The Geographic Destiny of the Besieged Leningrad Culture

Tcvetov Dmitrii Leonidovich post-graduate student of the Department of Theory and History of Culture at Herzen State Pedagogical University of Russia 188800, Russia, Leningrad Region, Vyborg, str. Mira, 10 dimpressionlinepost@gmail.com Other publications by this author

Одной из главных задач, стоящих на пути исследователя при изучении культуры Ленинграда военного времени, является задача определить, какие именно из особенностей взаимодействия географического фактора и фактов истории Санкт-Петербурга, повлияли на развитие его культуры в военное время 1941 — 1944 гг., когда город находился в 872-дневной блокаде. Причиной были политические, идеологические и что весьма существенно — географические обстоятельства. Важность географического фактора определена следующими причинами: во-первых, сопряжением генезиса петербургской культуры с культурами стран Балтии и Северной Европы в целом, о чём в исследованиях,  посвященных Петербургу, писали Ю. М. Лотман, М. С. Каган, Д. С. Лихачёв (в дополнение к этому стоит отметить, что финал ленинградской битвы — победа над блокирующими город немецко-фашистскими военными силами — обусловлен, в числе прочего, ментальными традициями петербургской культуры, влиявшими на сознание горожан. Это, в общем смысле, выражалось в осознании горожанами себя как — «русскими европейцами», несдающимися наследниками территориальных и интеллектуальных завоеваний Петра Великого. Такое ощущение сохранялось у ленинградцев в самые гибельные для населения города годы: во время Первой мировой войны, во времена войны Гражданской, в годы массовых репрессий (1930-е, 1940-е гг.), что видно из обширного корпуса источников личного происхождения — дневников и воспоминаний петербургской интеллигенции); во-вторых, географические координаты закладки Санкт-Петербурга обусловлены стратегической важностью балтийского региона для русской культуры, связано это было с военным и экономическим потенциалом этого региона, обусловленным его близостью к странам северной Европы и возможностью морского выхода к берегам западной Европы; в-третьих, специфическая военная ситуация — осада, в которой оказался Ленинград, во многом «обязана» именно географическому положению города — расположением его на узком отрезке суши между Финским заливом и Ладожским озером, а также в непосредственной близости от границы России с Финляндией.

Прояснить особенности влияния географического фактора на сознание горожан и культуру блокадного Ленинграда автор статьи предлагает через введение в исследование термина «географическая судьба». Эту дефиницию на страницах статьи «Современность между Востоком и Западом», использовал Ю. М. Лотман. В статье он отмечал следующее: «…Географический фактор таит в себе некое исходное противоречие. С одной стороны, географическое положение той или иной культуры изначально задано и до некоторой степени определяет своеобразие её судьбы, которая неизменна на всех этапах развития. С другой стороны, именно этот фактор не только делается важнейшим элементом самосознания, но оказывается наиболее чувствительным к динамике доминирующих процессов данной культуры» ^[11]. Далее учёный приводит особенности, по которым «географическая судьба» культуры складывается: «такие особенности, как материковое расположение (здесь и далее курсив мой — Д.Ц), (в центре, на побережье) данной культурной ойкумены, место на военно-политической карте эпохи или же в религиозном пространстве греха и святости, задают как бы «географическую судьбу» культуры…» ^[11].

Географическое положение Санкт-Петербурга на речном и морском побережье исторически имело для России большое значение. Оно оформилось при его основании и не терялось с последующим существованием города. История отсылает исследователя к тому, что Петербург задумывался царём как оплот русского присутствия на балтийских берегах. С помощью флота Петербург должен был открыть  стране путь к северному, Балтийскому морю и странам бассейна, к открытому, на сколько это было возможно, и взаимному диалогу русской и европейских культур в области политики, торговли и военного взаимодействия, при этом с акцентом именно на русское владение частью балтийских вод как дающее на такой диалог право. Завоеванный морской путь знаменовал собою для России её полноправное и окончательное утверждение в качестве европейской державы — с сильными флотом, армией и, что особо важно, новым просвещенным социальным слоем — европейски ценностно-ориентированной аристократией, готовой и способной участвовать в культурной жизни континента. Такое положение дел в регионе и сохранялось вплоть до крушения Российской империи в 1917 г. в результате участия в Первой мировой войне. Главным противником России в Великой войне была Германская империя, впоследствии, как известно, потерпевшая поражение от других стран. Но не смотря на это, в конце 1930-х гг. военное руководство возрождающегося и интервенционно расширяющегося немецкого государства считало захват Ленинграда приоритетным, учитывая экономическое, военное и историко-символическое значение города — как европейского форпоста СССР — идеологического противника, как территориального наследника Российской империи — главного противника в Первой мировой войне, как окраинную крепость, обеспечивавшую многовековое, азиатское, русское, а значит, расово низшее, по взгляду А. Гитлера, владычество в Европе. «Это было, как замечал Г. Солсбери, "древнее, тевтонское, мистическое чувство к Балтике. Немцы веками считали, что Балтика — их море. Когда-то они здесь господствовали с помощью воинственных тевтонских рыцарей и ловких ганзейских купцов. Для Гитлера Ленинград был не только местом возникновения революционного коммунизма, но и Санкт-Петербургом, столицей, крепостью, созданной Петром как основа русского могущества на Балтике". Поэтому с самого начала планирования войны против Советского Союза, затем закрепленный в плане «Барбаросса» Ленинград и район Балтийского моря стали для Гитлера «навязчивой идеей»»^[15]. Вполне обоснованно вождь национал-социализма придавал захвату города большевистской революции столь серьезное значение, ибо это привело бы к идеологической и моральной апатии большинства населения СССР — партийных, беспартийных и вообще нейтральных к политике граждан, а также дало бы преимущества и дополнительные военные силы для захвата Москвы — стратегически важного шага в войне с СССР. «…В июле 1941 г. при посещении штаба группы армий «Север» фюрер подчеркивал, что сокрушение Ленинграда означало бы уничтожение одного из символов революции, являвшегося наиболее важным для русского народа на протяжении последних 24 лет. Он разъяснял генералам, что со взятием Ленинграда "дух славянского народа в результате тяжелого воздействия боев будет серьезно подорван, а с падением Ленинграда может наступить катастрофа"» ^[15].

Многим жителям СССР, и тем более самого Ленинграда, осенью 1941 г., когда враг подошел вплотную к границам города, становилась ясной необходимость будущей упорной его защиты. Властями же, но не большинством горожан, предусмотрительно мыслилось возможное оставление города после боёв, но многие ленинградцы были готовы защищать Ленинград до последнего дома, не оглядываясь на просчеты военных. А. В. Кутузов приводит в своей работе слова английского журналиста А. Верта: «… как только немцы были остановлены за стенами Ленинграда, как только было принято решение биться за каждый дом, за каждую улицу, ошибки военных и гражданских властей были охотно забыты, ибо речь теперь шла о том, чтобы отстоять Ленинград любой ценой» ^{[7, с. 26]}.Одной из причин тому, было осмысление ленинградцами исторического прошлого города и его настоящего значения в их жизни и дальнейшей жизни страны. Цена обороны Ленинграда как родного города, как исторического центра культуры и истории России, как символа событий октября 1917 г. — осознавалась горожанами органичным военному времени образом. Один из ленинградских академиков архитектуры записал в дневнике: «Не только внешне, но и внутренне Петербург — Ленинград — кусок истории России и Союза, стран и народов, он памятник истории страны нашей в её вершине...» ^{[4, с. 5]}.

Военно-политическое значение Ленинграда внутри страны и за её границами имело непосредственное влияние на географическую и культурную судьбу города. Ленинград, уничтоженный бомбежками, обстрелами или минами, мог исчезнуть с географической карты, став причиной поражения в войне. Его географическое наличие как осажденного, но не сдавшегося города, на карте битв Великой Отечественной войны, имело первостепенное значение для тех, кто собирался в той войне выжить и победить. Падение и возможное исчезновение Ленинграда привело бы к необратимым последствиям и коренным образом изменило бы ход войны, как географически, так и политически. Поэтому город воспринимался воевавшими сторонами как узловой объект.

Культура Ленинграда в ценностном выражении своей духовной предметности в военное время менялась через возрождение символического значения города именно как крепости, существование которой было (и остаётся) важным для культуры России в целом как основа и место её исторического присутствия в балтийском, северо-западном географическом регионе, с присущими ему традициями морской культуры и европейского Просвещения.

Крайне точно осмыслено в современной документальной повести И. Вишневецкого значение Ленинграда как символа исторического права присутствия русской культуры на северо-западных землях. Речь идёт о пассаже одного из героев повести, где выражены основные историко-географические координаты осады Ленинграда в его культурном пространстве:

«… „манием руки” нашего обессмерченного в медном истукане вождя,

чей конный памятник,

как и положено насельникам евразийской равнины, —

мы ритуально укрыли грунтом (сухим, песчаным),

а сверху ещё и досками

и вокруг воздвигли несокрушимый каменный кром Питербурха,

с царским курганом (теперь!) внутри,

но и гордо глядим, вопреки осаде, окрест —

на безбрежный, равнинный, дружественный нам восток,

на привольный север

и на юг, откуда пришли мы,

и, конечно, на покуда враждебные запад и северо-запад.….» ^[3].

Автор повести закономерно отмечает важность экзистенциального значения и символическую ценность образа Петра Великого в блокадном городе, которая действительно была высока: «...Только один не желал целиком оставаться в своём гробу — из досок торчала не уместившаяся в коробе царственная рука Медного всадника, продолжавшая осенять город» ^{[6, с. 197]}. В. Бианки писал: « — Гений Петра хранит город, — говорит И. Гр. Заметьте: ни одно из зданий связанных с Петром, не пострадало от бомб и снарядов: ни Адмиралтейство, ни Петропавловка, ни Академия наук...» ^{[2, с. 108]}. Ленинград в годы блокады, напрямую выполнял функцию, главной из которых мыслил в нём его основатель — готовность к сражениям, осадам, штурмам — органические, первостепенные задачи Петербурга. Так в культуре военного времени возрождалась и функционировала историческая идея петербургской крепости — реанимировалась её сущность военного объекта с чётким планом постройки и повсеместных оборонительных сооружений, не для жизни обычных людей, но для военных: «…Город для него [Петра] был военным поселением, он считал: город — то, что можно брать штурмом, или же то, что можно основать и этим закрепить территорию» ^[10]. Стоит также отметить, что символический капитал культуры Ленинграда, сохранившийся к 1941 г. в виде исторической памяти о славном военном прошлом второй столицы в эпоху Отечественной войны 1812 года, реализовывался горожанами в действенном его использовании в первый год войны с Германией и её союзниками. Так, на колоннаде Казанского собора, в августе 1941 г. была развернута выставка «Военное прошлое русского народа». «Осенью 1942 г. Политуправление Ленинградского фронта и Исполком Ленгорсовета приняли решение о том, чтобы привести в порядок и украсить места захоронения великих русских полководцев,… …а также гробницу Петра I. С этого времени войны Красной армии стали посещать могилу М. И. Кутузова регулярно. «В дни нашествия Наполеона, — писал Н. Тихонов, — призванный голосом народа и армии в главнокомандующие из скромного дома на набережной Невы выехал на фронт ученик Суворова, поседелый в боях Кутузов, который изгнал полчища иноземцев из России» ^[14].

Другим важным моментом, отмеченным в поэтическом отрывке из повести «Ленинград», становится военно-политическая позиция соседней городу Финляндии. Одним из первых сигналов, служившим Ленинграду оповещением о возможной опасности, стало близкое, пограничное положение с Финляндской Республикой, обретшей независимость от Российской империи в 1917 г. После войны 1939—1940 гг. СССР потребовал от Финляндии отдалить границу от Ленинграда в сторону последней, дабы обезопасить город в случае возможности новых столкновений стран. Условие было Финляндией удовлетворено, но с началом Великой Отечественной войны при поддержке Германии её войска составили северную линию блокады города, вернувшись к своим довоенным границам, линии 1939 г. Международное сообщество историков, занимающихся вопросами, связанными с участием Финляндии во Второй мировой войне, расходится в нюансах их анализа, но сходится в одном, основанном на исторических документах мнении, что политическими силами Финляндии, как пишет В. Барышников, «было предусмотрено продвижение финских войск к Неве. 11 сентября 1941 г. президент Рюти прямо сообщил об этом германскому посланнику в Хельсинки: «Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке... Ленинград надо ликвидировать как крупный город» ^[1]. Однако, относительно планов правительства и самой войны, гражданам Финляндии было свойственно и иное мнение. «Уже 30 июня 1941 г. председатель Внешнеполитической комиссии парламента профессор Вяйне Войонмаа писал: "Финляндия — в состоянии войны против Советского Союза. Это всё происходит под вывеской оборонительной войны, но теперь уже ясно, что это агрессивная война... Речь идет о полном участии в крестовом походе Германии"» ^[1]. Блокированный с севера финляндскими и германскими войсками, с юга и близлежащих территорий — германскими и союзническими ей войсками, Ленинград оказался в буквальном смысле географически отрезанным от основной материковой части СССР.

Место Ленинграда на военно-политической карте эпохи определилось и в связи с внутриполитической культурой СССР, которая на конец 1930-х начало 1940-х гг. существовала и полностью зависела от тоталитарной по типу политической системы, в основе которой лежал культ коммунистической партии и диктат её руководителя И. Сталина. Он, по свидетельствам, относился к Ленинграду как к оплоту старого режима, в котором возможно зарождение контрдиктаторских политических и общественных акций. Интеллигентская «закваска» этого города, по словам М. Кагана, не могла не казаться И. Сталину опасной в политическом отношении, поэтому его «культурная политика» в отношении к Ленинграду заключалась в том, чтобы перевезти из него в Москву все наиболее престижные организации науки и образования и развивать в нём промышленность. Тем самым постепенно предавая ему значение не как центру мировой и отечественной культуры, а как промышленному и периферийному. Проведение такого рода контркультурной политики отразилось на сознании жителей города, нанеся горожанам коллективную травму. Однако же Ленинград не испытывал массовой паники в начале войны (какая была в столице), что в значительной степени говорит об особом менталитете его жителей, сохранявшемся и под воздействием репрессий. Менталитет преемников «особого духа» жителей города-крепости, осознававших, что Ленинград — изначально географически и ментально отдалённый от «большой земли» иной город. Вспоминая знаменитую мифологическую фразу военного времени «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!», стоит отметить, что в большей степени она соответствовала положению Ленинграда и его культуры. Если Москва — город на холмах, город внутри страны (по словам Ю. М. Лотмана — город «концентрический», в какой-то степени олицетворяющий государство), то Петербург — город вопреки, город, построенный у воды, против природных условий и сил, город на краю государства. Как пишут историки, главным военно-стратегическим событием зимы 1941 г. становится битва за Москву. Все культурные капиталы: материальные, духовные и художественные, Германией и СССР расходуются в это время под влиянием предстоящего главного события. Ленинградская битва остаётся как бы на периферии стратегического значения. В современной и советской историографии Великой Отечественной войны существует устойчивое мнение, что именно битва за Москву была первым поворотным событием войны в 1941 г. Соглашаясь с таким мнением, следует добавить, что в стратегически-военном и идеологическом отношении деформация всех сфер культуры Ленинграда была не менее значительна для хода всей Второй Мировой войны. Эта деформация происходила скрыто, во внутренней повседневной жизни города. Выражалось её значение для хода войны именно в символико-исторической статичности культуры Ленинграда (курсив, и термин мой — Д. Ц.) в виде реминисцентного, военного «стояния» жителей и фронта. Оно было мотивированно, в числе прочего, символическим и практическим значением, приписываемым городу его мифологией и историей. Экзистенциальная сущность города Санкт-Петербурга — бытие вопреки всему: природным условиям («Город, символизирующий победу цивилизации над природой» ^{[13, с. 160]}); традициям ментальности культуры России; многовековой борьбе за эти земли с немцами и шведами; запустению города после смерти его основателя и т. п. Всё это стало важной компонентой влияния военного времени на сознание жителей Ленинграда, наделило смыслом дальнейшее сохранение их физической и духовной жизни в столь антигуманных условиях, созданных противником с помощью полной блокады города.

Таким образом, географические координаты местонахождения Петербурга, служившие впоследствии основой появления в российском интеллектуальном и общественном дискурсе «открытой» в своей семантике культурологемы, — «Окно в Европу», сформулированной А. Пушкиным в поэме «Медный всадник», внезапно явились причиной её трансформации в совершенно иную, «закрытую», семантически противоположную формулировку — «блокадный (блокированный) Ленинград».

Узкий промежуток суши, «выводивший» русскую культуру по географическому морскому пути к европейски ценностно-ориентированной стратегической модели развития, стал местом, где русская культура, воплотившая в себе ценности этой модели (на всех уровнях культурной предметности, в виде системы «идеального» городского типа, идеального и для самой Европы), столкнулась с контркультурной и антигуманистической силой. Это было место, на котором происходила одна из главных битв Второй мировой войны — битва «варварства» и культуры. Характер этой битвы в значительной мере определил фактор историко-географический.