Political doctrine and composition of the ruling party (regulation of social composition of the Russian Communist Party (Bolsheviks) – All-Union Communist Party of Bolsheviks in 1920’s: goals, specificity, results)

Nikulin Viktor Vasil'evich ORCID: 0000-0003-1507-0434 Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Other publications by this author

Неизменным вопросом для всех исследований истории советского периода истории России является вопрос о сути системы власти, созданной в СССР. Безусловно, это была специфическая форма власти, уникальная в том смысле, что она, во многом была экспериментальна в историческом ракурсе, поскольку еще ни в одной стране мира не создавалась система власти, основанная на мировоззренческом постулате: один ведущий класс – одна правящая партия в государстве. Специфику этой уникальной в своем роде системы следует искать помимо политических, идеологических, экономических и других факторов во внутреннем организационном механизме правящей партии, который базировался на строгом социально – классовом принципе ее формирования. Доминантной целью правящей партии было обеспечение контроля над всеми сферами управления в государстве. Следовательно, ее состав с точки зрения реализации этой задачи должен быть абсолютно лоялен общей политической концепции, руководству и идеологически безупречен. Такими качествами обладал в полной мере, по мнению идеологов партии, только рабочий класс. Поэтому одна из приоритетных задач состояла в контроле над социальным составом партии, поскольку это ключевое условие способности партии выдержать политический курс и реализовать политическую доктрину.

Помимо данного факта, РКП (б) – ВКП (б) являлась и кадровым основанием системы власти. Именно из партийцев формировалась номенклатура, выступавшая как специфическая социальная группа, осуществлявшая власть в советском обществе. С этой точки зрения РКП (б) – ВКП (б) следует рассматривать не только как массовую партию, но и как кадровую партию, источник кадровой основы власти. Важным обстоятельством, обуславливающим внимание к данной проблеме, является и тот факт, подтверждаемый и другими исследователями, что большевизм, опиравшийся на однопартийную систему, породил принципы и методы руководства, которые легли и в основу государственного управления^{[1, с. 103 – 112]}.

В предлагаемой научной общественности статье предпринята попытка на основе первоисточников проанализировать комплекс мер, проводимых советским руководством по изменению социального состава коммунистической партии в 1920-е годы, в соответствии с политической доктриной и направленных на укрепление социальной основы власти и достижение внутриполитической стабильности. Одна из задач – выявить сущностное содержание процесса и формы его проявления.

Поскольку идеологическая доктрина и политическая необходимость диктовали классовую чистоту партийных рядов, этот вопрос в условиях окончания гражданской войны и перехода к мирному развитию начал приобретать первостепенное значение. Между тем состав партии вызывал серьезное беспокойство у руководства РКП (б)- ВКП (б). При анализе состава выяснилось ос­лабление ее пролетарской основы, наличия в партии "балласта", "неустойчивых" в социальном отношении полупролетарских, интеллигент­ских и "прочих элементов", что угрожало "перерождением" партии и как следствие - смена ориентиров и целей. Основания для беспокойства по по­воду классовой чистоты РКП (б) у руководства, безусловно, были. На IX партийной конференции отмечалось, что с апреля 1917 года партия выросла в 10 раз - с 60 тысяч до 600 тысяч. "За это время, за эти три года, из партии вышли из строя десятки тысяч лучших работников, которых партия накопила в течение 20 лет ее существования. За три года влилось много элементов но­вых, часть которых мы сами выбрасывали путем перерегистрации^{[2, с. 121- 140]}. На X съезде партии одна из причин кризиса партии виделась в том, что компар­тия стала терять свой однородный слой, "в нее стали вливаться чуждые элементы, не порвавшие со старой психологией". Руководство и оппозиция соглашались в том, что в условиях гражданской войны партия не могла изменить ситуацию, "разношерстный элемент переработан быть не мог, в силу чего в партии появились разнородные элементы, что усугубило кри­зис"^{[3, с. 127-128]}. Перед XI съездом Ленин писал: "Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская"^{[4, т. 45. с. 19]}. Нако­нец, на XI съезде партии Зиновьев говорит о реальной угрозе, которая на­висла над партией ввиду ослабления ее пролетарского социального ядра. "Наша партия по своему составу разнородна. С 1917 г. по 1920 г. значительная крестьянская масса вливается в партию, меняет ее социальный состав. В целом это мел­кобуржуазная масса, хотя и шло беднейшее крестьянство, полукрестьяне, полурабочие. С 1917 по 1922 гг. происходит крупнейшая перегруппировка социального состава нашей партии. Отрицать опасность нельзя. Надо раз­решить два вопроса: взаимоотношения нашей партии к рабочему классу и о взаимоотношениях нашей партии с крестьянством"^{[5, с. 346]}. Растущая озабо­ченность руководства опиралась на объективную реальность, нарастание негативных тенденций в партии стало очевидным фактом. Этот процесс интенсифицировался и приобретал внутреннюю устойчивость. Надежда на то, что как только коммунистическая партия сломит сопротивление господствующих классов, после того, как у них бу­дут "отняты средства насилия, школы, газеты" и т.п., процесс вовлечения в партию рабочего класса пойдет усиленным темпом, не оправдалась. Из­менения в социальном составе были значительными. Если к началу 1917 года в составе партии рабочих было 60,2%, крестьян - 7,6%, служащих - 25,8%, прочих - 6,8%, то к началу 1922 г. рабочих стало 37,2%, крестьян - 32,1%, служащих - 23,1%, прочих - 7,5%, 7% приходилось на выходцев из других партий. Кроме того, лишь 10% членов партии имели дооктябрьский стаж, остальные вступили в нее в 1919 - 20 гг.^{[6, вып.1, с. 37]}. Это положение было отражением социальной структуры российского общества, основанием которого оставался огромный слой патриархального или полупатриархального крестьянства, а также огромные массы люмпе­нов, людей, выбитых из жизненной колеи гражданской войной. Естественно, что основной средой, откуда шло пополнение рабочего класса, было крестьянство. Это были, по выражению В. Ленина, еще не "орабоченные" ра­бочие, "сырые" рабочие, то есть рабочие, не прошедшие многолетней за­калки на промышленных предприятиях, не приобретшие соответствующего сознания. Он полагал, что действительными рабочими можно считать только тех, "кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних связей, и по общим усло­виям экономического и социального быта"^{[4, т. 45, с. 20]}. Социальный состав общества влиял и на приток рабочих в партию. В 1905 - 1916 гг. рабочие составляли 59% вступающих, в 1917 г. - 56%, в 1919 г. - 38,2%, в 1921 г. - 29,7%.^{[7, с. 149]}. В целом в период 1917-1920 гг. в РКП (б) произошел крутой перелом, свя­занный с изменением ее состава. Особенно неблагополучным было поло­жение в провинции, в сельскохозяйственных регионах. Так, в марте 1922 г. в Воронежской губернии членов партии насчитывалось 3750, из них рабо­чих - 923 (24,6%), крестьян - 1633 (43,5%), остальные - кустари, служащие, интеллигенция и прочие. С подпольным стажем было всего 63 человека. Наибольшее число вступивших приходилось на 1918 - 20 годы^{[8, ф. 1, оп.1, д. 460, л. 6]}. Уездные организации представляли и вовсе удручающую картину. Например, Щацкая уездная организация РКП (б) Тамбовской губернии по социальному со­ставу представляла собой: рабочих - 36 человек (18,4%), крестьян - 183 (66,2%), остальные категории - 32 (15,6%). Но самое любопытное состояло в распределении партийцев. Из 251 члена организации в советских, воин­ских частях и учреждениях, в профсоюзах, кооперативных и партийных организациях было занято 194 человека. Рабочих, не занятых постоянной работой в том или ином учреждении было всего 5 человек, а крестьян всего - ОДИН. Фактически вся организация была аппаратной^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 748, л. 50-51]}. Примерно такая же ситуация наблюдалась и в других уездных организациях. Положе­ние становилось опасным, замаячила перспектива "перерождения" партии под напором мелкобуржуазной массы, стремившейся проникнуть в партию и приобщиться к ее материальным и социальным привилегиям. Кроме того, руководство опасалось распространения оппозиционных настроений в низовых организациях. Если "наверху" можно было мерами давления, аппаратными интригами справиться с оппозицией, то распространение ее в низовых организациях грозило подорвать основу режима, основанного на преобладании в партии "молчаливого большинства". Психологический тип партийного новобранца сильно отличался от старого типа партийца, про­шедшего школу подпольной работы. В марте 1922 г. Ленин признавал, что "... партия наша теперь является менее поли­тически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преоблада­нии крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классо­вой политике"^{[4, т. 45, с. 19]}. В конечном итоге, это был дополнительный фактор, ос­ложнявший решение проблемы противостояния "мелкобуржуазному влия­нию".

Каким способом остановить опасное развитие политической ситуа­ции, где найти противоядие процессам, способным разрушить партию из­нутри? Эти вопросы встали перед большевиками во всей своей серьезно­сти. Противоядие было найдено в двух средствах. Первое - сохранение и укрепление пролетарского ядра партии, как гарантии против перерождения и второе - ограничение доступа в партию непролетарских элементов. В сочетании эти меры должны были обеспечить решение стратегической за­дачи - сделать партию более однородной, пролетарской по своему составу. Было решено инициировать процесс "пролетаризации" партии, подтолк­нуть его, приняв кардинальные и решительные меры по изменению ситуа­ции, которые заключались в проведении ряда мер регулирующего характе­ра по изменению социального состава партии с целью достижения "максимальной классовой однородности и монолитности". X съезд РКП (б) уже более конкретно определил задачу, выделив ее как не количественное расширение партии, а качественное ее улучшение. В своих решениях съезд поставил задачу "вербовки рабочих и очищение от некоммунистических элементов, усиление мер по предотвращению наплыва непролетарских элементов и ужесточения наказания за рекомендации им"^{[10, т. 2, с. 327 – 328]}.

Принятая принципиальная линия на увеличение пролетарского ядра в партии, вскоре стала приобретать черты реальной политики. Проведен­ная в 1921 г. чистка и ряд последующих мер, рассчитанных на ограничение приема выходцев из непролетарских слоев, позволили увеличить долю ра­бочих в партии до 44,4%. Более осмысленный характер действия властей приняли после XI съезда. Съезд выразил полное неудовлетворение ни­чтожно малым количеством членов партии и в связи с этим потребовал покончить "с тем положением, когда на больших заводах, в крупных фаб­ричных поселках число членов наших партячеек совершенно ничтожно"^{[5, с. 341]}. Вопрос о необходимости увеличения приема в партию встал на очередь дня не случайно. На административные и прочие посты требовалось все больше и больше партийцев, а между тем кадровый резерв в партии прак­тически полностью был исчерпан. На XI съезде приводились весьма показательные приме­ры. В Иваново-Вознесенске насчитывалось 3200 членов партии. А для то­го, чтобы занять хотя бы руководящие посты в административном, в пар­тийном, советском и хозяйственных аппаратах коммунистами, необходимо приблизительно столько, сколько коммунистов во всей организации. В Московской организации только 20-22% коммунистов были заняты в фаб­рично-заводских ячейках, да и то из них 50% занимали административные посты. Отсюда вывод - необходимо увеличить прием.^{[5, с. 353- 399]}. И все же опасения и реализм взял верх. Устами Зиновьева был вынесен приговор: "Закроем двери пар­тии - перерыв на год, подучиться надо. ЦК вносит решение на этот год принять строжайшие ограничения. Год посвятить старым членам партии^{[5, с. 363]}. После XI съезда главной задачей становился прием в партию ра­бочих "от станка", основным лозунгом, так называемая, "замычка", то есть смыкание рабочих рядов, сделать рабочих из полупролетарских в своей массе пролетарскими. Прием в партию резко сократился. За год вновь бы­ло принято всего 14 тысяч человек, из них 6 тысяч рабочих, одновременно исключено из партии 28,7 тысячи, 10,7 тысячи вышли сами. Всего в пар­тии осталось к началу 1923 года 373 тысячи членов (против 700 000 тысяч к X съезду)^{[11, с. 56]}. Но курс на ограничение приема в партию продолжался недолго. Давно зревшая идея о расширении ее состава, да и сама ситуация, связанная с острейшим кадровым голодом, вскоре заставили руководство партии резко изменить курс. Можно утверждать, что в конце 1923 – начале 1924 гг. заканчивается первый период в развитии РКП (б) в нэповский период. Политика приема на этом рубеже резко меняется от его ограничения к резкому увеличению. Ряды партии начинают активно пополняться в целях расширения и укрепления социально – политической базы режима. Начало новому курсу было положено решениями XIII партконференции в январе 1924 года, которая в специальной резолюции « О партийном строительстве» выдвинула задачу усиленной вербовки новых членов партии – рабочих от станка. Предполагалось в течение года пополнить ряды РКП (б) не менее 100 тысячами новобранцев. Впоследствии на январском пленуме ЦК сроки кампании были сокращены до трех месяцев. Одновременно закрывался на год доступ в партию непролетарским элементам^{[10, т. 3, с. 157 – 158]}.

Кампания по привлечению в партию рабочих началась с "ленинского призыва", о ко­тором объявил январский пленум ЦК. "Ленинский призыв", объявленный в советский период триумфом политики партии, требует тщательного анализа с целью объективной оценки его роли в развитии РКП (б) - ВКП (б). Условия приема в партию во время кампании оставались прежними, но в целях обеспечения массовости приема, партийным комитетам было предоставлено право рассматривать на общих собраниях заявления рабочих, не имевших индивидуальных ре­комендаций. Разрешалось подавать групповые заявления, хотя оговарива­лось, что прием возможен только в индивидуальном порядке, что на практике повсеместно не соблюдалось. В результате прием в партию при­нял лавинообразный, неуправляемый характер, где каждый комитет стре­мился отчитаться об успехах в приеме, нисколько не заботясь о том, кого принимает. В целом число заявлений превысило 200 тысяч. В итоге «ленинцы» соста­вили в 1925 г. 28,3% от общей численности партии^{[12, ф. 17, оп. 32, д. 7, л. 112]}. Что же представляли из себя пар­тийные новобранцы? Факты говорят, что это были далеко не лучшие пред­ставители рабочего класса. Хотя по общим показателям картина была достаточно оптимистической. В общем составе ленинцев железнодорожные и производст­венные рабочие составили 190 тысяч (93,8%). Из числа остальных - около 9 тысяч рабочие по роду своей основной профессии, по социальному про­исхождению и положению, но передвинутые на работу в учреждения и т.п. Попали в ленинский призыв и крестьяне, примерно, 2 тысячи по СССР. Всего ленинцы "не у станка" составили 6,2 % призыва^{[13, 1925. № 15-16, с. 9]}. Впечатляющими были показатели в провинции. Например, Воронежская губернская организация с ян­варя 1924 г. по январь 1925 г. увеличилась с 4100 до 6500, то есть выросла более чем наполовину, значительно увеличилось рабочее ядро организа­ции, с 25% до 37%^{[8, ф. 1, оп.1, д. 1076, л. 45]}. При известных ограниченных возможностях по при­влечению рабочих в партию в сельскохозяйственных губерниях, естествен­но, возникает вопрос о качественном уровне вступивших по ленинскому набору. Возникает и другой вопрос - почему рабочие вдруг "пошли" в пар­тию? Являлась ли смерть Ленина сильнейшим побудительным мотивом для столь значительного их притока в партию? Отчасти, да. Но не настолько, чтобы только в результате одного этого события, хотя, безусловно, и зна­чимого, "ринуться" в партию. Тем более, что в провинции до начала 1924 г. сколь-нибудь заметного стремления вступить в РКП (б) не наблюдалось. В период 1922-1923 гг. партия потеряла значительно больше, чем приняла новых членов. Исключенных КК, добровольно и механически выбывших из пар­тии учтено за эти годы около 53 тысяч членов, перевели же из кандидатов 27 тысяч. Численность партии составила на начало 1922 г. 374 тысячи, 1 января 1924 г. - 328 тысяч. Потери составили 12,6%. Особенно заметен урон в непромышленных регионах. Таким образом, главная причина массового пополнения партии - это инициирование процесса "сверху", подкрепленное "подталкивающими" действиями местных партийных властей "снизу".

В инструкции ЦК от 11 февраля 1924 г. "По приему в партию рабо­чих от станка" делалась попытка поставить массовый прием в регулируе­мые рамки. ЦК предлагал при приеме руководствоваться следующим: "Принимать в партию исключительно рабочих и работниц, непосредствен­но занятых в производстве. Производственный стаж не учитывать. Заявле­ния могут быть как коллективные, так и индивидуальные, однако сам при­ем может быть только индивидуальный"^{[12, ф. 17, оп, 68, д. 40, л. 121]}. Но на практике никакой тща­тельной проверки и тем более индивидуального приема не было. Порой утверждение приема длилось 20 секунд. В Борисоглебске только на одном общегородском собрании одновременно приняли 534 человека. Были и анекдотические случаи. Один ленинец заявил, что полагал, видя огромную очередь, что записывают на сахар или крупу, и, не расспросив, подписал коллективное заявление, а потом ему сказали, что он член партии. Многих принимали при отсутствии их самих, заочно, помимо их воли и желания. "Мы вступать в партию не хотели, но по просьбе секретаря вступили". «Всех записывали и меня записали». Отмечались многочисленные случаи, когда отказывающимся от вступления угрожали сокращением, переводом на низкооплачиваемую работу. Тамбовская ГКК отмечала, что во время ленинского призыва, проходило большое сокращение штатов на транспорте и на текстильных фабриках. У рабочих были опасения, что их сократят, а если вступить в партию, то этого можно избежать. Некоторые вступившие счи­тали, что в партии они будут пользоваться более привилегированным по­ложением, надеясь на улучшение своего материального положения^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 3116, л. 107]}. В погоне за количеством принимали, а точнее записывали в партию всех, без всякой проверки: малограмотных, больных, верующих, любителей выпить, чересчур старых и слишком молодых. Большинство вступивших не пред­ставляли и не понимали ни задач партии, ни своей роли в ней. Ленинский призыв представлял собой не что иное, как массовый набор в партию по списочно - коллективному принципу, когда одновременно, без индивидуаль­ного отбора, принимали от 100 до 200, а иногда и более человек. Это была кампания, напоминавшая "партийные недели" времен гражданской войны. В результате такого подхода обеспечивалось выполнение количественных параметров, предписываемых Центром. В Тамбовской губернии, например, из 2249 человек ленинского призыва, работавшие у станка составили 93% принятых, в Воронежской - почти 92%. Заявления шли в основном от ра­бочих в возрасте от 25 до 45 лет. Основная масса вступивших имела произ­водственный стаж от 1 до 10 лет - 45,6%, от 10 до 15 лет - 22,2%, от 15 и больше - 21%. Среди принятых до 15% были неграмотными ^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 3116, л. 108]}. Надо пола­гать, что начиная кампанию, руководство и не рассчитывало на то, что в партию будут приняты наиболее развитые рабочие. Важнее была политиче­ская сторона кампании - получить формальную поддержку своей полити­ки. В реальности и оказалось, что уровень ленинцев в большинстве своем оказался ниже, чем у партийцев со стажем.

Основная масса ленинцев имела производственный стаж до 10 лет, то есть стали рабочими в годы первой мировой войны и в послереволюцион­ный период и не отвечали известному ленинскому критерию о минималь­ном 10-ти летнем производственном стаже. Необходимо учитывать и еще одно обстоятельство: имевшие значительный производственный стаж нахо­дились в таком возрасте, когда бытовые, материальные вопросы занимают человека гораздо в большей степени, чем вопросы политические, и они не были склонны проявлять активность в общественной сфере. Преобладание в провинции рабочих с незначительным производственным стажем, отно­сительно молодых, с минимальным политическим и житейским опытом дает основание выделить некоторые психологические особенности партий­ных новобранцев. Нельзя сказать, сколько их вступило в партию по идей­ным мотивам, ясно то, что они определенно были. Они представляли собой новый тип пролетарской сознательности - сознательности пролетар­ского выдвиженца, имевшего потенциальные возможности продвижения по служебной лестнице, так как со вступлением в партию возрастала вероятность перемещения индивида внутри социального пространства, продвижения по социальной лестнице. И эта часть ленинцев активно ис­пользовала эту возможность, проявляя готовность к активной полити­ческой деятельности. Другая часть ленинцев, и как представляется боль­шая, была малоактивной, не склонной к активной политической дея­тельности, присутствие их в партии было пассивным и во многом вынуж­денным. Для третьей группы существенное значение имело то, что членст­во в партии означало возможность повышения собственного социального статуса, отсюда их аморальность, карьеризм, видение в партии надежного средства для достижения своих узкопрагматических, эгоистических целей. А получив доступ к власти, они стали прямо заинтересованными в укреп­лении монополии партийного аппарата на власть. Что общее для ленин­цев, так это то, что эту массу, неустойчивую в своих устремлениях, легко было повернуть в нужную сторону. Между тем именно они во второй по­ловине 20-х годов стали занимать руководящие посты в низовом партий­ном аппарате, а затем и на уровне уездов. Это были в полном смысле "полузнайки", которым было далеко до кадровых партийцев. Их политиче­ский и культурный уровень был низок, 80-90% слабо развиты, интересовались в основном вопросами бытового плана. Они были склонны к уравнительности, крайне негативно относились к специалистам и интеллигенции^{[12, ф. 17, оп. 31, д. 42, л. 2, 26]}. В результате партия оказалась "менее политиче­ски воспитанной", что с социально-психологической точки зрения означало не что иное, как неспособность принимать самостоятельные решения и влиять на ситуацию в партии, выработать соб­ственную политическую линию. Этот барьер массовой психологии в 20-е годы стал практически непреодолим. Барьер этот можно определить, как способность и готовность партийных новобранцев выполнять одну функ­цию: для руководителей - командовать, для рядовых - исполнять. То была послушная и доверчивая всякому внушению свыше масса. Но именно на эту массу новобранцев ленинского призыва рассчитывало опереться руко­водство партии. Ленинский призыв рассматривался не просто как кампа­ния по пополнению партии рабочими, ставки в ней были гораздо выше. Вопрос - "партия и ленинский призыв" охватывал все основные проблемы партийной работы. Именно на основе ленинского призыва предполагалось строить всю концепцию дальнейшего развития партии. Молотов на XIII съезде выделил в качестве основы всей дальнейшей работы два базисных положения: новый курс в партстроительстве на основе резолюции от 5 де­кабря 1923 года и ленинский призыв. Поскольку декабрьская резолюция оставалась только лишь на бумаге, то ленинский призыв становился опре­деляющим. "С этого ленинского призыва надо считать новую эпоху в раз­витии нашей партии, ... новый курс нашей партийной политики"^{[14, с. 515]}. Ленин­скому призыву постарались придать характер важнейшего политического события, которое определит развитие партии на длительный период. Он рассматривался как безусловная поддержка партии всем рабочим классом, как своего рода индульгенция и одновременно испытание, которое партия с честью выдержала. В вступительном слове на XIII съезде Каменев задал тон выступлений в отношении ленинского призыва, который затем под­держивался официальной пропагандой. "Впервые съезд собрался после того как ушел Ленин. Дни, когда международный пролетариат прощался с Лениным, были днями величайшей сплоченности... Из этих дней родился ленинский призыв. Партия вновь прикоснулась в эти тяжелые дни к самым пролетарским массам. Массы откликнулись на призыв партии. Вновь между коммунистами и широчайшими кругами рабочего класса завязыва­лась неразрывная связь", - патетически провозглашал Каменев^{[14, с. 3]}. Ему вто­рил Зиновьев: "В течение 2-х лет ЦК делал сравнительно мало ошибок. Этому две причины: 1) ЦК вел дело в духе Ленина; 2) Это были годы подъема. Мы к партийному съезду пришли, имея за спиной три серьез­нейшие проверки. Одна из них - ленинский призыв. Тут нас проверял ра­бочий класс, миллионы людей. Мы ее выдержали"^{[13, с. 37-47]}.

Ленинский призыв стал использоваться и как дополнительный аргу­мент против оппозиции. Сталин недвусмысленно предупредил оппозицию, что руководство в противоборстве с ней будет опираться на партийных но­вобранцев. "Партия стала выборным органом рабочего класса, пользую­щимся безраздельным доверием со стороны рабочего класса. Такая партия будет жить на страх врагам, такая партия разлагаться не может. Разговоры оппозиции о демократии болтовня, а вот когда рабочий класс посылает в партию 200 тысяч новых членов, - это настоящий демократизм. Укажите мне такую другую такую партию. Вы ее не укажите, ибо ее нет в природе. Но странное дело, даже такая мощная партия оппозиции не нравится. Где же они найдут лучшую партию на земле?"^{[13, с. 246]}. Это уже было лицемерие выс­шей пробы. И многие делегаты это понимали, но молчали. В лучшей пар­тии на земле не может быть несогласных. Руководство в ленинском призы­ве искало не формального факта поддержки их политики. Действительное его предназначение заключалось в расширении социально-политической базы правящего режима, создания из них в ближайшее время кадрового потенциала, который стал бы надежным проводником политики Центра. Ленинский призыв мог рассматриваться и в качестве пропагандистской кампании и как мера противодействия возможному обострению обстанов­ки в стране. Хотя их страхи были явно преувеличены. К тому времени власть стала уже достаточно устойчивой, она опиралась на эффективный репрессивный аппарат, с помощью которого можно было взять под кон­троль любую ситуацию. В целом можно говорить, что ленинский призыв - это масштабная политическая кампания, целью которой было укрепление позиций правящего режима.

Все громогласные и самоуверенные заявления лидеров расходились с действительным положением дел, с реальностью. Надежды на ленинский призыв оправдались только в том смысле, что он пополнил ряды "молчаливого большинства", беспрекословно одобрявшего все решения "сверху". Низкий политический, а главное общеобразовательный уровень ленинцев не позволил поначалу даже в достаточной мере заполнить ими мест­ный партийный и административный аппарат. Так, в Воронежской губер­нии в 1924 г. из общего их числа лишь 20% были использованы в качестве выдвиженцев, в основном в низовом аппарате. Слабым было вовлечение ленинцев и в других губерниях^{[12, ф. 17, оп, 32, д. 8, л. 16]}. Не удалось их и "переварить" в политическом смысле, запросы большинст­ва ленинцев не выходили за рамки материальных и бытовых вопросов. Воронежский губком отмечал в докладе о работе среди ленинцев, что в них чрезвычайно сильно чувствуется "беспартийщина" в вопросах производства и профессиональных вопросах. Дома ленинец и вне дома еще значительно беспартийный. На основе этого делался вывод: "Так как в них много бес­партийного, нельзя от них требовать сразу выполнения нашего морального и коммунистического кодекса"^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 884, л. 136]}. Ссылки на тот факт, что 70% ленинцев были участниками гражданской войны и что это является свидетельством якобы действительно качественного их состава, также неубедительны. Нельзя данному обстоятельству придавать решающее значение при опреде­лении качественного уровня ленинцев. Необходимо учитывать фактор мо­билизаций, наконец, время и новая экономическая ситуация меняли лю­дей, их взгляды и мотивы поведения. Принимать упомянутый факт необ­ходимо, но абсолютизировать его в корне неверно. Ведь не случайно же, например, в Воронеже участники гражданской войны составляли 26,3% всех выбывших из партии^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 1845, л. 3]}.

Проблемы с ленинским набором начались вскоре после окончания кампании. Многие из них, вступив в партию, немедленно стали требовать материальных благ, помощи от комиссии содействия коммунистам при райкомах. Уже в 1924 г. начались выходы ленинцев из партии. Так, в г. Воронеже в 1924 г. вышли 73 человека, в Борисоглебском уезде - 52 че­ловека^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 1845, л. 3]}. Особенно усилились выходы в 1925 г., одновременно уменьшает­ся приток в партию рабочих. С 1924 по 1926 гг. партию покинули 80 тысяч человек, из которых 80% составили "рабочие от станка", из них 50% квалифицированные, в большинстве прошедших Красную Армию и гражданскую войну. По сравнению с 1924 г. выход из партии в 1926 г. возрос в 8 раз. Значительная часть из них были ленинца­ми. По данным проведенного ЦКК выборочного обследования 34 ячеек, подавляющее большинство выбывших во время переписи рабочих состояло из кандидатов и молодых членов партии со стажем с 1924 г. и позже, то есть вошедших во время призыва. В общей сложности массовый набор ра­бочих, начиная с ленинского призыва и дальше до 1 января 1927 года дал 488 тысяч новых коммунистов - рабочих. Из них 8 тысяч были за это вре­мя исключены из партии и 47 тысяч ушли сами. Таким образом, более 10% покинули партию, что свидетельствует о низком качественном составе принимаемых во время массовых вербовок^{[10, т. 4, с. 210-211]}. Необходимо признать тот факт, что еще более значительное число новобранцев, оставшихся в партии, были в сущности балластом, они тяготились пребыванием в ней, но в силу различных причин оставшихся в партии. Например, не прошедших партийную перепись уговаривали пройти ее повторно, дабы не снижать показателей количества рабочих от станка. Какие же факторы предопре­деляли уход значительной части ленинцев из партии. Если говорить о ба­зовых факторах, то необходимо заметить, что абсолютное большинство их было заражено болезнью "левизны". Ее симптомы - отсутствие реалистиче­ского мышления. Партийные органы подогревали среди новобранцев чрез­мерные надежды на близкое материальное благополучие, а когда оно не оправдалось, наступило разочарование и пессимизм. Нет материального благополучия, нет общественного признания. Есть политучеба, нудные лекции и бесконечные собрания, необходимость подчинения партийной дисциплине. Об этом предупреждал еще Ленин, говоря, что "многие за то, чтобы богатого сшибить, но себя неинтересно поставить под учет и кон­троль организации"^{[4, т. 36, с. 260]}. Обследование, проведенное Воронежским и Тамбов­ским губкомами в 1926 г., позволяет выявить несколько основных детализированных причин выхода ленинцев из партии. Во-первых, семейные обстоятельства. Часто возникали семейные ссоры на почве отказа молодых партийцев от выполнения религиозных обрядов и частых отлучек на партийные собра­ния и различные мероприятия. В семье рождались подозрительность и да­же ревность на этой почве. Семейные обстоятельства назывались преобла­дающим мотивом выхода, что весьма сомнительно. Видимо, чаще всего этот мотив использовался, как отговорка. Более существенная причина – материальный фактор. Квалифицированные рабочие получали неплохое жалованье, кроме того, имели, как правило, свое хозяйство, и, вступив в партию, они должны были сдерживать свои материальные уст­ремления, чего им явно не хотелось. Не повысили разряд, не дали кварти­ру, рождалась неприязнь в партийным функционерам, получавшим по 500 рублей, и которых они называли "коммунистическими нэпманами". Были и такие заявления: "А будет ли партия мне платить за подметки, если я на собрания ходить буду". Другой заявлял, что "чем платить членские взносы, я лучше на эти деньги бревна на хату куплю". "Я был в партии, мне партия не помогла получить квартиру". И не платили взносы, порой более года. Тяготила партийная дисциплина, необходимость посещать политзанятия и собрания, отбиравших практически все свободное время. Многие желали использовать свободное время с большей пользой, по личному усмотре­нию, например, для подработки дома в качестве портного, столяра и т.п. Особенно тяжела была политучеба, обязательная для всех членов партии. Что мог взять от учебы человек, вступивший в партию в 40-50 лет. Посе­щение 2-3 раза в неделю школы, выполнение другой партийной нагрузки было совершенно непосильно для них. "Мне 45 лет, а меня пичкают лек­циями, подлекциями и т.п. Если бы знал раньше, не пошел бы, дома палку дров разрубить некогда". Да и молодые партийцы, будучи малообразованными, мало что усваивали от учебы. Работа с ленинским набором велась исклю­чительно посредством официальных отношений - собрания, заседания, учеба и т.п. В повседневной жизни ленинцы были представлены сами себе, что также способствовало выходу. В качестве других причин назывались также влияние международной обстановки, выступления оппозиции, нега­тивные факты поведения коммунистов или такая необычная причина: один из опрашиваемых заявил, что он считал, что партия согласна с Евангелистскими заветами, но потом разочаровался^{[8, ф.1, оп, 1, д. 1847, л. 37-40]}. Таким образом, причины ухода ленинцев из партии носили многоплановый характер, но в основе - неподготовленность, разочарование и нежелание следовать в русле партий­ной политики и дисциплины. Эти люди были чужды партии и ее идеалам. Партийная перепись 1927 года выявила значительный слой такого рода партийцев, но можно с уверенностью утверждать, что не будь переписи, они все равно рано или поздно ушли бы из партии. В результате ухудшил­ся и без того не самый лучший качественный состав партии, но резко улучшились формальные, количественные показатели. До ленинского при­зыва ячейки представляют собой малочисленные объединения, то после они пополнились, расширилась их сеть. К началу 1925 г. РКП (б) насчиты­вала в своем составе 741117 коммунистов, на 66% больше чем год назад (446089). Всего же за 1924 г. по СССР было принято кандидатами 316 ты­сяч, рабочие из этого числа составляли 83,3%. Выросло абсолютное и от­носительное число коммунистов - рабочих. К началу 1924 г. их насчитыва­лось 196 тысяч (44%), к концу 1924 г. - 499 тысяч (57,9%). Однако не все эти рабочие (по основной профессии) сохраняли связь с производством, работали у "станка". Многие перешли на административную работу, часть осела в учреждениях младшими и средними служащими. Низовые органи­зации на 75% состояли из должностных лиц. Рабочих, то есть лиц физиче­ского труда, в партии насчитывалось 302 тысячи (40,8%). Правда, в конце 1923 г. их было всего 18,8%. Увеличилась в целом коммунистическая про­слойка в обществе. Было 39 коммунистов на каждую тысячу рабочих, к 1925 г. стало уже 115 на тысячу^{[13, 1925, № 15-16, с. 5-6]}. И все же результаты кампаний, по мнению руководства, не дали желаемого результата. Считалось, что социальный состав неудовлетворителен, пар­тия по-прежнему находится в трудном, переходном периоде. Перспектива вновь виделась в сохранении и увеличении пролетарской основы партии. В свя­зи с этим Молотов на XIII съезде предложил довести процент рабочих в партии до 90%. Но предложение Молотова носило явно утопический ха­рактер. Такой результат никогда не достигался и в последующем, несмотря на стремительный рост партии. К 1 июля 1925 года в партии было 911 ты­сяч членов и кандидатов вместо 446 к 1 апрелю 1924 года (без ленинского призыва). За 15 месяцев произошло удвоение. А к 1 ноября 1925 года в партии уже состояло 1025 тысяч человек. В нее вошли 25,5% всех имев­шихся рабочих крупной промышленности. Часть рабочего класса, приня­того в партию, росла быстрее, чем общая численность рабочих крупной промышленности. Если принять во внимание только количественную сторону, то ре­зультата 90 % в 20-е годы теоретически можно было добиться. К 1928 году численность рабочего класса по сравнению с 1920 годом (700 тысяч) вы­росла в 5 раз. Но все ли рабочие "бросились" бы в партию? Опыт кампа­нии 1924 года показал: этого можно добиться только под нажимом, неиз­бежен был и последующий отлив из партии, как неизбежное следствие по­добных кампаний. В 20-е годы можно еще было выйти из партии без дос­таточно серьезных последствий, что стало невозможным в 30-е годы. XIII съезд не принял предложение Молотова, посчитав его завышенным. Огра­ничились общими фразами: "Близиться время, когда в партию будет вхо­дить вся основная масса пролетариата нашего Союза. Съезд поручает ЦК всю работу вести в том направлении, чтобы громадное большинство чле­нов партии в ближайшее время состояло из рабочих, занятых непосредственно на производстве". Ближайшая задача определялась как "добиваться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее со­става рабочих от станка"^{[10, т.3, с. 212]}.

Необходимо отметить, что на местах не было единого мнения по по­воду дальнейшего расширения партии, в том числе и за счет рабочих. На пленуме Воронежского губкома и ГКК в октябре 1924 года высказывалось вполне обоснованное мнение, что дальнейшее вовлечение в партию необ­ходимо приостановить, так как нельзя имеющимися силами воспитать но­вобранцев в партийном духе, все больше идет "негодного" элемента. На­блюдалась повальная пьянка, как среди старых партийцев, так и ленинцев. Воспитательные меры ничего не давали. Дальнейший прием будет только усугублять положение. Другая точка зрения - дальнейшее втягивание в пар­тию необходимо. Рабочих нам бояться нечего, они не подведут, а плохая часть в процессе воспитания выявится и будет отсеяна. Больше надо бо­яться деревни, именно там больше всего вступают из-за корыстных це­лей^{[8, ф.1, оп.1, д. 881, л. 82-84]}. Вторая точка зрения базировалась в основном на утвердившемся мнении, что хотя рабочий класс малообразован, но у него есть классовое чутье, в силу чего он всегда будет поддерживать компартию. Впрочем, осо­бого значения эти мнения не имели, стратегический курс на расширение партии за счет рабочих был определен и на местах должны были присту­пить к его реализации. Одновременно с расширением приема рабочих, ужесточались условия приема для служащих и выходцев из других партий. Еще в апреле 1924 года циркуляром ЦК "О приеме в РКП выходцев из других партий" в целях прекращения дальнейшего приема в РКП (б) оди­ночек из других партий, устанавливалось правило, согласно которому за­прещалось принимать заявления от бывших членов партий эсеров, мень­шевиков, бундовцев и других. Исключения делались только для тех, кто работал в пользу компартии не менее 3-4 лет, или кто имел особые за­слуги перед партией. Причем право приема предоставлялось только наибо­лее крупным комитетам - Московскому, Ленинградскому, Уральскому, Ук­раинскому, Закавказскому и ряду других^{[8, ф.1, оп.1, д. 909, л. 14]}.

В отношении служащих до XIII съезда действовало положение о необходимости для них пяти рекоменда­ций с пятилетним стажем рекомендующих. Молотов посчитал такие усло­вия недостаточными. По его мнению, вступающий из непролетарских эле­ментов должен доказать, что он выдержанный, идейно стойкий коммунист и только тогда может вступать в партию. Служащего или интеллигента можно принимать только в том случае, когда он в идейном отношении достаточно подготовлен, и, кроме того, "когда он действительно будет по­лезен советскому государству, если он ведет ту или иную работу среди ра­бочих и крестьян. Прием интеллигенции и служащих в партию будет огра­ничен, главным образом, теми из них, которые прошли школу комсомола и которые имеют хорошую политическую подготовку"^{[14, с. 533-534]}. Правда, Молотов дал понять, что с огульными антиинтеллигентскими настроениями мирить­ся нельзя. В руководстве понимали, что полностью закрыть прием в пар­тию интеллигенции невозможно, дабы не лишить партию интеллектуального по­тенциала. Так же невозможно было дальнейшее ограничение доступа в партию крестьянам, чтобы окончательно не утратить позиций в деревне. Дело в том, что в период с 1921 года (чистка) и по XIII съезд прием в чле­ны РКП (б) всем социальным группам, кроме рабочих был закрыт путем продления сроков кандидатского стажа. В результате в деревенских ячейках к 1924 году имелись кандидаты с 3-х и 4-х летним кандидатским стажем. Молотов обозначил позицию руководства, заявив, что прием крестьян в партию необходим, поэтому надо смягчить прием в члены партии из кан­дидатов не только рабочих, но и из остальных социальных групп ^{[14, с. 533-534]}. В по­рядке исключения было решено принять в партию 20 тысяч крестьян и ты­сячу "лучших учителей". Прием крестьян про­ходил трудно, с усилиями. ЦК отмечал в 1925 году, что заявления шли в основном от крестьян, уже находившихся на советской или другой работе, не порвавших с хозяйством служивого элемента, сельской интеллигенции. Из среды середняцкой массы, занятой исключительно своим хозяйством, не замечалось совершенно никакой "тяги" в партию. Главное препятствие - отрицательное поведение коммунистов в деревне, неумелый подход к крестьянству. Порой сознательно не давали рекомендаций, боясь актив­ного и более грамотного конкурента^{[12, ф. 17, оп. 68, д. 138, л. 29]}.

После окончания ленинского призыва (кампания продолжалась до 31 мая 1924 года и все утвержденные ячейками до 1 июля и получившие кан­дидатские карточки считались принятыми в период ленинского набора) стали проявляться отчетливо две основные тенденции. С одной стороны, резко усиливавшаяся активность служащих в стремлении попасть в пар­тию, с другой, такое же резкое сокращение активности со стороны рабо­чих. Относительная стабилизация экономического и политического поло­жения в стране, стремление приспособиться к существующему режиму, обеспечить свое будущее заставляло служащих при существую­щих ограничениях на их прием, искать обходные пути проникновения в партию. Служивый че­ловек понимал, чтобы как то устроить свою жизнь, необходимо стать членом партии. Со второй половины 1924 года отмечается значительный рост числа заявлений о вступлении. В Тамбове, например, количе­ство заявлений от них превосходило как число заявлений от рабочих, так и крестьян. Их заявления составляли от общего числа поданных 37,7 %, но при этом 76,2 % заявлений отсеивались (крестьян - 42,8 %, рабочих -48,9 %, в среднем по губернии - 56,4 %). Отсев был очень велик, во многих организациях до 90 %. Например, в Острогожском уезде Воронежской гу­бернии, в мае 1925 года поступило на утверждение укома 218 заявлений. Принято - 119 человек, отказано - 99. Из этих 99-ти не принятых, только 17 человек были из рабочих и крестьян, остальные служащие, то самое мелкое чиновничество города и деревни, стремившееся правдами и не­правдами попасть в партию, руководствуясь в основном карьеристскими и материальными побуждениями^{[8, ф.1, оп.1, д. 1104, л. 30]}. Ограничительные меры сдерживали, но не могли совсем сдержать давление со стороны служащих. Начиная с середины 1924 года, их прием начинает увели­чиваться. Находили всевозможные лазейки для преодоления ограничитель­ных правил. Например, одной из таких лазеек стало вступление через ком­сомол. В 1926 году ЦК потребовал от партийных органов проводить тщательную проверку вступающих в партию служащих путем полного документального подтверждения их автобиографий, продолжи­тельности профсоюзного стажа и работы в профсоюзах. Данные меры бы­ли вызваны многочисленными случаями подтасовки биографических све­дений. На протяжении 20-х годов жесткая политика в отношении служащих, интеллигенции не менялась. И хотя абсолютная их численность в партии увеличивалась, процентное соотношение неуклонно снижалось. Если в 1925 году служащие составляли 25,6% от общего числа членов партии, то в 1927 году - 16,3%. Но к этим цифрам надо относиться осторожно. Дело в том, что группа служащих была неоднородна. Обычно в нее попадали как лица интеллектуального труда, так и лица, занятые конторско-канцелярским трудом и неквалифицированной работой - курьеры, прислуга и прочие. По признаку основной профессии служащие составляли 16,8%, а по роду выполняемой работы не менее 35,9%^{[13, 1925, № 15-16, с. 6]}. Так что фактически служащие занимали в партии большее место, чем это представляли статистические материалы.

Практика регулирования социального состава партии путем установления общей цифры рабочих, крестьян, служащих, которое может быть принято, и процентного соотношения между ними, и развёрстки по организациям стал основным методом регулирования, хо­тя еще в апреле 1925 года на XIV партийной конференции было принято решение запретить подобную практику. Такое регулирование носило чисто механический характер, связывало инициативу организаций, лишало их возможности приспособить свою работу к местным условиям, а главное отобрать в партию действительно достойных по большевистским меркам кандидатов. Но по-другому не получалось. Метод систематической разъяс­нительной работы по вербовке рабочих давал мизерный результат. Рабочие неохотно шли в партию. Прием рабочих продолжался интенсивно до конца 1924 года, после чего наступило замедление. К осени 1925 года подача за­явлений со стороны рабочих фактически прекратилась. Причинами столь печального для партаппарата явления назывались самые разные обстоя­тельства. Это и летний период, когда снижается политическая активность, и то, что партия впитала в себя наиболее активную часть рабочего класса. Называлась и такая причина: летом - осенью 1925 года настроение рабочих изменилось в результате медленного, но устойчивого роста материального благосостояния, уверенности в куске хлеба на завтрашний день, что "благоприятно отразилось на их настроениях, но снизило политическую активность"^{[9, ф. 841, оп. 1, д. 268, л. 19]}. Хотя, казалось бы, наоборот, улучшение материального по­ложения должно было увеличить доверие к правящей партии и поднять политическую активность. В данном случае, мы видим косвенное призна­ние того факта, что многие и многие шли в партию, для того чтобы облег­чить свое материальное положение, особенно в трудные периоды.

Между тем социальный состав партии в нужном направлении менял­ся медленно. В конце 1925 года рабочие еще не стали преобладающей группой. Если брать показатели по роду занятости членов партии, то соот­ношение выглядело следующим образом: наемные рабочие физического труда - 40,8 %, от общего числа коммунистов, служащие - 35,8 %, крестьяне "от сохи" - 8 96,учащиеся - 1,3 %, работники Красной Армии - 5,4 %, безработные - 1,1 %, батраки - 0,5 %, кустари и ремесленники - 0,2 %, прочие - 1,9 %. ^{[13, 1925, № 15-16, с. 6]}. В сельскохозяйственных регионах эти показатели были еще менее качественными. Так, в Воронежской организации члены партии по роду занятий распределялись: рабочие физического труда - 22,7 %, во­енные - 1,4 %, учащиеся - 5 %, учителей - 0,3 %, ответственные работники - 42,8 %. То есть почти наполовину организация состояла из ответствен­ных работников различного уровня. А если брать всех членов партии, заня­тых на аппаратной работе, то они составляли более 50 % всей организа­ции^{[8, ф.1, оп.1, д. 1076, л. 16-17]}. Было очевидным, что последуют новые чрезвычайные меры по из­менению социального состава партии. Принципиальные решения в этом плане были приняты XIV съездом. Съезд в очередной раз подтвердил пре­имущественное право приема промышленных рабочих, а также увеличение приема крестьян, бедняков и батраков. Тенденция "орабочивания" партии во что бы то ни стало, опять становилась основной, несмотря на все боль­шие свидетельства невыполнимости этой задачи. Зиновьев вновь доказывал, что в партию можно принимать всех рабочих. "Что самое характерное в нашем рабочем классе? Неужели то, что небольшая горсточка деревенщи­ны перевешивает основную массу? Откуда этот пессимизм как раз по са­мому основному вопросу"^{[15, с. 447]}. Пессимизм рождался из реальной ситуации, складывающейся в партии. Партия стремительно росла количественно. Ка­чественный же состав ухудшался. Тенденция игнорирования качества, на­чавшаяся с ленинского набора, продолжала усугубляться. XIV съезд внес изменения в устав, суть кото­рых состояла в "смягчении формальных условий по вступлению в партию рабочих и крестьян", что должно было стимулировать приток в партию нужного кон­тингента. Однако и эта мера не принесла желаемого результата – поставленная цель довести долю промышленных рабочих не менее чем до половины состава партии оказалась недостижимой. При увеличении численности партии до 1199616 человек, доля рабочих выросла с 42% в 1925 году до 56% в 1927 году. Только за два года (1924 - 1926 гг.) в партию было приня­то более 800 тысяч человек, в том, числе более 500 тысяч рабочих^{[10, т. 4, с. 211]}. Число заявлений от рабочих постоянно колебалось, в период массовых вербовок резко возрастало, между кампаниями также резко падало, хотя абсолютные показатели, отражающие постоянный рост "тяги" рабочих в партию, неук­лонно повышались. Так, в Воронежской губернии за первое полугодие 1926 года было подано 1924 заявления, за этот же период 1927 г. - 2036 за­явлений. В составе подавших заявления рабочие составляли соответственно 19,1% и 24,1%. Перевод из кандидатов в члены партии также увеличился на 40%, рабочие составили 39% всех переведенных^{[16, 1927, с. 78-79]}. Но эти показатели ничтожно малы по сравнению с более чем 90% долей рабочих, вступивших в 1924 году. Более того, и во время массовых кампаний число принятых рабочих сокращалось. В той же Воронежской губернии с 1 ноября 1927 го­да по 1 января 1928 года (кампания в связи с 10-ти летней годовщиной ок­тябрьской революции) было подано 1639 заявлений. Всего принято - 1286 человек (78,5%), из них рабочие - 66,8%, значительно меньше, чем в пер­вую кампанию. Общий прирост составил в 1924 - 1925 гг. - 63%, в 1927 г. -11,9%^{[8, ф. 1, оп, 1, д. 2077, л. 37-40]}. Все это свидетельствовало о сужении социальной базы для попол­нения партии рабочими, не в смысле наличия необходимого количества, численность рабочего класса постоянно росла, а в смысле наличия "тяги" рабочих в партию. Кроме того, вследствие отсева части принятых, выдви­жения рабочих на административные должности, переход на учебу (еже­годно переходили на работу вне предприятия и на учебу более 20 тысяч че­ловек - 6 % работающих у станка или около 2,5% ко всему составу пар­тии), доля рабочих даже сокращалась. В итоге рост партии за счет рабочих "от станка" не только не покрывал потери, но даже имелось понижение: на 1.01.26 г. - 40%, 1.07.27 г. - 37,5%, при абсолютном росте числа рабочих по социальному происхождению: 1.07.26 г. - 582 тысяч, 1.07.27 г. - 621 ты­сяча^{[10, т.4, с. 211]}. В Воронежской губернии в результате октябрьского призыва 1927 года процент рабочих вырос с 36% до 49,3%, но уже в первой половине 1928 года рабочие с производства вместе с сельскохозяйственными рабо­чими и младшим обслуживающим персоналом составляли 34,6%^{[16, 1928, № 2-3, с. 9]}. Не­смотря на очевидные издержки такой политики, партийные комитеты про­должали получать циркуляры, с требованием "значительно усилить прием рабочих от станка, с тем, чтобы в течение 2-х лет рабочие с производства составляли не менее 50% общего состава партии". Обычные меры не дава­ли нужного результата. Тогда прибегли вновь к кампанейскому методу, причем, даже не удосуживаясь теоретически обосновать, как это делалось раньше, причины. Кампании просто стали приурочивать к юбилеям, го­довщинам. Очередной призыв был объявлен в честь 10-летия октября. На XV съезде сообщалось, что за первые недели призыв дал 70 тысячам заяв­лений от рабочих. Но затем произошло то, что и должно было произойти. После кампании приток в партию рабочих резко сократился, а местами со­вершенно прекратился. Местные партийные органы буквально "разбивали себе лбы" в попытках преодолеть заветный 50 % рубеж, но он так и оста­вался недостижимым. Особенно трудно преодолеть его было в регионах с преобладающим крестьянским населением и распыленными кадрами пролетариата. Объективно в регионах, подобных ЦЧО, нельзя бы­ло добиться нужного результата. В ЦЧО, чтобы довести долю рабочих с производства хотя бы до 40 - 41 %, необходимо было принять в течение 2-х лет 13-14 тысяч человек, то есть 60 % всех принимаемых должны бы­ли составлять рабочие с производства. Подобную задачу решить было крайне сложно без всякого рода статистических ухищрений. В октябре 1928 года по ЦЧО кандидаты - рабочие составляли лишь 44 %, да и те те­рялись на пути к членству в партии. Для улучшения количественных пока­зателей в группу рабочих с производства стали включать и сельхозработников и батраков. В Воронежской губернии во время октябрьского призыва они составили 12,9% всех принятых. Но совершенно очевидно, что это не чистые батраки - пролетарии, а в своей массе полубатраки - полукрестья­не. Из 52-х таких "пролетариев", принятых в Козловском округе, 42 имели в своем пользовании землю, 37 - обрабатывали землю личным трудом, 37 - имели дома в деревне. Да и рабочие с производства еще во многом остава­лись связанными с деревней. Среди вступивших рабочих (122 человека) 22 имели землю, 19 дома в деревне, личное участие в сельхозработах прини­мали 17 человек^{[8, ф.1, оп, д. 881, л. 28]}. С точки зрения политической доктрины, рабочие, не утратившие связь с деревней, наиболее подвержены идеологической неустойчивости, поскольку они ставят интересы своего хозяйства выше интересов партии. Таких партийцев во второй половине 20-х годов было немало. В Воронеж­ской организации связь с деревней не утратили около 15 % рабочих, в Тамбовской - 16 %. ^{[8, ф.9, оп. 1, д. 20, л. 27-33]}. Данное явление можно расценивать как отход от принципиальной позиции в вопросе приема в партию, с единственной утилитарной целью - добиться, хотя бы формально, запрограммирован­ного социального состава партии. Почему же рабочие, несмотря на все призывы, также неохотно шли в партию в конце 20-х годов, как и в их на­чале? Причины в основном не изменились. Одна из главных причин - нежелание связывать себя партийной дисциплиной, которая в основном сво­дилась к обязательному посещению всех партийных мероприятий и вы­полнению многочисленных, порой совершенно никчемных и никому не нужных, но отнимающих массу времени, партийных поручений. "Я вижу как ты целыми днями бегаешь как угорелый, я этого не хочу", - говорил рабочий, когда ему предлагали вступить в партию ^{[8, ф.9, оп. 1, д. 20, л. 27-33]}. Некоторые не вступа­ли, опасаясь, что при вступлении могут докопаться до прошлых "грехов": в голодные годы спекулировал, ушел с производства, делал для продажи за­жигалки, не участвовал в гражданской войне и т.д. Если говорить о перво­причине нежелания вступать в партию, то она, заключалась в том, что че­ловеку, который не руководствовался корыстными мотивами, в партии де­лать было нечего, она ему ничего не давала, кроме дополнительных хло­пот. Перелом в этом плане в период нэпа еще не наступил, он наступит позже, в 30-е годы. Поэтому и приходилось партаппарату использовать для вербовки рабочих такие методы, как массовые кампании, созыв открытых партсобраний, индивидуальная обработка рабочих. Во всей этой "методике" чрезвычайно силен был момент зазывания, заигрывания, искусственности и принуждения. Не было одного - искреннего стремления основной части рабочего класса вступить в партию и разделить с ней "все тяготы строительства нового общества".

В 1928 - 1929 гг. прилагаются новые усилия по увеличению процента рабочих в партии. Политическими предпосылками проблемы роста партии выдвигалось то обстоятельство, что при преобладании в пар­тии пролетарского состава (61%), непосредственно занятые в производстве составляли ее меньшую часть - 42%. Отсюда задача - увеличить количество рабочих с производства. Именно на решение этой проблемы нацеливали партийные органы решения ноябрьского (1928 г.) пленума ЦК и особенно постановление ЦК от 7 января 1929 года, по вопросу о вербовке рабочих и регулирования роста партии. Исходя из политических предпосылок, пле­нум поставил и задачу, которую безуспешно пытались решить на протяже­нии всех 20-х годов - достичь не менее 50% состава партии из рабочих с производства не позднее конца 1930 года, для чего в течение 2-х лет в со­ставе принимаемых должно быть не менее 80% рабочих с производства^{[10, т.4, с. 387-391]}. Поставленный перед практически неразрешимой проблемой, местный партаппарат искал любые способы ее разрешения. В ЦЧО рабочие от стан­ка составляли 30,9% от состава организации, сельхозрабочие - 2,3% и младший обслуживающий персонал - 1,4%. Вместе - 34,6% (ниже, чем в целом в партии). То есть, увеличить их количество предстояло более чем на 15%, что было крайне сложно. На местах решение проблемы видели в привлечении в партию новых рабо­чих из деревень, оседавших в промышленности. Поскольку резерв кадро­вых рабочих практически был исчерпан, пришлось отбросить недавние разговоры и споры о неготовности данной категории рабочих к вступле­нию в партию, о необходимости их "пролетаризации" и т.п. Цифровой вал подхлестывал партийные органы, заставляя их не обращать внимания на подобные "мелочи". Пленум обкома ЦЧО в октябре 1928 года приходит к выводу о необходимости использования данного резерва. "Наличие в об­ласти большого количества предприятий со смешанным пролетарским элементом (сахарная, маслобойная, силикатная), усилившийся приток ра­бочих из деревень, обязывает партийные организации усилить свою работу среди них, обращая внимание как на классово-политическое, так особенно производственное воспитание, с тем, чтобы пополнить ряды партии за счет лучшей части из них"^{[17, с. 27]}. В результате заметно увеличился приток в партию неквалифицированной части рабочих. Среди принятых неквалифициро­ванные (2-й разряд) и малоквалифицированные (3-4 разряд) составили 60,6%. В Тамбове практически весь прирост рабочей части организации произошел за счет низкоквалифицированных рабочих и чернорабочих^{[9, ф. 855, оп.1, д. 2370, л. 7]}.

Между тем, вал отчетности продолжал нарастать. По указанию ЦК в сельскохозяйственных областях должен был обеспечен 70% прием в пар­тию рабочих с производства и батраков, с тем, чтобы подтянуть их по ос­новным показателям к средним по стране. Несмотря на очевидную невоз­можность выполнения этих показателей, они были перекрыты! Перекрыты за счет манипулирования с социальными группами. Ведь принимаемые по категории "рабочие" в основном таковыми не являлись. К концу 1929 года указанная категория составила 74,2% всех вступивших, а к апрелю 1930 года уже 84,9%. На 1 июля 1928 года коммунистов в ЦЧО было 41876, на 1 апреля 1929 г. - 60923. Увеличение на 19047 человек (45,6%), что было выше чем в среднем по стране - 15,6%. По ряду окруж­ных организаций прирост и того выше. По Козловскому - 71,5%, по Рос­сошанскому - 67,1%, по Тамбовскому - 78,1%. Удельный вес рабочих с производства вырос с 34% до 39,8%, а к апрелю 1930 года до 41,7%, при­рост 4,2%, опять выше, чем по ВКП (б) в целом - 3,2%. На конец 1930 года рабочих (по социальному положению) в организации насчитывалось 47677 человек, по роду занятий (вместе с батраками) 32395 человек, при общей численности рабочих (цензовая промышленность) в 56335 человек. Темпы роста просто фантастические и на протяжении всех 20-х годов они имели четко выраженную тенденцию к искусственному увеличению. Если с 1924 года по середину 1928 года организация выросла на 23344 человека, то с 1928 года по 1930 на 35790 человек, почти в три раза. Нельзя забывать то­го, что рост происходил на фоне потерь различного рода: около 5 тысяч исключены во время генеральной чистки, более 30% отсеивались при рас­смотрении заявлений ^{[18, с. 452]}.

Резкое увеличение организации и рабочей прослойки в ней, было не­возможно при систематической, нормальной работе, рассчитанной на улучшение качественного состава. Увеличение стало возможным только в результате крикливых, шумных кампаний, в условиях нагнетания антиоп­позиционной истерии, с использованием идеологического и администра­тивного давления, а также всевозможных статистических ухищрений. В результате крупных пополнений ВКП (б) ухудшился действительно важный качественный показатель - удельный вес членов партии с длительным партийным стажем. На 1.04.30 год только 22,9% коммунистов по ЦЧО имели партстаж до 1924 года, а с дореволюционным стажем насчитывалось всего лишь 0,3%^{[17, с. 459]}. В целом это была уже совер­шенно другая партия, с другими представлениями, понятиями и целями. На 80% она состояла из управленцев различного уровня, новоиспеченных рабочих и люмпенизированных слоев крестьянства. В ней практически не было специалистов. К 1930 году специалистов-коммунистов насчитывалось чуть больше 1% от состава партии. Среди специалистов в 1929 году про­цент членов и кандидатов насчитывалось: имеющих высшее техническое образование - 5,8%, в том числе получившие образование до 1917 года -1,7%. Имеющих среднее техническое образование - 10,6%, до 1917 года -6,7%^{[12, ф. 17, Оп. 74, д. 7, л.5а]}. Начавшийся с 1924 года стремительный рост партии, главной це­лью которого стало изменение социального состава партии, привел, преж­де всего, к снижению требований при вступлении и в конечном итоге от­рицательно сказался на ее качественном составе. Это было неизбежно, когда основным критерием при приеме в партию, становятся социальное происхождение или занимаемое в социальной структуре положение.

В результате процессов, протекавших в РКП (б) - ВКП (б), к концу 20-х годов ее состав кардинально изменился. С 1922 по 1930 гг. числен­ность партии выросла почти в 4 раза, другим стало соотношение социаль­ных, профессиональных групп. Местные организации стали моложе по возрасту и партийному стажу, однако однородной партия так и не стала. Одновременно, в результате механического, по преимуществу статистиче­ски - отчетного подхода к регулированию социального состава партии, ухудшился ее качественный состав, в ней не стало "личностей", так как при таком подходе образовательный, политический, профессиональный уровень отходили на второй план. Партийный аппарат стремился выполнить в первую очередь количественные показатели, определенные сверху.

Несмотря на огромный количественный рост и значимые социальные подвижки в партии, и в конце 20-х годов руководство ВКП (б) полагало, что наряду с несомненным улучшением социального состава партии и ук­реплением в ней пролетарского ядра (44 % в момент смерти Ленина и 65,8 % на 1.01.30 г., из них 43,0 % рабочие - производственники), социальный состав отстает от требований времени. Это была борьба за улучшение со­циального состава без конца. Находясь в плену догматических теоретических представле­ний, большевики понимали улучшение социального состава исключитель­но только как классовое, отсюда искусственность их теоретических и прак­тических конструкций, обставляющих прием в партию. Стремление сделать партию однородной, освободить ее от всего "некоммунистического", сис­тема поощрения и наказания по классовому признаку, заставляла принад­лежавших к "чужому" классу, менять свое социальное поведение, ища обходные пути для проникновения в партию, с целью занять более высокое социальное положение в обществе.

Особое значение для изменения лица партии имел ленинский призыв 1924 года. Он как бы разделил на две полосы развитие коммунистической партии. Если до него - выработка жестких критериев формирования соста­ва партии и чрезвычайно осторожная политика в отношении приема, то после - безудержная гонка за количественными показателями и стреми­тельное изменение лица партии. Костяк партии к 1930 году составили вступившие в нее в 1924 - 1925 г.г., воспитанные уже в условиях нового политического режима, им было чуждо самостоятельное мышление, они в своей массе представляли "молчаливое большинство" в ВКП (б). Пополнение 20-х го­дов следует рассматривать как социальную базу воспроизводства утопиче­ского, легко, без оценки воспринимаемого любые идеи и призывы вождей, сознания. Измененный к концу нэпа состав партии, был готов к массово­му политическому террору 30-х годов.

Важнейшим следствием комплекса мер, предпринятых в 20-е годы, стал интенсивно развивавшийся процесс деления членов партии по сословно-бюрократическому принципу, создание кадрового потенциала местной власти, на котором строилась вся реальная политика. Наконец, закреп­ляющим положение властных партийных структур, стала беспрецедентная по размаху акция по изменению социального состава правящей партии, чем обеспечивалась надежная социальная база режима, а главное, его по­литическая устойчивость, с таким составом нечего было бояться внутри­партийных протестов и попыток изменения политики и состава правящей группы. Процесс укрепления власти партийного аппарата получил свое логическое завершение.