The notion of information, content, and meaning: what lies in the foundation of information society?

Цивилизованный мир Запада уже несколько десятилетий аттестует свой тип общественных отношений как информационный, видя в этом коренное расхождение с прежней, новоевропейской и модернистской формой капитализма. Информационный капитализм, по замыслу и проекту его идеологов, преодолевает недостатки и ограниченность эпохи модерна, дает простор развитию производительных сил, меняет условия функционирования общества на основе доступности информации, широкой демократии, политической гласности и знании. Информация и знание кладутся в основу общественного развития, а индустриализм с его дымящими заводами, плохой экологией, антагонизмом рабочих и собственников уступает место «обществу всеобщего благосостояния» со стремительно растущим средним классом, ВВП которого состоит на 60 % не из товаров, а из услуг.

У. Дайзард совершенно справедливо как характерную черту отмечает ключевой идеологический постулат апологетов буржуазного общества, актуализировавшийся в последние десятилетия: «Неотъемлемая часть американского технологического мифа – идея социального спасения через усовершенствование коммуникаций» ^{[1, с. 351]}. Архаизированная протестантская мифология спасения, безусловно, мифологизирует и целеполагание исторического развития, смещая его в неопределенную область упований, путаных заверений и беспочвенных надежд. Интересен в этом отношении диапазон исторических идентификаций западно-атлантической цивилизации. У. Дайзард приводит такую подборку разноплановых дефиниций: «постбуржуазное общество» (Дж. Лихтхайм), «посткапиталистическое» (Р. Дарнедорф), «постмодернистское» (Г. Этциони), «постцивилизационное» (К. Боулинг), «постэкономическое» (Г. Кан), «постпротестантское» (С. Алстром), «постисторическое» (Р. Сейденберг), «постнефтяное» (Р. Барнет) ^{[1, с. 344]}. В этом мнимоплюралистическом аметодологизме и упования, и надежды, и понятийная путаница представлены в полной мере. Смысловой упор приведенных определений, тем не менее, существует и выражен в признании центральной роли развития информационно-коммуникационной среды. Технологии, по замыслу идеологов, снимают социальные противоречия и выводят общество в состояние прорыва в будущее. Антагонизм собственников и трудящихся расплывается в идее «социального партнерства» и акционерном участии в прибыли предприятия. В конечном счете, разного рода социальные напряжения переносятся в страны третьего мира, чье отставание от «золотого миллиарда» постоянно растет. Так происходит обобщение положения раннего Маркса о нищающем пролетариате при общем росте благосостояния: теперь эти субъекты – пролетариат и собственник – относятся не к отдельным индивидам, а к различным странам.

Таким образом, для понимания процессов современного состояния дел особое значение приобретает не только информированность как таковая, но и умение анализировать и находить логику доминирующего развития, прослеживая ее развертывание как в прошлое, в историческую ретроспективу, так и в проектное будущее. Один из значимых аспектов ее выделения состоит в блокировании субъективных предпочтений, если они не получают фактически-процессуального подтверждения, и в умении не выдавать желаемое за реально происходящее – как это происходит с идеологами различного вида пост-дефиниций.

Удивительно, как при единогласии относительно ведущей роли информационных трансформаций остается обойденным вопрос о раскрытии природы самого знания и информационных отношений в их принципиальном категориальном значении. Такое положение не случайно, и не является простым недосмотром или непониманием. Оно свидетельствует об усиленном вуалировании кризисных явлений современной западной цивилизации и последовательное непродумывание основного категориального элемента является необходимой целевой установкой. Если в эпоху классического мышления (прямой интенции) познание двигалось к раскрытию предмета, то в последующий, нынешний период, социо-историческое познание выстраивает тщательно продуманную обходную дорогу, ведущую прочь от опасных и чреватых разоблачением сторон действительности.

Для общества растущей отчужденности с его малоразмерными субъектами нет необходимости вносить в содержание понятий информации и знания дополнительные соображения и раскрывать их подлинную суть. Действительный прорыв в будущее для капитализма невозможен по причине его системных ограничений, равно невозможно и истинностное исследование законов собственного функционирования – они неизбежно выведут на проблему смены форм отношений собственности, власти, социальных целей и общей парадигмы развития.

Не только западные авторы полагают информационный фактор исключительным по своей значимости. Так, И.С. Машурян пишет: «Мы считаем, что в основе развития общества лежит информация, а точнее способность человека производить, усваивать, преобразовывать и передавать информацию» ^[5]. Это примерно то же, что утверждать о роли в жизни общества физических взаимодействий, которые являются еще более первоначальными, нежели информация. Иными словами, автор применяет чрезмерно абстрагирующую методологию, которая верна только в очень формальном и отвлеченном значении.

Эти абстрагирующие аспекты социально-гуманитарного исследования являются просто камнем преткновения для многих обществоведов. Они образуют череду совершенно непроходимых понятийных рифов, к которым исследователя влечет с какой-то фатальной силой. Вот характерный пример.

В своем автореферате М.П. Родина во Введении к диссертации отмечает, что «…прогресс общественного развития смещается с освоения сырья и энергоресурсов на освоение информационных потоков. Информационная индустрия становится главным источником доходов и одним из главных условий развития общества. Она определяет характер использования, степень обработки и полезной отдачи материальных ресурсов» ^[7]. Однако вовсе не информиндустрия определяет полезную отдачу чего бы то ни было. В условиях капитализма вектор приложения сил следует за максимизацией прибыли и приращения капитала. Информативность сопровождает это движение, облагораживая его, рядя в одежды общественной заботы и мнимого бескорыстия. Утверждение М.П. Родиной ставит чисто абстрактный элемент системы на место ее конкретики, придавая самоценность инструменту. Кроме того, пресловутый «источник дохода», достигаемый, фактически, без труда, имеет строго виртуальный характер и вне реальной экономики финансовые пузыри по прошествии времени всегда сдуваются. Что касается информпотоков, то из них как таковых нельзя построить дом, создать материальные условия жизни. Однако автор не ставит под сомнение ни правомерность такого «развития общества» - в чем оно выражено?, ни магически меняющееся направление «прогресса», умудряющегося «сместиться» в бесплотную область создания благ вне трудовых затрат. В том же ключе базисного ресурса трактует информацию В. Иванов: «В настоящий момент информация стала основным ресурсом человечества, базой и социального, и технического развития» ^[2]. Подход Маркова отличается доминированием в описании феномена информации естественнонаучной и математической компоненты ^[4], что получает обоснованную критику в статье Колмогорова ^[3].

Общим моментом многих исследований является их сугубо теоретизирующий характер, плохо пересекающийся с текущей практикой повседневной реальности. Абстрактные рассуждения работают не на прояснение темы, а формируют схоластический текстуальный массив. В форме научного познания рождается теоретизирующая мифологизация, внутренне согласованная, но с непроясненными исходными понятиями и потому недейственная. Ее невозможно положить в основу практической программы действий. И, таким образом, в предлагаемых суждениях об информации никакой информативности именно по существу нет.

Безусловно, в контексте действительно существенного значения феномена информации и технологий в настоящее время требуется привлечь внимание к содержательной проработке исходного поля категориальных значений. Помимо познавательного интереса здесь реализуется и насущная общественная потребность в действительном развитии, а не его имитации.

Разработка проблемы. Информация в социальной коллективности, в условиях общественного становления – суть представление реальности в знаковой форме. Но сама эта форма семантически избыточна и включает также неинформативное содержание, которое может быть имитацией сообщения, т.е. ложью, выдумкой, бессодержательным шумом, непроясненным посланием, суждением с неопределенным контекстом и т.д.

Нельзя взять информацию из фантазий, субъективной оценки, вымысла, лжи и проч. Об этих вещах можно сообщить сведения, описывающие их в собственной среде. Т.е. информативно будет увидеть фантазию как фантазию, а не в виде описания некоего реального события. Таким образом, сущностной характеристикой информации является адекватность или изоморфизм представления. С другой стороны, описанное качество обозначает истинность. Так информация соотносится с истиной.

С другой стороны, информационность архаических обществ, связанная с устной передачей религиозно-мифологических установлений и политико-экономических данностей в модусе их императивного принятия также функционирует в изоморфном практике виде, обладает приписываемым качеством истинности. Такое состояние информативности является истинноподобным, чья легитимность в условиях ограниченной общественной практики определяется целиком и полностью неявным и непрописанным социальным соглашением.

Обобщенно, информация выражает меру упорядоченности, проявляющейся в связи элементов системы, единичного и множественного, особенного и всеобщего, отдельного и единого, текста и контекста. Данная упорядоченность не подразумевает исключительно статическую равновесность и количественную неизменность, но включает моменты организации и направленной связности содержания. Организованность здесь выступает выражением регулярной изменчивости во времени, и если она обращается в ноль, что происходит в статичной системе, то её организованность в случае природных систем также становится нулевой. Система является в этом случае пространственно упорядоченной, но не организованной. Элементы системы могут быть как природными объектами, так и социальными событиями/процессами, а также обладать текстовой определенностью. Социальные феномены, включая осознанность, обладают историчностью и при достижении необходимой ступени организации, закрепляющей соответствующий уровень информации, последняя остается в информационно значимом состоянии, несмотря на отсутствие последующей регулярной изменчивости во времени.

В мире человеческого, (само)познающего бытия существенным становится уже не столько собственно передача каких-то сведений – это характерно в большей степени для процесса пропедевтики и достижения общей образованности, сколько инициирование состояний понимания/осознания, не фиксируемых в полной мере информативно. Причем, инициация состояния осознания происходит при необходимых встречных усилиях познающего субъекта, она не может быть навязана. Осознание – свободный выбор индивида. Информированность подводит к осознанию, но не детерминирует дальнейшее продвижение к большим смыслам и содержательности, к иному углу зрения, который был бы принят как должное расширение разумного отношения к действительности.

Здесь характерно отмечаемое различие основного понимания природы информации, приписывание ей либо онтологических качеств, либо представление её удобным методологическим приемом.

М.И. Сетров приводит «разящий аргумент»: «никто еще не видел ни как субстанцию, ни как свойство эту загадочную информацию... Везде мы обнаруживаем лишь взаимодействие материальных веществ, наделенных энергией и нигде не обнаруживаем того, что обычно называем информацией. Почему? Да потому, что ее не существует в природе, как не существует флюидов, флогистона, эфира и т.д.» (цит по ^[8]). А.В. Соколов, принимая эту позицию как правдоподобную, тем не менее, резонно задает вопрос, остающейся у него без ответа: «Нет таких реалий, относительно которых можно было бы сказать: вот это информация, а не сообщение, не сигнал, не знание, не отражение, не структура и т. п. Информация в "чистом" виде - чистейшая абстракция. Но, вопреки очевидности, подавляющее большинство ученых, инженеров, просто носителей современного языка говорят и думают так, как будто бы информацию можно реально создать, получить, передать, сохранить. Именно "онтологическое" понимание информации оказалось господствующим. Почему?» ^[8]. Ответ лежит в плоскости выделенного нами качества осознанности как высшей степени организованности, находящегося за пределами собственно информирования. Оно связано с состоянием понимания отдельным индивидом, которое информированностью может быть не сообщено, а инициировано благодаря встречным усилиям самого субъекта познания, начавшего этап самопознания. Причем, вероятность успешности этой инициации остается неизвестной. Можно только, пожалуй, утверждать обоснованность связи повышения ее вероятности и продолжением усилий к углубленному поиску истинностного контекста анализируемого высказывания.

Можно также видеть софистический прием в аргументации Сетрова, нацеленный на достижение не истинности, а убедительности. Действительно, он сознательно приводит ряд концептуальных научных фикций, когда-то выступавших гипотетическими объяснительными схемами, а потом утративших эту роль. Соответственно, их фиктивность бросает тень недоверия и на понятие информации. Между тем, стоит иначе сформулировать вопрос о существовании, как станет понятной его смысловая глубина: существует ли интеграл в природе? Или некая формула? Или, скажем, доброта? Явно эти предметы в природе не существуют и, тем не менее, они есть вполне объективно. Каждый из указанных предметов существует в своем пространстве сущностных определений: математические объекты - в системе соответствующей аксиоматики, доброта – в социально-историческом измерении. В пространстве же природной данности, в ощущениях и восприятиях, они только присутствуют и мы, как существа, обладающие соответствующими размерностями бытийствования, их узнаем, понимаем и руководствуемся. Они, таким образом, реальны, хотя и не существуют как природные объекты.

Таким образом, мере упорядоченности как понятию имманентны сущностные черты историчности, направленной связности, организованности и осознанности. Все это, в свою очередь, обладает качеством временения. Её внешнее проявление, связанное с локальными процессами передачи и переработки информации в форме сигналов, имеет пространственную природу, и в силу этого неустранимо-абстрактно.

При этом для природных процессов и объектов она совпадает с самими взаимодействиями и не отличается от собственно материального процесса, поскольку все они включены в более общую совокупность взаимосвязанных уровней и форм движения. Это согласованное материальное единство выражено в наличии физических разноуровневых законов движения, свидетельствующих об искомой информативности природных объектов. Физические законы представляют человеческий способ описания бесконечной природы путем концептуально-математизированного вписывания инородной реальности природного космоса в мир человеческого присутствия.

Существующие системы с информационной точки зрения могут быть типизированы как элементарно упорядоченные и сложно упорядоченные, или организованные. Первые являются природными, вторые – социально-историческими. Разновидностью вторых служит ситуация личностного самопознания, в которых сложная упорядоченность достигает уровня осознанности. В свою очередь, осознанность также имеет свои градации. Она может расти и универсализироваться, усложняться либо свертываться по степени своей сложности, убывать, ограничиваться. По-видимому, равновесие в состоянии промежуточной осознанности, не достигшей полного просветления, весьма неустойчиво и легко скатывается к успокаивающей и безальтернативной простоте взглядов.

Основой представления природной формы связи является абстрагирующая структура пространственно-временного типа, образующая базис не только познавательных описаний и трактовок, но и самой природной реальности. Пространство и время есть условие и мышления, и материального движения и взаимодействия. Иными словами, в этих категориях выражен способ адекватного выговаривания и включения в человеческий мир бесконечной действительности, так что точка сопряжения онтологически различных миров – материального и идеального – принадлежит им обоим. Логические формы движения мысли и формы материального движения тел в их предельной и принципиально неустранимой степени абстракции взаимно обусловлены: человек начинает мыслить в простейшей абстрактной форме, относя ее содержательность к внешнему миру, и, соответственно, его практическая деятельность трактуется в рациональных модусах мысли, что делает её узнаваемой, понятной и принятой.

Информация, отвлеченно толкуемая как некий ресурс, набор сведений или знание, с помощью которых происходит управление общественными процессами, не может лежать в основе представлений о действительно новом, информационном, типе общества. Если мы ничего не говорим о качестве и характерных особенностях информации, ее содержательности и направленности, а берём во внимание лишь её собственно сигнально-кодированную сторону, выражающую абстрактное сообщение, то никакой прогресс в телекоммуникационных формах связи, многократно ускоряющий процессы передачи и переработки информации, не выводит нас за пределы модернистской парадигмы развития.

Если же такой вывод постулируется, то он подразумевает подмену исторического бытия технологическим, и сумма технологии выступает утверждаемой основой общественного прогресса. Именно так все и обстоит: сумма технологий действительно водружается в трудах социологов на место ключевой причины и основы радикальных социальных изменений. Вследствие весьма незатейливо произведенной подмены историцизм бытия (историческое) неизбежно выхолащивается, что ведет к периодически постулируемому очередному «концу истории». В сфере технологий истории нет, остается линейная хронологичность обыденных измерений времени.

Варианты математических моделей информации как меры сложности или вероятности выбора, как отрицание энтропии и прочее, описаны А.Н. Колмогоровым ^[3], предложившего, наряду с существующими комбинаторным и вероятностным подходами, свой, алгоритмический, к определению количества информации. Но он хорошо понимает ограниченность толкований информации в ракурсе исключительно количественной и формальной определенности, не связанной со смысловыми характеристиками текста. Колмогоров отмечает важность неформализованных текстов: «…более широкая проблема оценки количества информации, с которыми имеет дело творческая человеческая деятельность, имеет очень большое значение» ^{[3, с. 2]}. И далее он выражает сомнение по поводу ограничения понимания информации ее количественными характеристиками: «Но какой реальный смысл имеет, например, говорить о «количестве информации», содержащейся в тексте «Войны и мира»?» ^[3].

Вопрос Колмогорова звучит как риторический, ведь пересчитать информационную емкость «Войны и мира» невозможно не просто по причине большого объема текста, но вследствие её принципиальной неопределенности. Самый интересный аспект относится уже не собственно к информации как тривиальной конечной совокупности управляющих сигналов или набору сведений, а к потенциально неограниченной содержательно-семантической глубине сложных текстов, являющимися открытыми системами диалогового доступа. Тексты такого рода способны вовлекать читающего в состояние диалоговой постигаемости, раскрывающей дальнюю перспективность смысловой содержательности, относящейся равно как к самому тексту, так и к читающему.

Вопрос относительно понятия информации, таким образом, из плоскости количественной и прагматической закономерно переходит к ее качеству и сущностным чертам, которые на данном этапе пока не получили четкое математическое оформление. Мы, тем не менее, можем указать эти упущенные черты: историчность, направленная связность, организованность и осознанность. В конечном счете, текст диалогового доступа вне осознанности, т.е. его претворения, своего рода трансгрессии, в осмысленную практику конкретного действия, оказывается нераспредмеченным. Он может быть понят неполно, т.е. отвлеченно и только информационно, как однозначно передаваемые формальные сведения, выписанные в предметной наглядности, тогда как его подлинная истинностность, нацеленность на экспликацию взаимосвязанного ряда смыслов, остается скрытой и неузнанной. В подведении к истинностному пределу и заключается диалоговый доступ текста, который требуется предположить и испытать на возможную перспективность. Это прерогатива сложных и открытых текстов, имеющих социально-историческую значимость и человекомерность.

Множественность текстуальных смыслов, не выражаемых в конечной совокупности передаваемых сигналов, определяется историчностью эпохи, её культурным типом и осуществляется в состоянии диалога информационно-семантической среды и индивида. Множественная сложность смыслов, образующая содержательность текста, изоморфна сложности самого индивида, это равновеликие и взаимно отображающиеся величины.

Действительное исследование сущности и структуры информационного общества подразумевает добросовестное изучение феномена информации во всем объеме ее значений, от сигнальных структур до осознанных практик. Если же такого общества в реальности нет, но присутствует его некорректный и небрежно исполненный муляж, то, разумеется, нам достаточно повседневных представлений об информативности для создания очередного мифа о волшебной преобразующей роли телекоммуникационных технологий.