорошее законодательство, превратить его в высшую власть в стране еще сложнее, чем его создать. Особенно трудна эта задача для России, которая на бумаге уже имела хорошие законы, оставшиеся, к несчастью, бессильными и неиспользуемыми». [9, с. 10] В данном случае представление о законах как фиксации устойчивого ядра уклада не обязательно соответствует действительности. Особенно ярко это проявляется в отношении конституционализма и конституции. Разрыв здесь проходит сразу по двум линиям. Законодательная база часто не соответствует, во-первых, нормативным представлениям российских акторов о справедливости и, во-вторых, привычному и естественному для них способу урегулирования конфликтов. [10, с. 37] Произвольное использование властных полномочий в сочетании со свободой, не ограниченной правами других, девальвирует практическую значимость данной конституционной нормы при исполнении публичных ролей. Оставаясь лишь формальной, по мнению А.Д. Хлопина, она замещается привычкой использовать ее исключительно для круга «своих» людей. [11, с. 67-68] Это, в свою очередь, ведет к коррупции и иным девиантным способам поведения государственной власти и приводит к потребности использовать более суровые и неоправданные формы и методы реализации политико-властной функции. Несмотря на то, что в России конституционно установлен запрет на государственную или обязательную идеологию, он не может рассматриваться как принципиальная установка политической жизни. Так как фактически привела к размыванию системы единых ценностей, идей, целей, взглядов, определяющих развитие российской государственности, и отсутствию условий становления систематизированной политико-идеологической основы организации и функционирования политической системы. Указанный запрет фактически вступил в противоречие как с институтом идеологического многообразия, постулируемого российской конституцией, так и с ее сущностью как основного политико-идеологического инструмента организации и функционирования российской государственной власти. Вместе с тем, в рамках российской государственной власти уже фактически сформирован действенный механизм, который носит системный характер и фактически формирует целостную государственную идеологию. Данный механизм реализован в политико-идеологическом статусе Президента Российской Федерации в части его обязанности выступать перед Федеральным Собранием с ежегодным посланием о положении в стране и основных направлениях внутренней и внешней политики государства. Анализ Посланий Президента России Федеральному Собранию свидетельствует об уверенном их движении от обобщенно-идеалистического к программно-технологическому стилю. И именно программный характер Посланий позволяет говорить о формировании на их основе целостной государственной идеологии. Широкое общественное внимание, которое привлекают к себе Послания, по существу является специфической формой легитимацией государственной власти в обществе. В отсутствие целостной государственной идеологии в современной России подобная форма рационального идеологического взаимодействия государственной власти и гражданского общества себя полностью оправдывает. Учитывая, что для современного российского общества характерно объективное отсутствие общепризнанных ценностей, практическое воплощение и прежних стереотипов авторитарного общества, и новых либеральных ценностей повлекли за собой нарушение нравственных норм. В этих условиях государственная власть приобретает возможность действовать согласно собственной системе ценностей и нравственных ориентиров не всегда согласующихся с российским законодательством. Необходимо отметить, что специфика России состоит в том, что в ней отсутствовали исторические корни классического либерализма – феодальная система и взаимная независимость духовной и светской властей, породившие идею равновесия общественных сил и равноправия разных социальных факторов.[12, с. 53] Этим и обусловлен провал экономического либерализма 90-х и произошедший с приходом к власти В.В. Путина «консервативный сдвиг», что послужило существенным фактором усиления господства бюрократии. В этих условиях ценности демократии, свободы, модернизации и вхождения в мировое сообщество занимают периферийное место в общественном сознании и системе ценностей политического класса. [13, с. 67] Но неоконсерватизм современной российской власти не имеет за собой никакой национальной политической традиции, ни в советские, ни в дореволюционные времена, несмотря на редкие попытки отдельных идеологов найти какие-либо опоры в прошлом. Вне зависимости от состояния государства это порождало в общественном сознании постоянное отчуждение между властью и обществом, что приводило к недоверию личности к власти. Даже определенный период времени с момента принятия новой Конституции в 1993 году до сих пор не снял это противоречие. Признание в России демократических ценностей в рамках современного конституционализма, идеи гуманизации права и политики, новых принципов, задач и целей государственного и общественного развития предполагает постепенное формирование и изменение сознания в обществе как важного показателя культуры конституционализма. Одной из особенностей становления культуры конституционализма в современном российском обществе является то, что социокультурная динамика властных отношений исторически определялась еще авторитарными признаками как на макро-, так и на микроуровне. Особый двойственный характер становления конституционализма в современной России со всей очевидностью проявляется в становлении партийной системы. Как особого политического образования, отражающего не только постоянную связь между народом и государственной властью, но и взаимодействие институциональной и идейно-ценностной подсистем конституционализма. Выборы в Государственную Думу последних лет со всей очевидностью определили, что полноценная партийная система еще полностью не сформировалась. Во-первых, это активное вмешательство государства в политический процесс и наличие таких элементов политической системы как «партии власти». Во-вторых, перекос партийной системы в пользу «Единой России» стал доминирующим как в плане присутствия в средствах массовой информации, так и в плане административной поддержки ее деятельности. Прошедшие выборы в Государственную Думу показали, что избиратели выбрали некую рациональность и одновременно неверие в возможность реализации иного варианта развития политических событий, кроме победы «партии власти», а точнее ее непартийного лидера. Демократический режим для политических партий это особая среда, предполагающая нормальное их существование и возможность действовать. Особой тенденцией современной российской многопартийности является доминирование так называемых «партий власти». Более того, с конца 1990—х годов можно говорить об отчетливо выраженной тенденции к разрастанию провластных фракций. Рассматривая понятие «партия власти» как партию парламентского большинства, служащую опорой Президента России как в парламенте (в виде доминирующей фракции), так и в ходе выборов (в качестве его собственной электоральной машины), [14, с. 330] можно отметить, что подобный сдвиг в расстановке сил внутри нижней палаты Российского парламента привел к существенному изменению его политического профиля: из оппонента исполнительной власти Государственная Дума превратилась в преданного ее сторонника. Если утверждать, что институт многопартийности - это обязательный элемент демократического режима, а сами партии по своей сути должны являться одним из ключевых элементов гражданского общества, сам термин «партия власти» - нонсенс, потому что в этом термине противопоставлены понятия «власть» и «партия». В случае с «Единой Россией» говорить об этом бессмысленно, потому что она «пошла другим путем» - не от политической власти партии к политической власти в государстве, а наоборот. Что ж, это можно признать особым, российским путем. В структуру российской партийной системы, модифицируемой сверху, заложен потенциальный фактор риска, связанный с синтезом исполнительной власти и «партии власти», что может негативно сказаться не только на развитии многопартийности в будущем, но и становлении демократии в настоящем. Именно политические объединения как государственно-ориентированные структуры гражданского общества могут выразить эти общезначимые начала гражданского общества и согласовать различные частные интересы в рамках общей воли. [15, с. 113] В современных условиях происходит иной процесс. Соответственно, возникает реальная потребность формирования определенного комплекса правил политического взаимодействия и существования партийной системы в России, выходящих из сферы государственного регулирования и независимого от политического курса действующей исполнительной власти.

References
1. Goncharov V.V., Poyarkov S.Yu. Mnozhestvennost' konstitutsionnogo poryadka // Rossiiskaya yustitsiya. 2016. № 3. S. 5-9.
2. Goncharov V.V., Poyarkov S.Yu. Model' sovremennoi «russkoi vlasti»: usloviya paritetnosti // Gosudarstvennaya vlast' i mestnoe samoupravlenie. 2016. № 3. S. 25-29.
3. Goncharov V.V. Ponyatie gosudarstvennoi vlasti i ego formalizatsiya v zakonodatel'stve Rossiiskoi Federatsii // Istoriya gosudarstva i prava. 2008. № 16. S. 11-13.
4. Goncharov V.V., Poyarkov S.Yu. Vzaimodeistvie gosudarstva i grazhdanskogo obshchestva v kontekste konstitutsionalizma: teoretiko-metodologicheskie problemy i puti ikh razresheniya // Sovremennoe pravo. 2015. № 5. S. 19-26.
5. Goncharov V.V. Printsipy formirovaniya i funktsionirovaniya ispolnitel'noi vlasti v Rossiiskoi Federatsii: institutsional'no-politicheskii analiz. M., 2007. S. 76.
6. Pastukhov V.B. U konstitutsionnoi cherty. Vyzovy i otvety rossiiskogo konstitutsionalizma // Polis. Politicheskie issledovaniya. 2013. № 1. S. 7-31.
7. Sedov L.A. V strane pobezhdennogo sotsializma // Ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny: Monitoring obshchestvennogo mneniya: Informatsionnyi byulleten'. 1997. № 2. S. 15.
8. Kolarska-Bobinska L. Aspirations, values and interests: Poland 1989—1994. Warsaw: IFiS Publishers, 1994. R. 79.
9. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi. M., 1992. S. 10.
10. Paneyakh E.L. Neformal'nye printsipy i formal'nye pravila: zakon deistvuyushchii vs zakon primenyaemyi // Politicheskaya nauka. 2003. № 1. S. 37.
11. Khlopin A.D. Rossiiskii sotsium: granitsy obshchnostei i paradoksy ikh institutsional'noi integratsii. Forum 2003. Sotsium i vlast'. M.: Mysl', 2003. S. 67—68.
12. Spiridonova V.I. Evolyutsiya idei gosudarstva v zapadnoi i rossiiskoi sotsial'no-filosofskoi mysli. M.: IF RAN, 2008. S. 53.
13. Ledyaev V.G. Vlast', avtoritet i gospodstvo v Rossii: osnovnye kharakteristiki i formy // Politicheskaya kontseptologiya. 2009. № 4. S. 67.
14. Golosov V.G., Likhtenshtein A.V. «Partii vlasti» i rossiiskii institutsional'nyi dizain: teoreticheskii analiz // Vsya politika. Khrestomatiya / Sost. V.D. Nechaev, A.V. Filippov. M.: Izd-vo «Evropa», 2006. S. 330.
15. Lapaeva V.V. Fraktsii i deputatskie gruppy v Gosudarstvennoi Dume kak sub''ekty parlamentskogo protsessa // Advokat. 1998. № 4. S. 113.
16. Goncharov V.V., Poyarkov S.Yu. Ispolnitel'naya vlast' v ideologicheskoi sisteme rossiiskogo konstitutsionalizma // Administrativnoe i munitsipal'noe pravo. 2009. № 11. S. 10-17.
17. Bezrukov A.V. Rol' Prezidenta Rossii v mekhanizme realizatsii
konstitutsionnykh printsipov federalizma, edinstva gosudarstvennoi vlasti i razdeleniya vlastei // Politika i Obshchestvo. 2013. № 3. C. 263-269. DOI: 10.7256/1812-8696.2013.03.2.