The peculiarities of Afghan elite and its impact upon the foreign policy course of Afghanistan

Belousova Irina Sergeevna Post-graduate student, the department of Sociology of International Relations, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1, str. 33 ibelousovabvc@gmail.com Other publications by this author

Будучи далеко не самым приоритетным направлением российской внешней политики, Исламская Республика Афганистан имеет значение для России ввиду своей внутриполитической ситуации. Длительная социально-политическая нестабильность в этой стране привела к негативным последствиям как для самого Афганистана, так и для его региональных соседей.

Во-первых, Афганистан превратился в один из мировых центров производства наркотиков. Здесь сложилась особая система хозяйствования, называемая рядом исследователей опийной экономикой. Она главным образом работает на экспорт своего «продукта» - героина. Выделяют два основных маршрута его распространения в другие страны: «балканский» (через Иран, Пакистан и Турцию) и «северный» (через страны Центральной Азии). К сожалению, Россия – самый крупный потребитель афганского опия в мире. На нашу страну приходится 20% производимого опия ^{[15, c. 40]}, в 2015 году от него умерли 90 тыс. человек молодых людей (официально зафиксированные смерти людей 15 – 34 лет) ^[4]. Как известно, такая популярность России среди наркодилеров объясняется слабым пограничным контролем между Афганистаном и центральноазиатскими республиками, неэффективностью антинаркотической деятельности их правоохранительных органов, необустроенностью российско-казахстанской границы.

Во-вторых, в Афганистане сложились удобные условия для вербовки, базирования и обучения террористов-боевиков. Эксперты, МИД России утверждают реальную опасность распространения экстремистских идей, а также их террористической деятельности на соседние центральноазиатские страны, российский Северный Кавказ.

Таким образом, в то время как в российские интересы не входит прямое влияние на ситуацию в Афганистане, урегулирование ситуации здесь (да и в среднеазиатских странах) отвечает требованиям национальной безопасности.

Анализ внешнеполитической деятельности афганского государства позволяет выделить ее особенности:

§ Практическое равенство в содержании и задачах внешней и внутренней политик. Как известно, ввиду нарастающих глобализационных процессов, а также трансформаций самой дипломатической службы в мире внешне- и внутриполитическая деятельности государств все более взаимопроникают друг в друга, все сложнее дается их четкое разделение. Но в Афганистане и подобных ему странах этот процесс имеет свою характерную черту. Так как он фактически не располагает ресурсами (экономическими, политическими) для масштабных внутренних проектов, так как он занимает важное для многих государств геополитическое и геоэкономическое положение, он фактически функционирует как государство за счет помощи извне. Начиная с 2001 года она составляет порядка 70% национального бюджета ^[11]. Большая часть этих средств идет на поддержание безопасности (40%) и инфраструктурные проекты ^[12]. Поэтому от того, с кем и как договорятся афганские власти, зависит не просто поведение страны на международной арене, развитие внешней торговли, обеспечение афганских национальных интересов, но простое благополучие афганцев и столь необходимая внутренняя стабильность;

§ Зависимость внешней политики от расклада сил во внутри страны, доминирования того или иного клана в элитах. Ввиду слабости и искусственности демократических институтов афганцы фактически никакого отношения к внешней политике не имеют. Более того, ввиду историко-географических особенностей развития единая нация так и не образовалась в Афганистане (о чем будет более подробно сказано ниже). Это создает предпосылки для рассмотрения как афганской элиты, так и проводимой ею линии сквозь термины, отличные от западных понятий национального государства и внешней политики Вебера и реалистской парадигмы.

Стоит отметить, что как в социологии в целом, так и элитологии в частности еще не проводилось систематического исследования элит восточных традиционных обществ. Имеющаяся теоретическая литература о природе элитизма, видах элит, их образовании и ротации посвящена элите образца западного национального государства. В российской элитологии есть еще специфическое направление изучения российских региональных элит ^{[1, c. 222 – 263]}. Опираясь на историю элитологии, мы можем лишь утверждать, что элита в Афганистане соответствует структурно-функциональному определению элиты, в котором она рассматривается как группа людей, выполняющих важнейшие для общества функции, руководство его жизнью.

Не задаваясь амбициозной целью ввести собственную классификацию элит по критерию «восточный – западный» или «традиционный – демократический», отметим характерные черты афганской элиты и то, как они сказываются на афганской внешней политике.

Первая – отсутствие национальной элиты как таковой. Афганистан – многонациональное государство без четкого доминирования какого-либо из этносов (наибольшая группа – пуштуны, оценки варьируются в пределах 30 – 50%, далее идут таджики – около 27% ^[14]). Ввиду исторических обстоятельств (например, сдержанной позиции Российской империи по отношению к разграничительной деятельности Британской в ее индийской колонии) два народа оказались по разные стороны государственных границ: таджики на севере с Таджикистаном, пуштуны – на юге с Пакистаном. Поэтому активная поддержка Пакистана в 1990-е гг. привела пуштунских талибов к власти в самом Афганистане, а затем определяла тесные с Пакистаном афганские отношения.

Стоит отметить и отсутствие у афганцев какого-либо надплеменного сознания, которое могло бы отчасти заменить национальное. Исторически народности складывались из разрозненно живущих в горной местности племен с крепкой внутренней организацией и сложными (порой – враждебными) межплеменными отношениями. Ввиду же «срединного положения» Афганистана через эти территории проходили многочисленные торговые пути. Веками здесь сложилась хозяйственная деятельность, где растениеводство совсем не преобладало, но одни племена грабили караваны, другие нанимались на их охрану ^{[6, c. 165]}. Представляется, что именно поэтому так высок сегодня авторитет полевых командиров и сильны этнические, племенные нормы поведения, что сильно отличает Афганистан от других мусульманских стран. Эксперты, занимавшиеся государственным строительством Афганистана вплотную, свидетельствуют о наличии четкой клановой идентичности: афганцы не мыслят в категориях национальности, не понимают необходимости отстаивания национальных интересов, а зачастую просто не желают построения на их территории организации по западному образцу национального государства ^[13]. По мнению автора, именно это обстоятельство сегодня делает невозможным функционирование многих государственных органов, в том числе ориентированных на внешние сношения. Представляется также, что и обсуждение в терминах национальных интересов, национальной безопасности в случае с Афганистаном неуместно.

Кроме того, по мнению автора, именно традиционная альтернативность специализации полевого командира и его окружения (можешь грабить караван, а можешь охранять) заложила основу для повальной коррумпированности (178-ое место из 180-ти в рейтинге ^[10]) госаппарата и силовых структур. С одной стороны, представители афганских властей вторят международному сообществу о необходимости борьбы с наркотрафиком и принимают соответствующую помощь от иностранных государств. С другой стороны, сами афганские чиновники признают, что порядка 80% сотрудников МВД вовлечены в незаконный бизнес ^[5].

Похоже, что сама афганская элита в таких терминах не рассуждает. Поэтому вполне объяснимо отсутствие стратегии внешнеполитического курса. Ассоциирование себя с кланом, а не государством-нацией ведет опять-таки к тому, что, представляя Афганистан, высшие чиновники на самом деле представляют интересы своего клана, не всегда занимающегося законной деятельностью. Поэтому при объяснении и прогнозировании действий афганских деятелей эксперты чаще всего ссылаются на происхождение чиновников, биографические данные их родственников. Кроме того, Афганистан чаще всего выступает в качестве объекта национальных интересов своих региональных соседей, которые просто пытаются реализовать свои национальные интересы на территории Афганистана. В то же время, при подготовке и осуществлении военных операций западные страны вынуждены работать не с государственными органами или представителями власти или оппозиции, а с главами афганских кланов. Вывод натовского контингента в 2014 г. дает простор для налаживания диалога с другими участниками международных отношений, например, КНР, Пакистаном, Ираном. Стоит отметить, что визит в Китай был первой деловой поездкой новоизбранного президента Ашрафа Гани Ахтамзая, причем состоялся он по инициативе китайской стороны. Итоги визита показали, что Китай намерен реализовывать экономические интересы в Афганистан, вкладывая многомиллиардные инвестиции в добычу полезных ископаемых (месторождение меди Айнак) и инфраструктурные проекты (железная дорога Афганистан – Таджикистан – СУАР) ^{[7, c. 378]}. Кроме того, Китай испытывает потребность в сведении к минимуму распространения афганских наркотиков и экстремизма (Синьцзян-Уйгурский автономный район – СУАР) на своей территории. Также ввиду тесного сотрудничества Китая и Пакистана открывается перспектива и для налаживания афгано-пакистанских отношений, что, как отмечалось ранее, особенно важно для Афганистана по ряду причин ^{[9, c. 61 – 63]}.

Как известно, избираемая государственная власть в Афганистане частично владеет ситуацией в стране. Слабость власти и традиционные черты межплеменных отношений прямо негативно сказываются на деятельности лидеров ИРА по налаживанию экономических связей с соседями, стабилизации положения афганцев. Например, прилегающие к Пакистану территории фактически управляются пуштунскими полевыми командирами, которые налагают «налоги» и «сборы» на пересекающую границы продукцию по своему усмотрению. Так, еще в 1965 г. между Афганистаном и Пакистаном было подписано Соглашение об Афганской Транзитной Торговле. Пересмотренное в 90-х, оно поначалу дало результаты. Однако впоследствии пакистанские власти обеспокоились тем, что 80 – 90% товара стало возвращаться в Пакистан, с «афганской пошлиной» ^{[2, c. 150 – 158]}. Попытки защитить товары от контрабанды пока что не увенчались успехом. В то же время контрабанда и незаконные сборы «бьют» и по пакистанской, и по афганской экономике. Представляется, что ввиду неэффективности общепринятых методов развития национальной экономики афганским лидерам пока приходится прибегать с таким неэкономическим способам, как получение прямой помощи от иностранных государств. Перспективность же китайских инвестиционных проектов пока неочевидна ввиду нестабильности положения в Афганистане. Известно, что часть северных территорий контролируется таджикскими предводителями. Слаженность деятельности таджикских племен гарантирует доставку в страны ЦА огромных объемов героина, о чем велась речь выше.

Отметим также, что в традиционном обществе отношения власти и подчиненных выстраиваются не на рациональной организационной основе, но на основе взаимного доверия, преданности подчиненных, харизматичности лидера, знатности рода и его этнического происхождения. Важна также (особенно в азиатских странах) и щедрость предводителя, его способность раздавать, распределять материальные блага. Эти тонкости учитываются взаимодействующими с афганскими властями международными организациями и странами. Внешняя помощь «адресная» еще и потому, что она наверняка приведет к победе на выборах, проводившихся полностью за счет иностранных государств, того, кого они финансово «поддерживали». Высокая степень коррумпированности, известные многочисленные нарушения на выборах во многом обусловлены представлениями афганцев, отличными от моделей циркуляции элит, создаваемых Г. Моски и В. Парето, а также созданных на их основе либеральным подходом к формированию элиты. Более того, политические партии современного типа, создававшиеся для парламентских выборов 2005 г., возглавлялись полевыми командирами – предводителями многочисленных афганских племен, что позволяет говорить о сохранении традиционной племенной структуры внутри афганского «демократического» института выборов. Поэтому внешняя политика Афганистана трудно предсказуема – особенно перед выборами – для участников международных отношений, которые не оказывают основной массив иностранной помощи.

Ранее также отмечалась роль внутриклановых традиций. Их влияние на умы видна из устоявшихся норм поведения (яркий пример – кровная месть, которая приветствуется в «кодексе чести» пуштунов и полностью запрещена в шариате). Отсутствие принципиальности в отношении религии опять же в пользу клановой идентичности дает основания не искать во внешней политике Афганистана традиционной для мусульманских стран ориентации на шиитские и суннитские государства. Автор смеет не согласиться с некоторыми исследователями в том, что религиозный фактор является определяющим в афганской политике ^[3]. Безусловно, Афганистан – исламское государство, и религия во многом определяет жизнь афганского обывателя. Однако на уровне принятия политических и военных решений ислам функционирует скорее уже как идеология: религиозное оправдание своих сугубо прагматичных действий – это явление исследователи назвали политическим исламом ^{[8, c. 54]}. Так, в истории Афганистана были времена ориентации и на шиитские (Иран), и на суннитские (Пакистан) государства. Например, 90-е гг. отмечались тесными связями с Пакистаном, чему положили конец попытки лидеров Талибана вести независимую политику.

В то же время за последние два десятилетия в афганской элите образовалась тонкая прослойка тех, кто ввиду тесного сотрудничества с американскими властями по «государственному строительству» побывал долгие годы в США, получил там образование, воспринял демократические идеи. Поэтому некоторые эксперты свидетельствуют о наличии «борьбы идей» внутри афганской элиты. Тем не менее, это пока что незначительная тенденция, которая на внутренней и внешней политической линии пока не сказывается.

С другой стороны, изменения в самой внутриполитической элите сильно влияют на политику соседних с Афганистаном государств, они воздействуют на ситуацию внутри страны, что, как показывает история, приводит к власти режимов не альтернативных, но отрицающих друг друга. Например, ослабление или усиление таджикских кланов ведет сближению либо отдалению от Ирана. Сам Иран, как и Таджикистан, поддерживает цивилизационно близких таджиков в противовес пакистанским ставленникам пуштунам. Пакистан «вырастил» и поддерживал режим талибов до того момента, когда они начали проводить самостоятельную политику, начав сотрудничать с бывшим врагом – Ираном. Однако уже в 2001 году Талибан, оказавшись без иностранной поддержки, пал под натиском США. Тем временем, Пакистан начал снова поддерживать талибов, которые теперь уже противостояли Х. Карзаю. В итоге афганская элита взяла курс на врага Пакистана – Индию, поддерживающую антиталибские силы.

Таким образом, наиболее яркие черты афганской элиты – это клановость, этническая неоднородность, традиционность норм поведения (часто этнических, а не религиозных), отсутствие национальной идентичности, влияние военных, кумовство. Они приводят к тому, что в афганской внешней политике отсутствует следование национальным интересам, системность и предсказуемость, ориентация на религиозную направленность партнера, сильная зависимость от размеров иностранной помощи и щедрости «помощников». Представляется, что для того, чтобы усилия международного сообщества по предотвращению угроз, исходящих из Афганистана, были более эффективными, необходим глубокий анализ расклада племенных сил внутри страны, кадровых перестановок на руководящих постах. Кроме того, более действенной была бы адресная финансовая помощь, которую приводит в действие не государственный механизм, но «нужный» чиновник, лично заинтересованный в успехе преобразований.