Emergence of the idea of the “modern history” in the texts of Lucien Febvre and Fernand Braudel

Rudnev Yurii Vladimirovich Post-graduate student, the department of the School of History, National Research University “Higher School of Economics” 105066, Russia, Moscow, Staraya Basmannaya Street 21/4, building #3 yarudnev@ya.ru

Школа «Анналов» –– одно из самых известных направлений французской историографии XX в., возникшее вокруг знаменитого журнала «Анналы экономической и социальной истории», который в послевоенную эпоху в соответствии с изменением методологических установок и вызовами времени стал называться «Анналы: Экономики, Общества, Цивилизации» ^{[1, 2]}.

Идеи Школы «Анналов» оказали на современную историческую науку, в том числе отечественную, формирующее влияние. Прежде всего, оно выразилось в теоретическом и методологическом обновлении инструментария историков. Благодаря работам послевоенных «Анналов» были коренным образом пересмотрены представления о прошлом, характерные предшествующей традиции «немецкого историзма», которая долгое время задавала каноны историописания.

Вместо истории, концентрирующейся на великих личностях и политических событиях, возникла история, обращенная к исследованию глубинных оснований цивилизации –– её социальных, экономических, демографических и интеллектуальных процессов. В инструментарий историков оказались включены такие понятия, как «экономические циклы», различные «длительностей» исторического времени, «ментальности» и многие другие; они заложили основания того, что сейчас принято называть «социальной», «экономической», «культурной» историей. В целом, как более конкретно выразился Фернан Бродель в более поздней и самой известной теоретической работе, историки в обозначенный период должны были «изменить стиль исследования, инвертировав своё мышление, и принять новую концепцию социального» (une nouvelle conception du social) ^{[3, c. 734]}.

Настоящая статья имеет целью продемонстрировать, как в текстах Люсьена Февра «Манифест новых “Анналов”» ^[4] и Фернана Броделя «Состояние истории в 1950 г.» ^[5], являющихся предметом исследования, была сформулирована идея о необходимости скорейших преобразований в области исторической науки, задавшая тон последовавших работ представителей Школы «Анналов» в 1950–1960-е гг.

Оба автора стремились, с одной стороны, радикально разорвать с предшествующей традицией «немецкого историзма», берущей начало в работах Леопольда фон Ранке и Генриха фон Трейчке, с другой стороны, консолидировать усилия представителей наук об обществе и человеке, чтобы создать «новую» науку о прошлом, которая соответствовала бы интеллектуальным вызовам современности, находящейся в хаосе послевоенных событий.

Для достижения указанной цели потребуется решить две исследовательские задачи: во-первых, критически прочесть указанные работы Люсьена Февра и Фердинана Броделя, выделив ключевые для них идеи и концепты, которые характеризуют особый тип размышления о современной ситуации в науках об обществе и человеке, во-вторых, интерпретировать это размышление, исходя из более широкого интеллектуального контекста гуманитарной науки послевоенного периода, в частности, контекста развития структурализма и философии субъекта.

Историографически принято считать, что совокупность идей «новой истории» возникла позднее. Так или иначе эту позицию развивают, например, работы Траяна Стояновича ^[6], Питера Бёрка ^[7], Эрве Куто-Бегари ^[8], Анри Бюргьера ^[9], Филиппа Каррара ^[10] и др. Однако в результате настоящего исследования будет показано, что интуиции, характерные для нового «режима историчности», появились значительно ранее, в кон. 1940-х гг., и уже тогда представляли собой связную и последовательную систему, которая позднее была развита в работах Пьера Нора, Жака Ле Гоффа и других известных представителей «третьего поколения» Школы «Анналов» (центральные из них –– коллективные сборники «Творить историю» (1974) ^[11] и «Новая история» (1978)) ^[12].

***

Идеи того, что ситуация в мире стремительно изменилась и что его новые процессы повлекут за собой радикальные изменения одновременно в практике и теории исторической науки, в работах анналистов впервые были озвучены практически сразу после окончания Второй мировой войны. Их высказали лидер направления Люсьен Февр, находившийся уже в преклонном возрасте, в конце карьеры, а затем –– пришедший ему на смену Фернан Бродель. Основные темы, которые были ими подняты в соответствующих текстах, это 1) снова ставшая актуальной критика предшествовавшей парадигмы исторического мышления, основанной на традиции немецкого историзма, 2) потребность в кооперации представителей наук об обществе и человеке, 3) первичные рассуждения о ключевых концептах, которые должны лечь в основу новых исторических исследований.

Если высказывание Февра можно назвать «драматической» реакцией на события современности, обращением историка к коллегам в тревожных тонах, то Бродель анализирует ситуацию, вырисовывая более детальные и чёткие контуры рождающейся «новой истории»; он называет её nouvelle histoire, подразумевая впервые конкретно-исторический смысл, который в дальнейшем разовьётся в исследовательский подход анналистов «третьего поколения».

С одной стороны, потребность в программной форме высказывания была для Броделя задана жанром: инаугурационная лекция профессора Коллеж де Франс предполагала обоснование научных задач, которые будут выполняться его кафедрой («История современной цивилизации»), и формулирование планируемого содержания предстоящих лекций. С другой стороны, позиция на острие науки, определяемая академическим статусом Коллеж де Франс, требовала от него активного и критического взгляда на современное состояние исследований, следовательно, –– дерзновения формулировать ближние и дальние ориентиры развития исторической дисциплины для себя и для других.

Основатель журнала, Люсьен Февр, в первом номере за 1946 г. опубликовал манифест «Новых Анналов» для «друзей и читателей» под названием «Лицом ко встречному ветру» ^[4]. В нём он в жанре, близком к публицистике, писал о «драме цивилизации», утверждая следующее (цитируется по переводу, данному в статье Ф.Артога ^[13]):

«Закончен вчерашний мир. Закончен навсегда. Если мы, французы, сумели выпутаться из него, то это потому, что быстрее и лучше других поняли эту очевидную истину, бросив тонущий корабль. Бросайтесь в воду, говорю я вам, и плывите изо всех сил» ^{[4, c. 6]}.

Это ощущение нестабильности и хаоса, возникшее у Февра на закате карьеры, в связи с катастрофическими событиями войны, не помешало ему разглядеть новый, глобализированный мир, рождающийся на обломках предвоенной Европы:

«Нечто, очень отличное от руин и гораздо более важное: непостижимое ускорение, которое, совмещая континенты, отменяя океаны, уничтожая пустыни, внезапно устанавливает контакт между человеческими группами с противоположными электрическими зарядами…» ^{[4, с. 2]}.

Такова была пророческая интуиция Февра, которую Франсуа Артог приводит в своем известном сочинении «Порядок времени, режимы историчности» ^[13] как иллюстрацию того, что в указанный период возник «временной разлом», породивший новый «режим историчности»: по его мнению и мнению Февра, мир вошёл в эпоху «окончательной нестабильности», –– следовательно, историческая наука стала искать в себе нечто более фундаментальное, залог новой стабильности ^{[13, с. 20]}. «Режим историчности» –– конструируемые историками представления о трёх важнейших категориях –– «прошлого», «настоящего» и «будущего», –– которые Артог анализирует с помощью выявления присущего эпохам «порядка времени» (этот концепт отсылает к концепту «порядок дискурса» Мишеля Фуко).

Одним из плодов «нового мира», пришествие которого ощущал Люсьен Февр, стал структурализм, переживший военное время по новым законам –– без привязки к определённому государству и исследовательскому центру, противостоя хаосу глобальных процессов. Следует сказать, что структурализм, как часть общего интеллектуального контекста Франции, имел совершенно особую линию развития, во многом ранее других адаптировавшуюся к зарождающимся признакам эпохи «окончательной нестабильности». Он оказался одним из самых актуальных, универсальных и одновременно влиятельных исследовательских методов в послевоенное время, именно потому, что с самого начала доказал свою жизнеспособность и универсальность ^{[14, с. 52–58]}.

Послевоенные «Анналы» были более поздним, но не менее масштабным явлением нового мира «окончательной нестабильности», интегрировавшим в себя элементы структурализма. Им удалось развернуть программу преобразований наук об обществе и человеке на основе дисциплины истории; агентом изменений являлся уже не только передовой научный журнал, но и полноценная государственная институция, возникшая в виде Шестой секции Практической школы высших исследований, трансформировавшаяся позднее в Высшую школу социальных наук.

Основным творцом и идеологом рождавшейся системы «новой истории» стал Фернан Бродель, продолживший дело учителя Люсьена Февра. Следуя заданным им ориентирам, он через несколько лет прочитал инаугурационную лекцию в Коллеж де Франс под названием «Положение истории в 1950 г.». В ней им в общих чертах была предложена исследовательская программа «новой истории», реализовавшейся в работах анналистов в течение последующего периода кон. 1950–1970-х гг.

Бродель утверждал в инаугурационной лекции, что «история всегда зависела от конкретного состояния общества», следовательно, «её заботы одинаковы с теми, что отягощают сегодня наши сердца и умы» ^{[5, с. 6]}. Поэтому если наука о прошлом находится в кризисе и «методы, ещё вчера казавшиеся строгими и дающими несомненные результаты, внезапно разрушились, –– то это могло произойти лишь от тяжести нашего собственного мышления, … но больше всего –– от опыта, который мы пережили» ^{[5, с. 6]}.

Категория «опыта», в целом, является центральным сюжетом текста и проблематизируется здесь в различных ракурсах: новый мир, радикально изменившийся в последние годы, преобразил интеллектуальную культуру изнутри –– в равной степени для её непосредственных создателей, историков, и для простых наблюдателей. «Человеческая реальность открылась нам совершенно в другом свете», «все интеллектуальные концепты», «все самые главные ценности общества лишились их смысла» ^{[5, с. 6]}.

Броделя на соответствующие размышления очевидным образом вдохновил и его личный опыт очевидца различных событий, характерных эпохе: их он рассматривает в нескольких автобиографических примерах как аргументы в пользу критики событийной истории. Предыдущая «парадигма» исторической науки, считает анналист, весьма продуктивно редуцировала для историков множественность, сложность и противоречивость человеческого опыта к неким доминирующим факторам и привела к тому, что истинно индивидуальное стало абстракцией. Он призывает к попытке вернуть индивидуальное измерение в историю, очистив её таким образом от трансцендентализма.

Мысль Броделя о том, что «наш опыт за последние сорок лет был настолько трудным, что жестоко отбросил нас назад, в глубины себя» ^{[5, с. 6]}, пересекается с заявлением Февра о «сократической» потребности снова «познать себя», своё человеческое существо, которое является субстанцией, а не суммой внешних проявлений ^{[4, с. 7]}.

Характерной чертой нового «режима историчности» является не только тот факт, что человек «потерял себя», потерял истинный опыт своего исторического существования. Потерянным для него оказалось и «время», ощущение которого формируется не только из опыта происходящих вокруг событий, но и из доминирующей исторической парадигмы. Эти две интуиции в рамках общей теоретической направленности Школы «Анналов» выразились в заново обострившуюся, обновлённую событиями военного и послевоенного периода критику традиции немецкого историзма. Изменение ситуации в мире снова породило необходимость напомнить о проблемах традиционного историописания, подтвердившего одновременно свою несостоятельность и неустойчивость формируемой им картины мира.

Леопольд фон Ранке и Генрих фон Трейчке считали, что «человек творит историю», однако, по мнению Броделя, она больше «творит» его сама. «Жизнь, история мира, все индивидуальные истории даются нам как последовательность событий, другими словами, коротких и драматичных актов» –– именно так воспринимает историю очевидец. Но другая, новая история, которая обнаружила себя в рамках наук о человеке, на самом деле «анонимна и работает в глубине и тишине» ^{[5, с. 10]}. Она противоположна надуманной истории «героев-полубогов», которые вершат судьбы –– свои и, даже более того, других.

Эту идею Бродель на основе практического материала демонстрировал ранее, уже в первой редакции опубликованной в 1947 г. работы «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» ^[15]: её центром стала идея смены фокуса в истории региона от внимания, главным образом уделяемого стремительным поворотам истории и великим личностям (жизни Филиппа II), к геоисторическому единству, которое покоится на цивилизационных структурах, зачастую остающихся практически неподвижными в течение долгих периодов времени.

Традиционный исторический нарратив, который якобы повествует о происходившем «на самом деле», в реальности концентрируется на великих событиях и личностях, являясь обходным путем, по которому в историю проникают авторские интерпретации и «аутентичная философия истории» ^{[5, с. 10]}. Для историка-нарративиста жизнь человека подвластна драматическим происшествиям и воле исключительных персонажей, которые властвуют не только собственными жизнями, но и жизнями других ^{[5, с. 11]}.

Поэтому для Броделя ключевая задача –– переопределить, что такое «социальная реальность». Она, по его мнению, включает в себя «основные формы коллективной жизни, экономики, институты, социальные структуры, вкратце и прежде всего –– сами цивилизации» ^{[5, с. 11–12]}. Различные социальные реальности, ввиду их множественности и разнообразия, должны быть исследуемы «в себе» и «для себя» ^{[5, с. 11]}.

Уже здесь он предлагает идею о разных уровнях исторического времени, позже развитую в аналитическую систему: «время общества» не ступает «в шаг», а часто движется с ускорением или запаздывает. Его ритм не совпадает с размеренным ходом времени «день за днём» в хрониках или в ранкеанской истории. В глубинах «социального времени», согласно Броделю, покоится история, ещё более медленная, чем история цивилизации. Практически бездвижная, она отражает изменение отношений, возникающих у человека с землёй, которая его «носит и кормит» ^{[5, с. 12]}.

Бродель указывает на то, что такой подход историков к реальностям прошлого заставляет их работать с различными экономическими данными. Эти локальные, а не глобальные проблемы, однако, заставляют историков прикладывать к их решению труд, больший, чем затрачивали «самые светлые умы XVIII и XIX вв.» ^{[5, с. 12]}. Помимо экономической истории, изучающей многообразие экономических отношений общества (в т.ч., торговлю, один из центральных объектов исследований Броделя), в программу будущих исследований включена история техники. Каждая проблема для новой исторической науки распадается на различные области анализа, внутри которых требуется опробовать множество новых исследовательских моделей, определить их возможности и ограничения ^{[5, с. 15–16]}.

С этими задачами, как считает Бродель, можно справиться, если держать в уме некоторые правила: прежде всего, нужно уважать «единство истории, которое также является единством жизни» ^{[5, с. 17]}. Единству жизни, представляющему собой различный опыт «социального» существования в рамках цивилизаций, должно соответствовать единство наук об обществе и человеке. Эту идею Бродель риторически усиливает, вспоминая слова Февра: историкам надо освободить себя из «ловушки» дисциплинарного разделения, в которую они сами себя загнали ^{[5, с. 19]}.

Заключительная часть лекции усиливает акцент на потребности вернуть и сохранить индивидуальность человека и его исторического опыта в рамках программы обновлённой истории, пишущейся в новом, послевоенном мире:

«Опасности истории общества видятся нам ясно, в особенности, опасность забыть об индивидуальности человека, созерцая глубокие тренды, стоящие за ней, забыть о его борьбе с жизнью и судьбой» ^{[5, с. 20]}.

Эту идею Бродель заканчивает почти поэтической фигурой: необходимость сохранить человеческое измерение в истории, по его мнению, продиктована среди прочего и тем, что «несчастные люди» прошлого, о которых говорил Февр, сейчас «похожи на нас как братья» ^{[5, c. 21]}.

Среди различных мотивов и тенденций, которые развивает лекция «Состояние истории в 1950 г.», следует особо отметить склонность Броделя к описанию исторической социальной реальности через категорию опыта, которая очевидно отсылает к традиции философии субъекта в рамках французской философии, в частности, к экзистенциализму, основным рупором которого в довоенный период был Жан-Поль Сартр. Вместе с этим, по тексту лекции становится ясно, что и понятие структуры также было адаптировано для модели «новой истории», очертания которой постепенно начали вырисовываться в кругу Школы «Анналов». Его Бродель использует для того, чтобы методологически обозначить самые глубинные основания цивилизационных процессов, иногда даже более фундаментальные, чем сами цивилизации. С учётом общей склонности Броделя употреблять понятия, относящиеся к сфере «философии субъекта», и текстовых ссылок, он подразумевает под «структурой» смысл, сформировавшийся в работах Ж.-П. Сартра и в рамках более широкой марксистской традиции, согласно которому классовая структура общества детерминирует его исторические модели развития ^{[16, 17, 18]}.

По этому поводу известный французский мыслитель, представлявший направления экзистенциальной феноменологи и герменевтики, Поль Рикёр, ссылаясь на Франсуа Досса, замечает, что «Школе “Анналов” присуще исследование в виде истинной геополитики, в которой стабильность ландшафта соединялась с практически обездвиженным в границах больших диапазонов временем», что географическое пространство для Броделя является обитаемым пространством жизненного опыта, связанным с телесным измерением и соответствующей ему средой. Именно поэтому анналист употребляет понятие «среда» и «пространство» как синонимы, отсылающие к идее одушевлённости. «Среда» у Броделя –– это milieu, слово, значение которого неотъемлемо подразумевает социальный компонент, в отличие, например, от понятия environnement. Таким образом, история Броделя является «геоисторией», историей «населённого пространства» ^{[19, с. 152]}. Рикёр также акцентирует тезис Броделя о том, что «событию» нужно вернуть его истинный эпистемологический смысл, который может быть реконструирован с помощью новых инструментов исторической науки.

Насколько становится очевидно из анализа текста инаугурационной лекции в Колледеж де Франс, прочитанной в 1950 г., Бродель, формулируя потребность в «новой истории», проявлял явные симпатии к феноменологическому подходу к истории, критикуя традицию немецкого историзма. Об этих симпатиях, прежде всего, свидетельствуют используемые им при рефлексии категории «опыта», «события», «среды» и даже истинно экзистенциально-феноменологического принципа рассмотрения социальной реальности как объекта «в себе и для себя», с другой стороны, склонность к феноменологическому мышлению Броделя не ускользнула от внимания одного из ведущих представителей этого направления во Франции Поля Рикёра.

В заключение проведённого исследования следует обобщить основные результаты, достигнутые при рассмотрении двух ключевых текстов послевоенного периода, в которых Люсьен Февр и Фернан Бродель выражают идею о необходимости создания «новой истории».

С помощью сравнительного анализа указанных работ удалось выявить их общие идеи и концепты. Так, оба текста, характеризуя состояние современной французской гуманитарной науки, одновременно отмечают острую необходимость в разрыве с традицией, которая не только стала неактуальной, но и усугубляет глубокий интеллектуальный кризис. При этом Бродель указывает на то, что этот кризис –– прежде всего, кризис ориентиров, в то время как достижения наук об обществе и человеке разнообразны и характеризуются большой долей новаторства. Следовательно, поиск новых ориентиров и оснований для совместных исследований, который бы установил методологическую универсальность (как это удалось структурализму) –– это путь разрешения насущных проблем. И Люсьен Февр, и Фернан Бродель при этом часто в феноменологическом ключе апеллируют к категории «исторического опыта» и «события», которые должны быть кардинально переопределены в рамках новой гуманитарной науки. Этим и займётся «новая история», которую в 1950–1970-е гг. развивали работы анналистов, ставших интеллектуальными последователями Броделя и Февра.