Civil law forms of compensation for damage, caused by corruption offences, within the system of legal anti-corruption measures

Chornovol Evgeniy Petrovich PhD in Law Professor at the Urals Institute of Administration, Department of Private Law 620990, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, ul. 8 Marta, 66, of. 49 echornovol@mail.ru Other publications by this author

Одним из наиболее действенных правовых средств противодействия коррупции ^{[1, c. 3]} является возмещение и компенсация вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, т.к. их применение apriory устраняет мотив совершения подобных деяний – получение коррупционером незаконной выгоды. Ибо "коррупция" (от лат. corrumpere - "растлевать") - термин, обозначающий обычно использование должностным лицом своих властных полномочий и доверенных ему прав в целях личной выгоды, противоречащее законодательству и моральным установкам общества ^[2]. В соответствии со Стратегией национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года, утвержденной Указом Президента РФ от 12.05.2009 № 537 ^[3], коррупция определена в числе главных стратегических рисков и угроз в экономической сфере страны. Поэтому одним из принципов Национальной стратегии противодействия коррупции, утвержденной Указом Президента РФ от 13.04.2010 № 460 (в ред. Указа Президента РФ от 13.03.2012 № 297) ^[4], являются «использование в противодействии коррупции системы мер, включающей в себя меры по предупреждению коррупции, по уголовному преследованию лиц, совершивших коррупционные преступления, и по минимизации и (или) ликвидации последствий коррупционных деяний (под. «б» п. 2). Исходя из этого в Указе Президента РФ от 11.04.2014 № 226 «О Национальном плане противодействия коррупции на 2014-2015 годы» ^[5] ставиться задача разработки комплекса мер, направленных на снижение заинтересованности, в том числе экономической, в совершении коррупционных правонарушений (подп. «з» п. 2). На решение данной задачи направлены также отдельные мероприятия Национального плана противодействия коррупции на 2016-2017 годы, утвержденного Указом Президента РФ от 01.04.2016 № 147 ^[6]. Следует однако отметить, что в отечественной юриспруденции не сформировалось единого подхода к решению данного вопроса. Большинство ученых-юристов и практических работников правоохранительных органов возмещение вреда вследствие совершения указанных правонарушений связывают с действием преимущественно уголовно-правового института конфискации имущества. К примеру, Н. В. Хлонова предлагает «реформировать применение института конфискации имущества путем закрепления обязанности суда назначать меру конфискации в случае совершения лицом коррупционных преступлений и отладить механизмы обнаружения имущества, подлежащего конфискации» ^{[7, c. 73]}. Об этом свидетельствуют также материалы как международных ^[8], так и региональных ^[9] конференций по проблемам борьбы с коррупцией. Так, участники круглого стола Совета Федерации Федерального Собрания РФ 8 декабря 2011 года «О совершенствовании правового регулирования выявления коррупционных правонарушений и возмещения причиненного ими ущерба» прямо указывают на необходимость совершенствования «института конфискации имущества в целях его эффективного использования при возмещении ущерба от коррупционных правонарушений» ^[10]. Нельзя не обратить внимания и на то, что в рекомендациях России Группы государств против коррупции (ГРЕКО) внимание акцентируется также на уголовно-правовые аспекты решения этой проблемы, о чем свидетельствуют Доклады по итогам первого и второго раундов оценки, принятые на 58-ом пленарном заседании ГРЕКО (Страсбург, 3-7 декабря 2012 года), а также третьего раунда оценки, представленный на 64-м пленарном заседании ГРЕКО (Страсбург,16-20июня 2014 года) ^[11]. Между тем легальная направленность уголовно-правовой конфискации имущества, равно как и процедура ее осуществления, а главное – разнообразие общественной опасности правонарушений коррупционного характера (дисциплинарные проступки, административные правонарушения, уголовные преступления и гражданские правонарушения) не способствуют минимизации и ликвидации их имущественных последствий исключительно посредством уголовно-правовых мер, на что при анализе антикоррупционных стандартов ГРЕКО обоснованно обратили внимание С. Е. Нарышкин и Т. Я. Хабриева ^{[12, с. 5-12]}. Это обусловлено особенностями мер ответственности уголовного права, о которых еще в 1909 году российский правовед и философ права Н. М. Коркунов писал, что «уголовная репрессия слишком дорого обходится обществу и материально и нравственно, вместе с тем сама уголовная кара не уничтожает совершившегося правонарушения, сама по себе не восстанавливает попранного права, не возмещает причиненного преступником вреда. К карательным мерам приходится прибегать, когда нет других способов противодействия правонарушению или способы эти недостаточны, не соответствуют тяжести противозаконного посягательства. В связи с чем недаром законы с карательной санкцией называются менее совершенными законами» ^{[13, с. 694]}. «Уголовное право, - как справедливо отмечают А. В. Устинков и Е. Н. Козилов, - вряд ли может претендовать на роль примы в противодействии коррупции, по крайней мере, если мыслить количеством осужденных... Поэтому роль уголовного права состоит в предании суду наиболее одиозных и высокопоставленных коррупционеров, при условии широкого прогосударственного освещения в СМИ и интернете хода процесса. Уголовное право может взять свое только качеством, но не количеством!» ^[14]. К тому же противодействие коррупции лишь мерами уголовно-правового характера не позволяет решить проблемы профессиональной и моральной подготовки государственных служащих к осуществлению их профессиональной деятельности без коррупции. Вместе с тем вряд ли институт конфискации имущества "in rem" может быть легализован в рамках УК РФ, для этого имеются глава 60 ГК РФ и подп. 8 п. 2 ст. 235 ГК РФ, согласно которым в доход Российской Федерации по решению суда может быть обращено имущество, в отношении которого не представлены в соответствии с российским законодательством о противодействии коррупции доказательства его приобретения на законные доходы. Правовые и организационные основы осуществления контроля за соответствием расходов лица, замещающего государственную должность (иного лица), расходов его супруги (супруга) и несовершеннолетних детей и механизм обращения в доход Российской Федерации имущества, в отношении которого не представлено сведений, подтверждающих его приобретение на законные доходы, определены Федеральным законом от 03.12.2012 № 230-ФЗ «О контроле за соответствием расходов лиц, замещающих государственные должности, и иных лиц их доходам» ^[15]. Согласно ст. 17 данного закона Генеральный прокурор России или подчиненные ему прокуроры при получении материалов, предусмотренных ч. 3 ст. 16 настоящего Федерального закона, в порядке, установленном законодательством о гражданском судопроизводстве, обращаются в суд с заявлением о взыскании в доход Российской Федерации земельных участков, других объектов недвижимости, транспортных средств, ценных бумаг, акций (долей участия, паев в уставных (складочных) капиталах организаций), в отношении которых лицом, замещающим (занимающим) одну из должностей, указанных в п. 1 ч. 1 ст. 2 настоящего Федерального закона, не представлено сведений, подтверждающих их приобретение на законные доходы. С учетом этого Генеральный прокуратур РФ Приказом от 29.08.2014 № 454 «Об организации прокурорского надзора за исполнением законодательства о противодействии коррупции» ^[16] обязал прокуроров активно использовать данное полномочие в ходе проводимых проверок. Однако при внимательном рассмотрении указанных выше правовых механизмов можно сделать вывод о том, что они носят декоративный характер. Ибо сама формулировка п. 1 ст. 4 Закона от 03.12.2012 дает возможность безнаказанно приобретать имущество, по стоимости втрое превышающее законные доходы чиновника, т.к. основанием для принятия решения об осуществлении контроля за расходами чиновника является достаточная информация о том, что данным лицом в течение отчетного периода совершены сделки по приобретению земельного участка, другого объекта недвижимости, транспортного средства, ценных бумаг, акций на общую сумму, превышающую общий доход данного лица и его супруги (супруга) за три последних года, предшествующих отчетному периоду. Более того, даже если будет установлено, что стоимость имущества превышает законные возможности чиновника, то согласно ст. 16 и 17 указанного закона Генеральный прокурор РФ или подчиненные ему прокуроры в порядке, установленном законодательством о гражданском судопроизводстве, обращаются в суд с заявлением об изъятии в доход России земельных участков, других объектов недвижимости, транспортных средств, ценных бумаг, акций, в отношении которых государственными или муниципальными служащими не представлено сведений, подтверждающих их приобретение на законные доходы. «Это, - как верно отмечает М. В. Кирсанов, - значит, что незаконные активы - лишь те, что вышли за пределы объяснимых в связи с их получением суммарных доходов чиновника за три года. Очевидно, при таком механизме изъятия незаконно полученного имущества чиновник рискует далеко не всем имуществом, нажитым противоправным путем» ^{[17, с. 67]}. Кроме того, в соответствии с Законом о контроле за расходами названные лица обязаны представлять сведения о своих расходах, о расходах своих супруги (супруга) и несовершеннолетних детей, касающихся приобретения только с трех видов объектов гражданских прав: недвижимости, транспортных средств и ценных бумаг. Это значит, что подпадающие под действие закона лица смогут, как верно отмечает Н.А. Исакова, расходовать любые суммы на получение услуг без требования с них отчета об источниках получения потраченных средств, а также на приобретение драгоценных металлов, камней, предметов искусства, коллекционных вещей и иных объектов вне зависимости от их стоимости ^{[18, с. 89]}. Очевидно, указанные лица обязаны представлять сведения о расходах на приобретение любых благ, относящихся к объектам гражданских прав (вещей, включая наличные деньги и документарные ценные бумаги, иное имущество, в том числе безналичные денежные средства, бездокументарные ценные бумаги, имущественных права; результатов работ и оказание услуг; охраняемых результатов интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации (интеллектуальная собственность); нематериальных благ – ст. 128 ГК РФ), а Закон о контроле должен содержать указание на минимальную их стоимость (цену). Нельзя не обратить внимание также на то, что предписания подп. 8 п. 2 ст. 235 ГК РФ имеют локальное значение: они действуют лишь в отношении лиц, перечисленных в п. 1 ст. 2 Закона от 03.12.2012, и не распространяются на иных субъектов, которые могут получить неосновательное обогащениие вследствие совершения коррупционных правонарушений. В указанной норме сказано, что принудительное изъятие у собственника имущества не допускается, кроме случаев, когда по основаниям, предусмотренным законом, производится, в частности, «обращение по решению суда в доход Российской Федерации имущества, в отношении которого не представлены в соответствии с законодательством Российской Федерации о противодействии коррупции доказательства его приобретения на законные доходы». Поэтому представляется необходимым дополнить ст. 1102 ГК РФ пунктом третьим, имеющим на этот счет общее значение, следующего содержания: «3. Имущество, приобретенное лицом в результате совершения противоправных действий, а также в отношении которого не представлены сведения, подтверждающие законность его приобретения, либо за счет другого лица, личность которого не установлена, если оно не подлежит конфискации, взыскивается в доход государства». В контексте гражданско-правовой презумпции вины это в полной мере согласуется с общими положения Конвенция ООН против коррупции 31.10.2003 ^[19] о конфискации имущества вне уголовного производства. Согласно п. 1 ст. 54 Конвенции каждое государство-участник «рассматривает вопрос о принятии мер, какие могут потребоваться для того, чтобы создать возможность конфискации такого имущества без вынесения приговора в уголовном порядке по делам в том случае, когда преступник не может быть подвергнут преследованию по причине смерти, укрывательства либо отсутствия или в других соответствующих случаях». Аналогичная мера противодействия коррупции закреплена также ст. 16 Модельного закона «О борьбе с коррупцией», принятого на 13-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств-участников СНГ (Постановление № 13-4 от 03.04.1999) ^[20], в соответствии с которой незаконно полученное коррупционерами имущество или стоимость незаконно предоставленных услуг взыскиваются в доход государства. В свою очередь, это позволить снять установленные применительно к сфере уголовной ответственности презумпцией невиновности (ст. 49 Конституции РФ) ограничения реализации в России ст. 20 Конвенции ООН против коррупции, согласно которой «при условии соблюдения своей конституции и основополагающих принципов своей правовой системы каждое Государство-участник рассматривает возможность принятия таких законодательных и других мер, какие могут потребоваться, с тем чтобы признать в качестве уголовно наказуемого деяния, когда оно совершается умышленно, незаконное обогащение, т.е. значительное увеличение активов публичного должностного лица, превышающее его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать». Ибо «уголовное и уголовно-процессуальное законодательство Российской Федерации в принципе не способно обеспечить реализацию положений ст. 20 Конвенции по ряду причин. Во-первых, в силу отсутствия указания на деяние, приведшее к определенному результату (в данном случае - обогащению), совершение которого подлежит криминализации. Фактически в ст. 20 Конвенции содержится требование признать преступлением положение (в данном случае - наличие активов), в котором оказалось соответствующие лицо. Действия, в результате которых могут образоваться такие активы (хищения, злоупотребление и т.д.), уже криминализованы. Во-вторых, УПК РФ предусматривает возможность доказывания только события преступления и только органами следствия и дознания. Пытаться включить в российское уголовное законодательство норму о незаконном обогащении равносильно попытке приделать к трактору крылья. Трактор все равно не полетит» ^{[21, с.116]}. Вместе с тем «неосновательное обогащение, - как справедливо указывает профессор Е. В. Селина, - имеет значение не изолированно, а в качестве элемента юридического состава, но для России криминализация означает изменения именно в Уголовном кодексе и дополнения по фактическому составу к тем составам, которые уже существуют в УК РФ (а составов для этого дополнения в УК не существует)», а изолированная криминализация незаконного обогащения противоречит конституционному принципу презумпции невиновности ^{[22, с. 37]}. Правда, относительно данной нормы в юридической литературе широко распространенно мнение о том, что она якобы не ратифицирована Российской Федерацией ^[23] и поэтому предлагаются на этот счет отдельные законопроекты, в частности, проект Федерального закона № 474238-5 депутатов Государственной Думы ФС РФ А. Д. Куликова, С. П. Обухова от 17.12.2010 «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон "О ратификации Конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции"» ^[24]. Между тем, как верно отмечает В. Михайлов, «При оценке Федерального закона о ратификации необходимо учитывать, что в соответствии с подп. "d" п. 1 ст. 2 и ст. 19 Венской конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1969 г., п. "е" ч. 1 ст. 2 и ст. 25 Федерального закона от 15 июля 1995 г. № 101-ФЗ "О международных договорах Российской Федерации" исключение действия ст. 20 Конвенции в ее применении к России должно быть оформлено в виде оговорки при ратификации Конвенции. Закон о ратификации никаких оговорок не содержит. Таким образом, применительно к Российской Федерации Конвенция действует в полном объеме» ^{[21, с. 117]}. Реализация данного предложения позволить ставить вопрос об изъятии незаконного обогащения не только у публичных должностных лиц, но и других субъектов коррупционных правонарушений, в том числе у юридических лиц. Ведь ст. 26 Конвенции ООН против коррупции предполагает, что при условии соблюдения правовых принципов Государства-участника ответственность юридических лиц может быть уголовной, гражданско-правовой или административной: в отношении к ним допускается применение эффективных, соразмерных и оказывающих сдерживающее воздействие уголовных или неуголовных санкций, включая денежные санкции. Поэтому неудивительно, что многие страны (Бельгия, Финляндия, Норвегия, США, Швеция) отказались от имплементации ст. 20 Конвенции в свое национальное законодательство в связи с тем, что, во-первых, положения этой статьи не согласуются с презумпцией невиновности и, во-вторых, ответственность за незаконное обогащение закреплена в законодательстве о налогах, труде и государственной службе. В юриспруденции современных цивилизованных стран идея гражданской конфискации приобретенного вследствие коррупционного правонарушения основана на юридической фикции, согласно которой используемое или появившееся в связи с нарушением закона имущество "виновно", а поэтому может быть конфисковано ^{[25, с. 186-199]}. В мировой практике такая конфискация в гражданском порядке не требует осуждения и не ограничена собственностью виновного, т.е. может применяться к собственности третьих лиц, например, родственников или соучастников совершённых преступлений. Не является для такой конфискации препятствием и недоступность для правосудия подозреваемого в совершении преступления. В гражданском порядке на самого подозреваемого в совершении преступления, в том числе и коррупционного, переносится бремя доказательства того, что деньги, ценные бумаги и имущество, подлежащие конфискации, имеют законное происхождение. В современном мире конфискация имущества в гражданском порядке у подозреваемых в совершении преступлений применяется во многих странах мира, и стала существенным фактором снижения уровня организованной преступности и коррупции. Институт конфискации денежных средств и имущества, полученного преступным путем, имеется в законодательстве Австрии, Австралии, Великобритании, Италии, Малайзии, Новой Зеландии, США, ФРГ, Швейцарии, Филиппины, Японии и других стран ^[26]. В связи с этим представляются неуместными высказывания С. А. Синицына и Е. В. Позднышевой об абсурдности идеи «автономного существования механизма конфискации в гражданском законодательстве в отрыве от законодательства уголовного и административного» ^{[27, с. 7]}. Ведь даже приоритет возмещения причиненного ущерба потерпевшему, установленный ст. 104.3 УК РФ по отношению к конфискации имущества в доход государства, не придает ему общего значения в системе правовых мер противодействия коррупции, поскольку, вопреки утверждению указанных авторов, коррупционные правонарушения не сводятся к преступлениям. К тому же при конфискации изъятию подлежит, прежде всего, имущество (и доходы от него), полученное преступным путем в результате совершения названных в ст. 104.1 УК РФ, в том числе коррупционных, преступлений, стоимость которого, а также имущество, в которое имущество, полученное в результате совершения указанных деяний (и доходы от него), частично или полностью превращено или преобразовано, не всегда может быть достаточным для возмещения и (или) компенсации вреда, причиненного коррупционным преступлением. Наконец, следует отметить, что гражданская конфискация не позиционируется в качестве альтернативы или замены уголовного преследования коррупционера. Однако, во многих случаях, особенно когда речь идет о коррупции государственных должностных лиц, обладающих иммунитетом, это единственный способ изъятия криминальных доходов коррупционеров безотносительно к публично-правовым аспектам противодействия коррупции. Невостребованность в России гражданско-правовых форм возмещения и компенсации вреда в сфере правового противодействия коррупции в определенной мере обусловлена характером используемых здесь правовых санкций. Поскольку современные правовосстановительные антикоррупционные меры связаны, прежде всего, с назначением (кратных) штрафов за совершение коррупционных правонарушений, альтернативных мерам наказания в виде лишения свободы, постольку это создает впечатление восполнения «инструментов гражданско-правовой ответственности за коррупцию», в качестве которой и выступает возмещение имущественного и компенсация морального вреда, штрафами, предусмотренными нормами уголовного и административного права ^{[28, с. 72]}. Однако и штрафы за взятки, и требования о возмещении и компенсации вреда от коррупции должны оцениваться как самостоятельные антикоррупционные правовые меры. В противном случае, с одной стороны, происходит утрата сущности гражданско-правовой ответственности за коррупцию в условиях ее суррогатного применения, выраженной в уголовном или административном штрафе как основном виде наказания коррупционеров. С другой стороны, лицо, совершившее коррупционное правонарушение, в том числе преступление, избегает уголовного наказания в виде лишения свободы, т.к. взамен этого присуждается к уплате штрафа, который однако в связи с его непомерным размером фактически не в состоянии уплатить, и, следовательно, вообще не претерпевает какой-либо юридической ответственности. Так, по информации Генеральной прокуратуры РФ, в 2011 г. по уголовным делам коррупционной направленности предъявлено обвинений о причинении ущерба на общую сумму в 13,5 млрд. руб. Однако в добровольном порядке такой ущерб был возмещен на сумму не более 2 млрд. руб. ^[29] В связи с этим Руководитель Администрации Президента РФ С. Иванов признал, что попытка заменить уголовное наказание за коррупционные преступления штрафами фактически провалилась. По его словам, в I полугодии 2013 года суды выписали штрафов за коррупцию на 20 млрд. руб., но осужденные оплатили лишь 1% этой суммы ^[30]. Не изменилась ситуация с уплатой штрафов за данные преступления и к настоящему времени. На заседании Совета по противодействию коррупции 26.01.2016 Президент РФ отметил: «По статистике, из 15,5 миллиарда рублей, подлежащих взысканию по делам о коррупции, в прошлом году удалось вернуть только 588 миллионов рублей. Согласитесь, это достаточно скромная сумма» ^[31]. Поэтому примерно по 50 % приговоров подразделения ФССП России вынуждены, как отмечает В. В. Астанин, обращаться в суд с ходатайством о замене штрафа (ввиду отсутствия у осужденных необходимых денежных средств) на наказание, предполагающее реальное лишение свободы ^[32]. Очевидно, в связи с этим и Верховный Суд РФ Постановлением Пленума от 03.12.2013 № 33 дополнил Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 09.07.2013 № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» ^[33] пунктом 36.1 следующего содержания: «При разрешении вопроса о том, какое наказание должно быть назначено осужденному, совершившему коррупционное преступление, в случае наличия в санкции статьи наказания в виде штрафа, суду необходимо обсуждать возможность его исполнения. Назначая штраф, определяя его размер и решая вопрос о рассрочке его выплаты, необходимо учитывать не только тяжесть совершенного преступления, но и имущественное положение осужденного и его семьи, а также возможность получения им заработной платы или иного дохода (часть 3 статьи 46 УК РФ). В этих целях следует иметь в виду наличие или отсутствие у осужденного основного места работы, размер его заработной платы или иного дохода, возможность трудоустройства, наличие имущества, иждивенцев и т.п.». Вместе с тем и Генеральный прокуратур РФ в Приказе от 29.08.2014 № 454 «Об организации прокурорского надзора за исполнением законодательства о противодействии коррупции» ^[34], ориентируя прокуроров при поддержании государственного обвинения по уголовным делам о преступлениях коррупционной направленности во всех случаях, в частности по преступлениям, предусмотренным п. "а" ч. 1 ст. 104.1 УК РФ, предлагать судам применение конфискации имущества, вместе с тем указал, что «Предлагая наказание виновному в виде штрафа, кратного сумме взятки или коммерческого подкупа, необходимо учитывать имущественное положение подсудимого, при наличии данных о невозможности оплаты штрафа ориентировать суды на назначение иного наказания». С учетом изложенного более логичными представляются положения п. 4.8 раздела 4 Рекомендаций по совершенствованию законодательства государств-участников СНГ в сфере противодействия коррупции, принятых в г. Санкт-Петербурге 23.11.2012 Постановлением 38-17 на 38-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств-участников СНГ^[35], согласно которым в законодательстве государства в соответствии с международными стандартами должно быть установлено требование об обязательности устранения последствий коррупционных правонарушений, в том числе определены гражданско-правовые средства защиты лиц, понесших ущерб в результате актов коррупции, путем применения следующих мер: конфискация незаконно полученных денег, ценностей и иного имущества; признание недействительными нормативных правовых актов, решений, сделок и иных действий, принятых (совершенных) в результате коррупционных правонарушений; признание ничтожности сделки, заключенной вследствие коррупционного правонарушения; возмещение вреда, в том числе морального, причиненного коррупционным правонарушением; правовая защита и социальная реабилитация лиц, которым причинен вред в результате совершения коррупционного правонарушения. Но, к сожалению, юридическая наука, в том числе и цивилистика, не уделяют должного внимания гражданско-правовым проблемам возмещения и компенсации вреда, причиненного коррупционными правонарушениями. Так, одни авторы, комментируя Федеральный закон от 25.12.2008 № 273-ФЗ «О противодействии коррупции» ^[36] (далее – Закон о противодействии коррупции) ^[37], либо, анализируя правовые средства противодействия коррупции на уровне кандидатских диссертаций ^[38], вообще не исследуют проблем возмещения и компенсации вреда, причиненного данными деяниями. Парадоксально, но таким же образом поступают также разработчики учебно-методической литературы о правовом противодействии коррупции, к примеру, доктор юридических наук, профессор И. Н. Кондрат, который в РУПД «Противодействие коррупции: российский и международный опыт» по направлению подготовки 030900 «Юриспруденция», квалификация (степень) «Магистр» лишь упоминает о гражданско-правовой ответственности за коррупционные правонарушения без определения ее сущность и указания на формы проявления, но при этом вычленяет только ему известный такой вид юридической ответственности как ответственность юридических лиц за коррупционные правонарушения ^{[39, с. 18]}. Другие, в частности Д. С. Корепанова-Камская, настаивают на необходимости «внесения изменений в ГК РФ, закрепив возможность возмещения пострадавшим лицам ущерба в результате акта коррупции» ^[40]. Третьи, к примеру, М. Н. Мирошниченко и В. В. Васюшкин ^[41], А. М. Цирин ^[42] и И. Н. Юсупов ^[43], ратуют за разработку эффективных правовых и экономических механизмов минимизации и (или) ликвидации последствий коррупционных правонарушений. Четвертые, решение проблемы связывают с присоединением России к Конвенция Совета Европы от 04.11.999 «О гражданско-правовой ответственности за коррупцию» ^{[44, с. 102]}. По мнению А. Н. Морозова, «участие в Конвенции положительным образом должно отразиться на международном престиже Российской Федерации и дополнить действующую правовую базу борьбы с коррупцией важным международно-правовым инструментом» ^{[45, с. 87]}, с чем с учетом состояния национального гражданского прав в этой области и современного характера отношений России и Европейского Союза трудно согласиться. Вместе с тем отдельные юристы, в частности, А. Б. Смушкин ^[46], Н. А. Власенко, С. А. Грачева и Е. Е. Рафалюк ^[47], возмещение и компенсацию вреда ассоциируют с любыми гражданско-правовыми последствиями совершения подобных правонарушений. В то же время некоторые авторы, к примеру кандидат философских наук, заслуженный юрист Московской области, действительный советник муниципальной службы Московской области III класса М. Ф. Гацко, анализируя отдельные виды юридической ответственности государственных служащих за коррупционные правонарушения, высказывает по этому поводу вообще несуразности, когда пишет: «Гражданско-правовая ответственность государственных служащих наступает, за нарушение ими обязательств, возникающих из гражданско-правовых отношений, а также за причинение вреда личности или имуществу гражданина, либо вреда, причиненного имуществу юридического лица. Состав гражданских правонарушений по конкретным делам устанавливается самими гражданами (сторонами договора). В случае если ответчик, т.е. лицо, отвечающее перед гражданином, не согласен с выводами стороны договора - дело разбирается в суде» ^{[48, с. 63]}. Между тем возмещение и компенсация вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, уже базируется на реально функционирующих национальных гражданско-правовых формах, представляющих собой систему установленных законом мер, определенную границами юридически возможного и юридически необходимого поведения субъектов, которые по своему содержанию подразделяются на нормативно-правовые формы, индивидуальные правовые формы и правосубъектные правовые формы ^{[49, с. 19]}.

Нормативно-правовые формы возмещения и компенсации вреда, причиненного правонарушениями коррупционной направленности, представлены нормами гражданско-правового института предупреждения причинения, возмещения и компенсации вреда или обязательств по предупреждению причинения и вследствие причинения вреда ^[50]. Они включают в себя нормы ст. 30, 33, 38 Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Верховным Советом РФ 22.11.1991^[51], ст. 45, 46, 52, 53 Конституции РФ ^[52], ст. 8, 12, 13, 16, 151, гл. 59 ГК РФ, п. 3 ст. 158, гл. 24.1 БК РФ, гл. 18 УПК РФ, Указа Президиума Верховного Совета СССР от 18.05.1981 «О возмещении ущерба, причиненного гражданину незаконными действиями государственных и общественных организаций, а также должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей» ^[53], Положения о порядке возмещения ущерба, причиненного гражданину незаконными действиями органов дознания, предварительного следствия, прокуратуры и суда, утвержденного Указом Президиума Верховного Совета СССР от 18.05.1981^[53], Инструкции по применению этого Положения, утвержденной Минюстом СССР, Прокуратурой СССР, Минфином СССР по согласованию с Верховным Судом СССР, МВД СССР и КГБ СССР 02.03.1982 ^[54]. Сюда относятся также положения отдельных федеральных законов, определяющие последствия причинения вреда незаконными действиями (бездействием) в процессе реализации публичной власти, которые, правда, решают данный вопрос с разной степенью детализации и не всегда единообразно. В одних сказано, что возмещение вреда осуществляется за счет соответствующего бюджета (п. 3 ст. 31 Федерального закона от 21.07.1997 № 122-ФЗ «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним» ^[55]), другие указывают, что ответственность за причинение вреда незаконными актами власти несут государственные органы и органы местного самоуправления, но за счет федерального бюджета, бюджета субъекта РФ или муниципального образования (п. 1 ст. 35 Налогового кодекса РФ ^[56]), третьи отсылают к законодательству Российской Федерации (п. 2 ст. 25 Федеральный закон от 27.11.2010 № 311-ФЗ «О таможенном регулировании в Российской Федерации» ^[57]) либо к гражданскому законодательству России (п. 1 ст. 22 Федерального закона от 26.12.2008 № 294-ФЗ «О защите прав юридических лиц и индивидуальных предпринимателей при осуществлении государственного контроля (надзора) и муниципального контроля» ^[58]), четвертые закрепляют право потерпевших требовать от органов федеральной службы безопасности и пограничных войск возмещения материального ущерба и морального вреда и предписывают соответствующим должностным лицам принять меры для возмещения вреда, причиненного неправомерными актами власти (ст. 6 Федерального закона от 03.04.1995 № 40-ФЗ «О федеральной службе безопасности» ^[59]). Сюда также относятся многочисленные правовые акты субъектов Российской Федерации ^[60]. Представленные правоположения в полной мере отвечают нормам Конвенции ООН против коррупции, являющимся составной частью правовой системы России (п. 4 ст. 15 Конституции РФ), а также Модельных законов «О борьбе с коррупцией» и «Основы законодательства об антикоррупционной политике», принятому на 22-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств-участников СНГ (Постановлением 22-15 от 15.11.2003) ^[59]. Согласно ст. 35 Конвенции ООН против коррупции государство-участник принимает меры «для обеспечения того, чтобы юридические или физические лица, которые понесли ущерб в результате какого-либо коррупционного деяния, имели право возбудить производство в отношении лиц, несущих ответственность за этот ущерб, для получения компенсации». В свою очередь ст. 13 Модельного закона «Основы законодательства об анти-коррупционной политике» гласит: «1. Вред, причиненный коррупционными правонарушениями, подле-жит возмещению в соответствии с законодательством государства. 2. Вред, причиненный коррупционными правонарушениями лиц, замещающих государственные должности либо должности государственной или муниципальной службы, подлежит возмещению из соответствующей казны в порядке, предусмотренном гражданским законодательством. 3. Вред, причиненный гражданам государства, учреждениям и организациям коррупционными правонарушениями лиц, обладающих публичным статусом в зарубежных и международных организациях, подлежит возмещению в соответствии с международными правовыми нормами, в том числе международными договорами государства. 4. При возмещении вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, учитывается моральный вред». Отсюда следует, что указанный гражданско-правовой институт уже включает в себя положения Конвенции Совета Европы о гражданско-правовой ответственности за коррупцию, на что обращают внимание многие ученые-юристы, в частности, О. Н. Садиков ^{[62, с. 82]}, И. С. Алакшина ^[63]. Поэтому нельзя согласиться с С. Н. Шишкаревым о том, что «Конвенция о гражданско-правовой ответственности за коррупцию от 4 ноября 1999 г. уникальна» ^[64]. Но, к сожалению, «ни гражданское общество, ни государственные органы не готовы использовать имеющиеся в российском законодательстве гражданско-правовые механизмы возмещения вреда, возникшего в результате совершения коррупционного деяния. Перспектива активизации использования института гражданско-правовой ответственности за коррупцию лежит не в сфере совершенствования законодательства, а в сфере, - как верно отмечают авторы коллективного научно-практического пособия о борьбе с коррупцией, - подготовки государственных служащих и разъяснений гражданам их возможностей, развития их правовой культуры» ^{[64, с. 21]}, однако сами на этот счет, к сожалению, ограничиваются общим указанием на возможность использования здесь лишь ст. 1069 ГК РФ. В Европейской Конвенции о гражданско-правовой ответственности за коррупцию решаются те же вопросы, что и в отечественном праве. Так, Конвенция предусматривает гражданско-правовые средства защиты лиц, понесших ущерб в результате актов коррупции, в частности возмещение ущерба в исковом судопроизводстве, которое включает в себя реальный ущерб, упущенную выгоду, компенсацию морального вреда (ст. 3); определение условий наступления ответственности: акт коррупции, причиненный ущерб, причинно-следственная связь между ними (ст. 4); требование возмещения ущерба от государства при совершении акта коррупции должностными лицами при исполнении ими своих полномочий (ст. 5); освобождение от гражданско-правовой ответственности или уменьшение возмещения при вине истца (ст. 6); срок исковой давности по таким правонарушениям, который составляет не менее трех лет (ст. 7). С учетом этого уместным представляется вопрос Н. И. Добряковой, «Насколько целесообразно принимать Конвенцию, которая будет эффективно (и даже скандально) работать на международное сообщество, но никак не скажется ни на национальном законодательстве, ни на правоприменительной практике, ни на гражданском правосознании?». К тому же, согласно ст. 140 ГПК РФ и ст. 91 АПК РФ национальные суды располагают обеспечительными мерами для рассмотрения дела, о которых ведет речь Конвенция ^{[66, с. 82]}. Если же «исходить из того, что гражданско-правовые коррупционные деликты не ограничиваются спорами, в которых одной из сторон выступают - публичные органы власти», то, по мнению Н. И. Добряковой, предпочтительными здесь являются «положения конвенции Организации экономического сотрудничества и развития о борьбе с подкупом иностранных должно-стных лиц при осуществлении международных сделок ^[67]. В данном случае исполнение этой конвенции может показать возможности реализации неприменяемых на сегодняшний день гражданско-правовых механизмов, но в иной сфере - частной коммерческой, где субъектами коррупции (как в роли пострадавших, так и виновных) выступают субъекты частных коммерческих компаний» ^{[68, с. 47]}. С приведенными суждениями автора можно согласиться лишь частично, т.к. номы вышеназванного института отечественного гражданского права распространяются на подобные отношения с участием любых субъектов права. При этом ст. 30 Декларации прав и свобод человека и гражданина и ст. 45, 46 Конституции РФ, в развитие признания человека, его прав и свобод высшей ценностью российского общества (ст. 2, 17 Конституции РФ), закрепляют общие нормы по обеспечению государством потерпевшим от любых правонарушений доступ к правосудию, в том числе в межгосударственные органы, возмещению и компенсации причиненного вреда. Однако основополагающее значение для регулирования анализируемых связей принадлежит нормам коди-фицированных правовых актов и прежде всего ГК РФ. К отношения вследствие причинения вреда, осложненным иностранным элементом, указанные предписания применяются с учетом положений ст. 1219,1220, 1223.1 ГК РФ и международных договоров России ^[67]. В то же время квалификация возмещения и компенсации вреда, причиненного вследствие коррупционных правонарушений, по конкретным предписаниям ГК РФ должна осуществляться с учетом ст. 13 и 14 Закона о противодействии коррупции, первая из которых говорит о юридической, в том числе гражданско-правовой, ответственности физических лиц, а вторая - юридических лиц, реализуемой, прежде всего, в форме возмещения и компенсации вреда. Сообразно этому имущественный вред, причиненный коррупционными правонарушениями физических и юридических лиц, подлежит возмещению на основании соответственно ст. 1064, 1068 ГК РФ в порядке общих положений гражданского судопроизводства. Имущественный вред, причиненный государственными органами и органами местного самоуправления, лицами, замещающими государственные должности либо должности государственной или муниципальной службы, возмещается по нормам ст. 33, 38 Декларации прав и свобод человека и гражданина, ст. 52, 53 Конституции РФ, абз. 2 ст. 13, ст. 16, 1069-1701 ГК РФ в порядке, предусмотренном п. 3 ст. 158, гл. 24.1 БК РФ, гл. 18 УПК РФ, Указа Президиума Верховного Совета СССР, Положения от 18.05.1981 и Инструкции от 02.03.1982. Компенсация морального вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, базируется на положениях ст. 151, 1099-1101 ГК РФ в субсидиарной взаимосвязи по принципу аналогии с указанными нормами о возмещении имущественного вреда (§ 1-3 гл. 59 ГК РФ) в плане определения юридико-фактического основания, субъектного состава и структуры правовых связей, однако лишь в той мере, в какой это соответствует их социальной природе ^{[70, с. 54-59]}, в порядке отмеченных выше процедур. В связи с изложенным необоснованной представляется позиция И. Е. Кабановой и Э. В. Талапиной ^[71], которые, подобно другим исследователям проблемы, нормативно-правовые предписания о возмещении и компенсации вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, сводят к положениям ст. 52, 53 Конституции РФ и ст. 1069 ГК РФ. Вместе с тем нельзя не отметить, что предписания указанного гражданско-правового института недостаточно адекватно скорректированы между собой, поскольку, с одной стороны, § 4 гл. 59 ГК РФ не содержит норм о компенсации морального вреда, причиненного отдельными противоправными действиями (бездействием), в частности незаконными актами власти в том числе коррупционной направленности, а с другой, ст. 1064 ГК РФ не в полной мере указывает на моральный компонент вреда. В целях устранения этой неопределенности представляется необходимым: 1) в абз. 1 п. 1 ст. 1064 ГК РФ после слов «имуществу юридического лица» включить слова «нематериальным благам гражданина и юридического лица, подлежит возмещению в полном объеме или компенсации лицом, причинившим вред»; 2) в абз. 2 п. 1 ст. 1064 ГК РФ после слов «обязанность возмещения» включить слова «или компенсации»; 3) во втором предложении п. 2 ст. 1064 ГК РФ после слов «предусмотрено возмещение» включить слова «или компенсации». Далее, несмотря на то, что предписания главы 59 ГК РФ и отдельных правовых актов (ст. 133-139 УПК, п. 2 ст. 27.1 КоАП, п. 3 ст. 158, 242.1-242.2 БК РФ, Указа от 18.05.1981, Положения от 18.05.1981, Инструкции от 02.03.1982 и др.) о возмещении и компенсации вреда, причиненного незаконными актами власти, соотносятся как общие и специальные, тем не менее последние не являются приоритетными, т. к. согласно абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ нормы гражданского права, содержащиеся в других законах, должны соответствовать ГК РФ. К тому же они изложены преимущественно в общих чертах и дублируют нормы ст. 13, 16, 1069 или ст. 151, 1099 ГК РФ либо отсылают к ГК РФ. Поэтому по общему правилу они не могут выступать самостоятельной нормативно-правовой основой соответствующих обязательств. Их значение состоит в создании единого правового поля и социально-политического режима возмещения и компенсации вреда, причиненного незаконными актами власти, что способствует уяснению характера деяний, своеобразия юридико-фактического основания, статуса субъектов и моделей формирующихся обязательств. Функционально связанные со ст. 1070 ГК РФ предписания Указа от 18.05.1981, Положения от 18.05.1981 и Инструкции от 02.03.1982, формально сохраняя юридическую силу, de facto не действуют, т.к. они «перекрыты» нормами ст. 53 Конституции РФ, ст. 38 Декларации 1991 г., отдельных международных правовых актов, гл. 18 УПК и самой ст. 1070 ГК. (Примечательно, что Инструкция от 02.03.1982 была признана недействующей для Генеральной прокуратуры РФ еще Приказом от 03.08.1998. № 52 «О признании недействующими нормативных и организационно-распорядительных документов, изданных Прокуратурой Союза ССР» // СПС КонсультантПлюс). В то же время большинство правоположений главы 18 УПК РФ носят процедурный характер: определяют объем и порядок возмещения имущественного вреда (ст. 134, 135, 137) либо декларируют право потерпевших граждан на восстановле-ние их трудовых, пенсионных, жилищных и иных прав (ст. 138), реализация которых в конечном счете основывается все же на положениях ТК РФ, ЖК РФ, иных правовых актов. Являясь отсылочной, ст. 136 указывает на то, что компенсация морального вреда осуществляется в порядке гражданского судопроизводства. Следовательно, материально-правовыми нормами в УПК РФ являются лишь ст. 133 и 139. Первая, помимо расширения перечня названных в п. 1 ст. 1070 ГК РФ вредоносных действий, подобно тому, как и подп. 3 п. 1 ст. 30.7 КоАП, устанавливает дополнительный юридический факт возникновения обязательств по возмещению и компенсации вреда – процессуальный акт, аннулирующий юридическую силу того акта органов дознания, следствия, прокуратуры и суда, вследствие принятия и исполнения которого был причинен вред гражданину. Но ее включение в УПК привело к тому, что отдельные элементы юридического состава возникновения соответствующих деликтных обязательств оказались разобщенными по отдельным отраслям – гражданского и уголовно-процессуального права. Вместе с тем нельзя не заметить, что правило ее п. 3 не вписывается в логическую конструкцию гл. 18 УПК: совершенно ясно, что включение в состав субъектов права на реабилитацию потерпевшего, гражданского истца, гражданского ответчика, свидетеля, эксперта, специалиста, переводчика или понятого и иных лиц, которые согласно п. 2 ст. 111 УПК РФ могут быть подвергнуты мерам процессуального принуждения, противоречит самой сути уголовно-процессуального института реабилитации. А предписания п. 5 ст. 133 УПК РФ полностью перекрываются п. 2 ст. 1070 ГК РФ. Вторая указывает, что «вред, причиненный юридическим лицам незаконными действиями (бездействием) и решениями суда, прокурора, следователя, дознавателя, органа дознания, возмещается государством в полном объеме в порядке и сроки», которые установлены гл. 18 УПК РФ. Но при этом она не определяет, на каких началах и в какой форме это осуществляется – при наличии или независимо от вины указанных лиц, в порядке, установленной гл. 18 УПК РФ для граждан, или гражданского судопроизводства. К тому же ее положения поглощаются п. 2 ст. 1070 ГК РФ. Вместе с тем положения ст. 133, 139 УПК РФ не согласуются не только со ст. 1070 ГК РФ, но и общими предписаниями гражданско-правового института предупреждения причинения, возмещения и компенсации вреда. Так, предложение второе п. 1 ст. 133 УПК РФ, указывающее на то, что возмещению подлежит «вред, причиненный гражданину в результате уголовного преследования» вообще лишено смысла. Об этом можно говорить лишь в отношении противоправных, незаконных деяний, о чем собственно и идет речь в п. 2, 3 данной статьи, а не в отношении уголовного преследования как процессуальной деятельности, осуществляемой стороной обвинения в целях изобличения подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления (п. 55 ст. 5 УПК РФ). Незавершенность формулировок норм ст. 133–139 УПК РФ в целом не позволят их позиционировать как специальные по отношению к п. 1 ст. 1070 ГК РФ, скорее они дополняют друг друга. В судебной практике наблюдаются различные подходы к разрешению проблемы соотношения норм ГК РФ и УПК РФ для обоснования возмещения и компенсации вреда. В ряде случаев в качестве материально-правовой нормы, на которой основано требование о возмещении вреда, суды указывают ст. 1070 ГК РФ, а нормы УПК РФ рассматривают как процедурно-процессуальные, регламентирующие порядок возмещения вреда. Иногда они ссылаются одновременно и на положения главы 18 УПК РФ, и на ст. 1070 ГК РФ. Но довольно часто суды приводят нормы УПК РФ как правовое основание возмещения вреда, а ГК РФ используют только для указания на то, что вред возмещается за счет средств соответствующей казны РФ ^{[72, с. 106-107]}. Отсюда следует, что в правоприменительной практике до сих пор не сложился действенный механизм реализации ст. 53 Конституции РФ и положений отдельных отраслей права о возмещении и компенсации вреда, причиненного незаконными актами власти, в том числе коррупционной направленности. К тому же нормы ст. 135, 137 УПК РФ, устанавливающие смешанный порядок возмещения вреда, причиненного незаконным уголовным пре-следованием, не только не соответствуют ст. 239 БК РФ, закрепляющей им-мунитет бюджетов бюджетной системы России, согласно которому обращение взыскания на их средства осуществляется только на основании судебного акта в порядке п. 3 ст. 158, 242.1-242.2 БК РФ, о чем следовало бы сказать в ст. 1071 ГК РФ, но и не обеспечивают реального возмещения вреда гражданам, реабилитированным на досудебных стадиях уголовного судопроизводства, т.к. постановление следователя или дознавателя о производстве им выплат в возмещение вреда не обладают силой исполнительного листа. На современном этапе развития отечественного права корректировка представленных положений может быть осуществлена различным образом. Но наиболее приемлемым представляется сохранение в УПК РФ только процессуальных и сосредоточение в ГК РФ материально-правовых норм на этот счет, отмена Указа и Положения от 18.05.1981, а также Инструкции от 02.03.1982, как несоответствующих Конституции РФ, главе 59 ГК, УПК РФ и БК РФ ^{[72, с. 107-108]}. Приведенные выше нормативно-правовые предписания, закрепляя факт причинения вреда коррупционными правонарушениями как основание возникновения правоотношений по его возмещению и компенсации, по своему предметно-функциональному назначению в пределах гражданско-правового института предупреждения причинения, возмещения и компенсации вреда образуют отдельный субинститут, состоящий из общей и особенной частей. В свою очередь, последняя включает в себя две группы специальных норм: о возмещении имущественного и компенсации морального вреда, представляющих собой отдельные субсубинституты, предписания которых, безусловно, взаимодействуют с общими нормами указанного гражданско-правового института, в частности, с нормами ст. 1080-1083 ГК РФ. Отсутствие в гражданских нормативно-правовых формах конкретных предписаний о праве публично-правовых образований на возмещение и компенсацию вреда, причиненного указанными деяниями, восполняется предписаниями абз. 2 п. 1 ст. 2 ГК РФ относительно того, что в «регулируемых гражданским законодательством отношениях могут участвовать также Российская Федерация, субъекты Российской Федерации и муниципальные образования», к которым «применяются нормы, определяющие участие юридических лиц в отношениях, регулируемых гражданским законодательством, если иное не вытекает из закона или особенностей данных субъектов» (п. 2 ст. 124 ГК РФ). С учетом изложенного, не ясно, в чем выражается несовершенство отечественного института «возмещения вреда от коррупционных правонарушений, предусмотренного ст. 35 Конвенции ООН 2003 г.», о котором со ссылкой на других авторов говорит С. В. Орлова ^{[73, с. 85]}. Таким образом, перспективы использования института гражданско-правовой ответственности, в том числе в форме возмещения и компенсации вреда, за коррупцию лежит не в сфере совершенствования законодательства, а в области его реализации. Наличие достаточных гражданско-правовых правоположений в системе правовых средств противодействия коррупции в России подтверждено Докладом Управления ООН по наркотикам и преступности «Страновой доклад об обзоре Российской Федерации» от 04.06.2013, проведенный Украиной и Эквадором обзор хода осуществления Российской Федерацией статей 15-42 главы III «Криминализация и правоохранительная деятельность» и статей 44-50 главы IV «Международное сотрудничество» Конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции в отношении цикла обзора 2010-2015 ^[74]. Формирование же адекватной судебной практики по данной категории дел, равно как и по иным делам, согласно ст. 126 Конституции РФ возлагается на Верховный Суд РФ путем дачи соответствующих разъяснений. Между тем Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 09.07.2013 № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях», ограничился указаниями лишь от-носительно уголовно-правового обеспечения противодействия коррупции. Вместе с тем отсутствие в Законе о противодействии коррупции четких по-ложений о возмещении и компенсации вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, дезориентирует потерпевших и правоприменительные органы. В целях устранения этого обстоятельства представляется целесообразным в Закон о противодействии коррупции включить норму (ст. 14.1) об устранении гражданско-правовых последствий коррупционных правонарушений: восстановлении прав и законных интересов, нарушенных вследствие совершения коррупционного правонарушения; возмещения и компенсации причиненного вреда; отменены или признания незаконными в судебном порядке нормативно-правовых актов и решений, изданных в результате совершения коррупционного правонарушения; недействительности (ничтожности) сделок, заключенных вследствие коррупционного правонарушения, как это предусмотрено Законами Украины от 14.10.2014 № 1700-VII (в ред. 10.11.2015) «О предотвращении коррупции» (ст. 66-69), Республики Беларусь от 20.07.2006 № 165-З «О борьбе с коррупцией» (ст. 26), Республики Казахстан от 18.11.2015 № 410-V ЗРК «О противодействии коррупции» (ст. 25, 26), Азербайджанской Республики от 13.01.2004 № 580-IIГ (ред. от 30.04.2013) «О борьбе с коррупцией» (ст. 12, 13), Республики Таджикистан от 25.07.2005 № 100 (ред. 14.03.2014) «О борьбе с коррупцией» (ст. 15,16), Туркменистана от 01.03.2014 «О противодействии коррупции» (ст. 21, 22) ^[75] и аналогичными законами стран дальнего зарубежья ^[76], с отсылкой к гражданскому законодательству. В то же время неуместным является дублирование поло-жений ГК с включением в них прилагательного «коррупционное» правонарушение как предлагают отдельные авторы, в частности украинские юристы В. Гвоздецкий, О. Ловьяк и С. Братков, по мнению которых главу 82 ГК Украины следует дополнить нормой статьи «Возмещение вреда, причиненного коррупционными правонарушениями» в следующей редакции: «Физическое или юридическое лицо, которому причинен вред в ре-зультате коррупционных правонарушений, имеет право на его возмещение в полном объеме. Вред, причиненный вследствие коррупционных правонарушений, возмещается в условиях, предусмотренных настоящим кодексом и другими законами. Вред, причиненный вследствие коррупционных правонарушений государственными должностными лицами при исполнении своих должностных обязанностей, возмещается за счет государства. Вред, причиненный вследствие коррупционных правонарушений должностными лицами субъектов хозяйствования во время выполнения своих должностных обязанностей, возмещается за счет такого предприятия. Вред, причиненный вследствие одного и того же коррупционного правонарушения группой лиц, возмещается за счет такой группы. Размер ущерба, причиненного вследствие коррупционного правонарушения, может корректироваться по основаниям, предусмотренным настоящим кодексом и другими законами» ^[77].

Индивидуальные гражданско-правовые формы возмещения и компенсации вреда, причиненного коррупционными деяниями, представлены правоотношениями, в которых формируются и осуществляются (исполняются) субъективные права потерпевших и юридические обязанности причинителей. Поскольку требования о возмещении и компенсации вреда, причиненного подобными актами, посягающими на абсолютные имущественные и личные права, представляют собой притязания потерпевших к причинителям, постольку их реализация протекает в форме гражданских внедоговорных охра-нительных деликтных обязательств ^{[78, с. 550-551]}. При этом согласно структуре представленного выше субинститута система этих обязательств с учетом характера вреда включает два вида: 1) по возмещении имущественного вреда; 2) компенсации морального вреда. Причем они могут формироваться как независимо, так и во взаимосвязи друг с другом, на что указывает п. 3 ст. 1099 ГК РФ и подтверждается судебной практикой, которая четко разграничивает дела о возмещении имущественного и компенсации морального вреда ^{[79, с. 16]}. Являясь одним из видов гражданских обязательств, исследуемые обязательства обладают теми же чертами и структурными особенностями, которые характерны для гражданских обязательств в целом. Вместе с тем им как виду охранительных правовых связей присущи признаки, свойственные охранительным гражданским правоотношениям. Они являются относительными, принадлежат к правовым связям активного типа, имеют простую структуру, относятся к односторонне обязывающим: кредитор (потерпевший) имеет право требования (возмещения или компенсации вреда), должник (причинитель вреда) - корреспондирующую этому праву обязанность (возмещения имущественного вреда или выплатить определенную судом денежную сумму в счет компенсации морального вреда). Как деликтные данные обязательства обладают теми же признаками, которые присущи деликтным обязательствам в целом. По своей экономической сущности, они являются правовой формой отношений по перераспределению материальных благ, т.к. на причинителя возлагается ранее не существовавшая безэквивалентная обязанность возместить имущественный вред либо уплатить потерпевшему определенную судом денежную сумму в счет компенсации морального вреда без получения какого-либо встречного предоставления со стороны потерпевшего, и поэтому они относятся к категории имущественных. При этом однако обязательства по компенсации морального вреда, причиненного коррупционным правонарушением, моделируются законодателем как денежные: для них эта форма является единственной и исключительной (абз. 1 ст. 151 ГК), а обязательства по возмещению имущественного вреда, причиненного такими правонарушениями, принимают эту форму лишь как факультативную. На рассматриваемые обязательства распространяются положения о денежных обязательствах, в том числе, как указано в п. 23, 24 постановления Пленума Верховного Суда РФ № 13 и Пленума ВАС РФ № 14 от 08.10.1998 «О практике применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о процентах за пользование чужими денежными средствами» ^[80], ст. 395 ГК РФ. С точки зрения юридической природы исследуемые обязательства представляют собой правовую форму реализации гражданско-правовой ответственности или мер защиты. Тем не менее реализуемые в них правовые меры не оказывают прямого воздействия на правонарушителя, он претерпевает лишь ущемление своих имущественных прав. Наконец, названные обязательства, подобно иным деликтным обязательствам, возникают вследствие причинения вреда лишь противоправными деяниями, включающими в себя коррупционную составляющую. В тоже время обязательства по возмещению имущественного и ком-пенсации морального вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, имеют ряд особенностей, отличающих их друг от друга. Их своеобразие проявляется в функциях, принципах и используемых ими начал локализации последствий нарушения прав. Так, если основная функция обязательств по возмещению имущественного вреда состоит в восстановлении имущественного положения потерпевшего, то денежная компенсация морального вреда призвана лишь сгладить отрицательные последствия ущемления личных неимущественных прав потерпевшего. Из этого следует, что обязательства по возмещению имущественного и компенсации морального вреда строятся на разных началах: восстановления и компенсации. Поэтому применительно к первым обязательствам действует принцип полного возмещения вреда, включая реальный ущерб и упущенную выгоду, а в отношении вторых - принцип добросовестной, справедливой и разумной компенсации. Сообразно этому каждый из них обладает не единой восстановительной (компенсационной) функцией охранительных обязательств, а самостоятельной: восстановительной и компенсационной соответственно. Но наиболее существенное различие между обязательствами по возмещению имущественного и компенсации морального вреда, причиненного коррупционным правонарушением, выражается в характере их бытия как таковых. Первые относятся к категории безусловных обязательств, т.к. они возникают в силу и с момента причинения имущественного вреда. Вторые же являются эвентуальными, на что прямо указывает абз. 1 ст. 151 ГК. Условный характер данных обязательств состоит в том, что, даже установив причинение морального вреда нарушением личных, а в случаях, предусмотренных законом, и имущественных прав индивида, суд вправе ограничиться констатацией этого факта и не присуждать потерпевшему денежных сумм в счет его компенсации, исходя из того, что такое решение само по себе составляет достаточное справедливое удовлетворение за него. Отсюда следует, что и юридико-фактические основания возникновения рассматриваемых обязательств различны, а не единый для них юридический факт - коррупционное правонарушение, как полагают некоторые ученые ^{[81, с. 200]}. Само по себе коррупционное правонарушение, вследствие которого причинен имущественный вред, как отдельный юридический факт выступает основанием возникновения обязательств лишь в порядке ст. 1064, 1068, 13, 16, 1069, п. 2 ст. 1070 ГК РФ. В случае причинения имущественного вреда действиями, перечисленными в п. 1 ст. 1070 ГК РФ и подп. 5 п. 2, п. 3 ст. 133 УПК РФ, для становления обязательств по его возмещению необходимо два юридических факта, т.е. юридический состав, включающий в себя противо-правное вредоносное деяние причинителя (коррупционное правонарушение), выраженное в указанных названными нормами права формах акта, и процессуальный акт, аннулирующий юридическую силу того акта следственных и судебных органов (их должностных лиц), вследствие принятия которого потерпевшему был причинен вред - п. 2, 3 ст. 133 УПК РФ и подп. 3 п. 1 ст. 30.7 КоАП РФ (акт реабилитации). В связи с этим необходимо обратить внимание на то, что согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ, выраженной в постановлении от 27.06.2000 № 11-П «По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 47 и части второй статьи 51 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В. И. Маслова» ^[82] и определении от 04.12.2003 № 440-О «По жалобе гражданки Аликиной Татьяны Николаевны на нарушение ее конституционных прав пунктом 1 статьи 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации» ^[83], к числу названных противоправным действиям относиться также задержание гражданина в качестве подоз-реваемого. Это обусловлено тем, что применительно к обеспечению конституционных прав граждан понятия «задержанный», «обвиняемый», «предъявление обвинения» должны толковаться не в формальном узком смысле, придаваемом им уголовно-процессуальным законом, а в их конституционно-правовом значении с учетом фактического положения лица, в отношении которого осуществляется публичное уголовное преследование. Положение лица, задержанного в качестве подозреваемого и помещенного в условия изоляции, по своему правовому режиму, степени применяемых ограничений и претерпеваемых в связи с этим ущемлений тождественно положению лица, в отношении которого содержание под стражей избрано в качестве меры пресечения. Следовательно, и вред, причиненный в результате незаконного применения в отношении гражданина такой меры процессуального принуждения как задержание, должен возмещаться государством в полном объеме независимо от вины органов дознания, предварительного следствия и прокуратуры (их должностных лиц) в порядке п. 1 ст. 1070 ГК, с чем следует, безусловно, согласиться. Само собой разумеется, что для возникновения в рассматриваемых ситуациях обязательств по возмещению имущественного вреда необходимо также исполнение акта публичной власти, ибо только в этом случае может быть причинен вред, относительно возмещения которого и можно вести речь. Юридико-фактическим основанием становления обязательств по ком-пенсации морального вреда согласно ст. 13, 16, 151, 1064, 1068, 1069, 1099 ГК РФ выступает юридический состав, включающий в себя два факта: 1) противоправное вредоносное виновное деяние причинителя (коррупционное правонарушение); 2) решение суда о возложении обязанности по компенсации морального вреда на указанное в законе лицо (физическое или юридическое лицо, Российскую Федерацию, субъекта РФ или муниципальное образование). Если моральный вред причинен перечисленными в п. 1 ст. 1070 ГК РФ и подп. 5 п. 2, п. 3 ст. 133 УПК РФ действиями, для становления в порядке этих норм во взаимодействии со ст. 151, 1099, 1100 ГК РФ обязательств по его компенсации необходимо три юридических факта: два, аналогичные тем, которые имеют место применительно к причинению в данной ситуации имущественного вреда, и решение суда о возложении обязанности по компенсации морального вреда на указанное в законе лицо (Российскую Федерацию, субъекта РФ или муниципальное образование). При этом необходимо заметить, что коррупционное правонарушение как основание или элемент юридического состава возникновения обяза-тельств по возмещению и компенсации причиненного им вреда нельзя, сле-дуя нормам ст. 2 и 8 Модельного закона «Основы законодательства об антикоррупционной политике», представлять в гражданско-правовом аспекте исключительно через деликт, а последний сводить к нарушению правил дарения и предоставления услуг, предусмотренных соответствующими статьями гражданского кодекса, как допускают многие авторы, в частности, М. Н. Бакович ^{[84, с. 28]}, В. В. Астанин ^[85,с.71], Ю. А. Тихомиров и Е. Н. Трикоз ^[86,с.39], Е. В. Марьина ^{[87, с. 22]}. Так, к примеру, В. Г. Гриб и Л. Е. Окс в тезаурусе к учебному пособию, посвященному противодействию коррупции, пишут: «Коррупционный деликт гражданско-правовой (Гражданско-правовой коррупционный деликт) – обладающее признаками коррупции нарушение правил дарения, а также нарушение порядка предоставления услуг, предусмотренных законодательством РФ» ^[88]. По утверждению И. Г. Корзун, «К коррупционным гражданско-правовым деликтам относятся деяния, подпадающие под признаки злоупотребления правом (ст. 10 ГК РФ); нару-шения правил дарения (гл. 32 ГК РФ); нарушения порядка предоставления услуг (гл. 39 ГК РФ)» ^{[89, с. 99]}. Как общая правовая категория правонарушение в данном случае охватывает все противоправные деяния безотносительно к степени их общественной опасности, причем без какого-либо исключения в пределах сферы действия отдельных отраслей отечественного права. Как отмечает А. Ю. Кирьянов, коррупционные правонарушения представляют собой «действия (бездействие), направленные на незаконное использование своего должностного, служебного положения вопреки интересам службы в коммерческих и иных организациях, государственной службы и службы в органах местного самоуправления, в целях получения выгоды, а равно незаконное предоставление такой выгоды указанному лицу другими физическими или юридическими лицами» ^{[90, с. 47]}. «Значительный неисчисляемый правовой статистикой ущерб, - как верно отмечает В. В. Астанин, - возникает в результате конфликта интересов на государственной и муниципальной службе, которые тесно увязан с незаконным участием чиновников в предпринимательской деятельности, ограничением конкуренции, предоставлением необоснованных преференций, льгот и квот, распределением государственных и муниципальных заказов. Замешанная на коррупции аффилированность бизнес – структур с недобросовестными представителями органов исполнительной власти порождает опасные в социально-экономическом и политическом смысле последствия – «теневую экономику», так называемую «денационализацию элит», которая становится зависимой от прибыли, связанной с незаконным личным обогащением и сопутствующим ему владением зарубежной недвижимостью и размещением капиталов на счетах иностранных кредитно-финансовых организаций ^[32]. Не случайно в ст. 1 Федерального закона от 07.05.2013 № 79-ФЗ «О запрете отдельным категориям лиц открывать и иметь счета (вклады), хранить наличные денежные средства и ценности в иностранных банках, расположенных за пределами территории Российской Федерации, владеть и (или) пользоваться иностранными финансовыми инструментами» ^[91] отмечается, что запрет устанавливается «в целях обеспечения национальной безопасности Российской Федерации, упорядочения лоббистской деятельности, расширения инвестирования средств в национальную экономику и повышения эффективности противодействия коррупции». Между тем гражданско-правовой деликт – это акт причинения вреда вследствие нарушения абсолютных субъективных гражданских прав потерпевших, противоправность которого (нарушения) определяется конкретными гражданско-правовыми предписаниями, а в отдельных случаях нормами иных отраслей права ^{[92, с. 640]}. Следовательно, в качестве коррупционных правонарушений могут выступать любые противоправные деяния - дисциплинарные проступки, административные правонарушения, уголовные преступления и собственно гражданско-правовые деликты коррупционного характера, влекущие причинение вреда субъектам гражданского права. Правовая характеристика перечисленных правонарушений коррупционной направленности сообразно степени их социальной опасности представлена в многочисленных нормативных правовых актах, в частности, в Федеральных законах от 27.07.2004 № 79-ФЗ «О государственной гражданской службе Российской Федерации» ^[93], от 02.03.2007 № 25-ФЗ «О муниципальной службе в Российской Федерации» ^[94], ТК РФ, Типовом кодексе этики и служебного поведения государственных служащих Российской Федерации и муниципальных служащих, одобренном решением президиума Совета при Президенте РФ по противодействию коррупции от 23.12.2010 (протокол № 21) ^[95], КоАП РФ, УК РФ и др. В связи с этим нельзя согласиться с В. В. Астаниным, что определение «коррупции», представленное Законом о противодействии коррупции, ограничивается «небольшим рядом коррупционных деяний, предусмотренных ст.ст. 204, 290, 291, 289 УК РФ». Поэтому «когда возникают основания для возмещения ущерба либо упущенной выгоды, возникших в результате коррупционных действий (бездействия), потенциальный истец, - по мнению автора, - сталкивается с проблемой невозможности предъявления требований в гражданском процессе чаще всего по двум причинам. Либо не может быть установлен в уголовном процессе ущерб от коррупции, либо уголовно-наказуемое деяние невозможно квалифицировать как коррупционное преступление (ввиду отсутствия в законодательстве такового понятия). В тех же случаях, когда ущерб доказан, предъявить гражданский иск в уголовном процессе становится затруднительно еще и потому, что судьи, специализирующиеся на уголовном судопроизводстве не готовы к квалифицированному рассмотрению гражданско-правовых споров по преступлениям корруп-ции» ^[32]. Между тем «Категориальное определение сущности и социально-правовой природы коррупции, выражает историческую обусловленность данного феномена системой урегулированных правом общественных отношений, где правовое противодействие коррупции отражает уровень осознания обществом ее общественной опасности; позволяет преодолеть как предельно общий, так и узкий подходы к определению понятия коррупции, доминирование которых может отрицательно влиять на оценку данного явления, законотворческую практику, определение цели и задач государственно-правового регулирования противодействия коррупции», - отмечает С. Н. Шишкарёв ^{[96, с. 5]}. Несмотря на то, что, к примеру, в Германии, в отличие от России, отсутствует законодательное определение коррупции вообще, ее доктринальное, казуальное и профессиональное толкования, как верно подмечает Н. В. Хлонова ^{[7, с. 5]}, точнее, чем в России, отражают сущность и общественную опасность коррупции, соответствуют международным нормативным актам, что обеспечивает формирование в стране эффективной антикоррупционной политики. По данным Центра Трансперенси Интернешнл Германия на протяжении последних 10 лет входит в двадцатку стран с наиболее низким уровнем коррупции ^[97]. Состав рассматриваемой гражданско-правовой связи по возмещению и (или) компенсации вреда, причиненного коррупционным правонарушением, включает в себя следующие элементы, которые принято рассматривать в качестве условий возникновения соответствующих (деликтных) обязательств: 1) наличие имущественного и (или) морального вреда у потерпевшего как результата противоправного деяния причинителя; 2) противоправность поведения причинителя как выражение несоот-ветствия его поведения нормам гражданского и иных отраслей права и нарушения субъективного права потерпевшего; 3) причинная связь между противоправным поведением причинителя и наступившим вредом как выражение объективной связи между деянием причинителя и его результатом; 4) вина причинителя как психическое отношение лица к своему противоправному поведению и его результатам (за исключением случаев, предусмотренных ст. 1100 ГК РФ). При этом потерпевший должен доказать причинение ему вреда и наличие между ним и противоправным деянием причинной связи. По общему правилу, противоправность вредоносного деяния причинителя согласно ст. 56 ГПК РФ и ст. 65 АПК РФ доказывается потерпевшими, а действий судебно-следственных органов, названных в п. 1 ст. 1070 ГК РФ и подп. 5 п. 2, п. 3 ст. 133 УПК РФ, – определяется актами реабилитации, всех иных актов власти –согласно п. 2 ст. 62 КАС РФ и п. 3 ст.189, п. 6 ст. 194, п. 5 ст. 200 АПК РФ презюмируется. В этой связи нельзя согласиться и с А. Л. Маковским, который полагает, что доказывание противоправности индивидуальных и нормативных правовых актов органов власти (их должностных лиц) возлагается на потерпевших, а правомерность актов, совершенных в форме фактических действий, должна обосновываться соответствующими органами власти ^{[97, с.107]}. Применительно к любым актам публичной власти действует процессу-альная презумпция их противоправности, что подтверждается судебной практикой ^[99]. В отношении вины причинителя во всех случаях действует материально-правовая презумпция ее наличия (ст. 1064 ГК РФ). Гражданско-правовые последствия иных коррупционных правонару-шений должны и в достаточной мере сегодня определяются нормами других институтов гражданского права - недействительности сделок, неосновательного обогащения и т.д. Это отвечает норме ст. 34 «Последствия коррупционных деяний» Конвенции ООН против коррупции, согласно которой каждое государство-участник вправе принять меры, в соответствии с основополагающими принципами своего внутреннего законодательства, для урегулирования вопроса о последствиях коррупции. В этом контексте государства-участники могут рассматривать коррупцию в качестве фактора, имеющего значение для аннулирования или расторжения контрактов, или отзыва концессий, или других аналогичных инструментов, или принятия иных мер по исправлению создавшегося положения. Поэтому воздержание России от ратификации Конвенцию о гражданско-правовой ответственности, вопреки утверждению В.А. Коновалова ^{[100, с.132]}, не свидетельствует о несостоятельности ее гражданско-правовых средств противодействия коррупции. Судебное решение в отмеченных выше случаях является завершающим фактом материально-правового порядка юридического состава, выступающим юридико-фактическим основанием возникновения соответствующих обязательств по возмещению и компенсации вреда. Становление обязательств согласно приведенным выше нормам произойдет только после полного накопления в строгой последовательности фактов этих составов, ибо до этого их элементы остаются лишь фактами реальной действительности ^{[101, с. 62]}. Это обусловлено тем, что названные нормы, закрепляя связи между фактами юридического состава, вместе с тем отражают взаимозависимость, свойственную самим отношениям ^{[102, с. 24,86]}, складывающимся в связи с причинением и возмещением или компенсацией вреда.

Правосубъектные гражданско-правовые формы возмещения и компенсации вреда, причиненного правонарушениями коррупционной направленности, состоят в право- дееспособности лиц, участвующих в указанных деликтных обязательствах. Ее характер и способы реализации, в свою очередь, предопределяют своеобразие правовых моделей ^[103], формирующихся согласно нормам представленного субинститута обязательств по возмещению и компенсации вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, в числе которых можно выделить четыре парных подвида, когда: 1) вред, причиненный физическому или юридическому лицу, Россий-ской Федерации, субъектам РФ или муниципальным образованиям коррупционными правонарушениями физического лица, возмещается или компенсируется данным физическим лицом (ст. 1064, ст. 151, 1099 ГК РФ); 2) вред, причиненный физическому или юридическому лицу, Российской Федерации, субъектам РФ или муниципальным образованиям коррупционными правонарушениями работника гражданина или юридического лица при исполнении трудовых (служебных, должностных) обязанностей, возмещается или компенсируется юридическим лицом либо гражданином-работодателем (ст. 1068, ст. 151, 1099 ГК РФ); 3) вред, причиненный физическому или юридическому лицу коррупционными правонарушениями органов государственной власти или местного самоуправления либо должностными лицами этих органов, возмещается или компенсируется соответственно Российской Федерацией, субъектами РФ и муниципальными образованиями (ст. 13, 16, 1069, 1070, 151, 1099 ГК РФ, п. 2, 3 ст. 133, 136, 139 УПК РФ); 4) вред, причиненный Российской Федерации, субъектам РФ или муниципальным образованиям коррупционными правонарушениями должностных лиц государственной власти или местного самоуправления, возмещается или компенсируется данным должностными лицами (ст. 1064, ст. 151, 1099 ГК РФ). Участниками этих обязательств могут быть любые субъекты гражданского права, хотя не каждый из них в равной мере может своими действиями участвовать в формировании соответствующих обязательственно-правовых связей. В рассматриваемых, как и в любых иных, обязательствах имеется две стороны – управомоченная и обязанная, представленные соответственно кредитором (creditor, creditum) и должником (debitor, debitum), понятие которых «считаются общеупотребительными, без различия происхождения обязательства (obligatio)» ^{[78, с. 54]}. Как правило, кредитором здесь выступает потер-певший, а должником – причинитель вреда. С учетом этого нельзя согласиться с К. Г. Токаревой, которая утверждает, что сторонами в данном виде обязательства «выступают потерпевший (кредитор), коим могут быть публично-правовые образования, то есть Российская Федерация, ее субъекты, муниципальные образования в лице своих органов государственной власти и местного самоуправления; физические и юридические лица; причинитель вреда (должник) – коррупционер» ^[81,с.200]. Из числа физических лиц кредиторами рассматриваемых обязательств могут быть: российские граждане, граждане иностранных государств и лица без гражданства, т.к. на них распространяется национальный правовой режим (п. 3 ст. 62 Конституции РФ, абз. 4 п. 1 ст. 2, 1196 ГК РФ, ст. 4 ФЗ от 25.07.2002 № 115-ФЗ «О правовом положении иностранных граждан в Российской Федерации» ^[104]). Поскольку право на возмещение и компенсацию вреда является элементом правоспособности граждан (ст. 18 ГК), постольку таковыми могут быть любые физические лица независимо от объема дееспособности. Но реализация этого права как субъективного может осуществляться лишь полностью дееспособными гражданами (ст. 21 ГК РФ, п. 1 ст. 37 ГПК РФ). Граждане, не обладающие полной дееспособностью (ст. 26, 28, 29, 30 ГК РФ, п. 3-5 ст. 37 ГПК РФ), реализуют его через своих представителей – родителей (усыновителей), опекунов (попечителей), приемных родителей (ст. 32, 33 ГК РФ) ^[105], иных лиц, на которых закон возлагает обязанность по их воспитанию и защите интересов^[106]. Вместе с тем, несовершеннолетние могут лично осуществлять процессуальные права и обязанности в суде в связи с приобретением дееспособности вследствие вступления в установленном порядке в брак до достижения совершеннолетия или в порядке эмансипации (ст. 27 ГК РФ, п. 2 ст. 37 ГПК РФ). Не вызывает сомнения возможность участия в обязательствах по воз-мещению имущественного вреда, причиненного коррупционным правонарушением, в качестве кредитора юридических лиц, в том числе созданным по законодательству иностранных государств. Однако к настоящему времени не получил окончательного разрешения вопрос о выступлении на стороне кредитора юридических лиц и публично-правовых образований в обязательствах по компенсации морального вреда, причиненного подобными деяниями. С момента возрождения гражданско-правового института компенсации морального вреда (Закон СССР от 12.06.1990 «О печати и других средствах массовой информации» ^[107], далее - Закон СССР от 12.06.1990) применительно к публично-правовым образованиям он получил лишь доктринальное обозначение ^{[108,с.114-119]}, а в отношении юридических лиц - различные варианты разрешения. В ракурсе легальной трансформации понятия морального вреда как неимущественного (ст. 39 Закона СССР от 12.06.1990) к физическим и нравственным страданиям граждан (ст. 151 ГК РФ) применительно к юридическим лицам сложилось положительное понимание и применение норм о компенсации морального вреда судами общей юрисдикции и отрицательное со стороны арбитражных судов. Подобная ситуация, по замечанию Г. З. Джавакяна ^[109,с.215], во многом носила парадоксальный характер, ведь в одной и той же стране суды общей юрисдикции и арбитражные суды по-разному применяли и толковали одни и те же положения ГК РФ: первые признавали возможность компенсации морального вреда организациям, вторые - нет. Положительное отношение Верховного Суда РФ к компенсации мо-рального вреда юридическим лицам нашло выражение в ч. 1 п. 11 Постановления Пленума от 18.08.1992 № 11 (ред. от 25.04.1995) «О некоторых вопросах, возникших при рассмотрении судами дел о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» ^[110] и в п. 5 Постановления Пленума от 20.12.1994 № 10 «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда» ^[111]. При этом Верховный суд РФ не исследовал правовую природу морального вреда юридического лица, ограничившись ссылкой на соответствующие правоположения (п. 6 ст. 7 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик, п. 7 ст. 152 ГК РФ). Отрицательное отношение к возможности компенсации морального вреда юридическим лицам со стороны арбитражных судов было представлено в ряде постановлений Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ, например, от 05.08.97 № 1509/97^[112], от 24.02.98 № 1785/97 ^[113], от 01.12.98 № 813/98 ^[114]. В таком виде оно было воспринято арбитражными судами разных уровней^[115]. В этой связи не ясно, почему Президиум ВАС РФ в Информационном письме от 23.09.1999 № 46 «Обзор практики разрешения арбитражными судами споров, связанных с защитой деловой репутации» ^[116] не дал разъяснения о реализации п. 7 ст. 152 ГК РФ. Но вместе с тем Высший Арбитражный Суд РФ не исключал компенсацию морального вреда гражданам-предпринимателям, что подтверждается, в частности постановлением Президиума ВАС РФ от 16.12.97 № 4346/97 ^[117]. При этом Высший Арбитражный Суда РФ исходил из легального определения морального вреда как физических и нравственных страданий (ст. 151 ГК РФ), которые присущи только физическому, но не юридическому лицу. Позиция арбитражных судов изменилась лишь под влиянием Конституционного Суда РФ, который первоначально признал за юридическими лицами сообразно их социальной природе конституционные права^[118], а затем сделал вывод о возможности защиты принадлежащих им неимущественных прав посредством компенсации вреда. Так, в Определении от 04.12.03 № 508-О по жалобе В.А. Шлафмана ^[119] он указал, что применимость того или иного конкретного способа защиты нарушенных гражданских прав к защите деловой репутации юридических лиц должна определяться исходя из природы юридического лица. При этом «отсутствие прямого указания в законе на способ защиты деловой репутации юридических лиц не лишает их права предъявлять требования о компенсации убытков, в том числе нематериальных, причиненных умалением деловой репутации, или нематериального вреда, имеющего свое собственное содержание (отличное от содержания мо-рального вреда, причиненного гражданину), которое вытекает из существа нарушенного нематериального права и характера последствий этого нарушения (п. 2 ст. 150 ГК РФ)». По мнению Конституционного Суда РФ, данный вывод основан на норме ч. 2 ст. 45 Конституции РФ, в соответствии с которой каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом. При этом он указал, что Конвенция о защите прав человека и основных свобод, являющаяся согласно ч. 4 ст. 15 Конституции РФ составной частью правовой системы России, допускает взыскание с государства, виновного в нарушении ее положений, справедливой компенсации потерпевшей стороне, в том числе юридическому лицу, для обеспечения права на справедливое судебное разбирательство (ст. 41). Исходя из этого Конституционный Суд РФ сослался на практику Европейский Суда по правам человека, который в решении от 06.04.2000 г. по делу «Компания «Комингерсол С.А.» против Португалии» ^[120] пришел к выводу о том, что суд не может исключить возможность присуждения коммерческой компании компенсации за нематериальные убытки, которые «могут включать виды требований, яв-ляющиеся в большей или меньшей степени "объективными" или "субъективными". Среди них необходимо принять во внимание репутацию компании, неопределенность в планировании решений, препятствия в управлении компанией (для которых не существует четкого метода подсчета) и, наконец, хотя и в меньшей степени, беспокойство и неудобства, причиненные членам руководства компании», - отметил Конституционный Суд РФ. Очевидно, сообразуясь с этими положениями 10.10.2003 Верховный суд РФ принял постановление Пленума № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров РФ» ^[121], в котором обратил внимание на то, что «Российская Федерация как участник Конвенции о защите прав человека и основных свобод признает юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случае предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после вступления их в силу в отношении Российской Федерации (статья 1 Федерального закона от 30 марта 1998 г. № 54-ФЗ «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней»). Поэтому применение судами вышеназванной Конвенции должно осуществляться с учетом практики Европейского Суда по правам человека во избежание любого нарушения Конвенции о защите прав человека и основных свобод» (ч. 3 п.10), в том числе о компенсации неимущественного вреда юридическим лицам – неправительственным организациям. Справедливости ради уточним, что Высший Арбитражный Суд РФ на необходимость учета положений Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод при осуществлении правосудия арбитражными судами обратил внимание еще 20.12.1999 в Информационном письме № С1-7/СМП-1341 «Об основных положениях, применяемых Европейским судом по правам человека при защите имущественных прав и права на правосудие» ^[122]. Но при этом он, к сожалению, проигнорировал вопрос о компенсации неимущественного вреда юридическим лицам. Наиболее резонансным восприятием арбитражными судами изложенной в Определении от 04.12.03 № 508-О позиции Конституционного суда РФ явилось решение Арбитражного суда г. Москвы от 27.10.2004 по иску ОАО «Альфа-банк» к ЗАО «Коммерсантъ. Издательский дом» о защите деловой репутации, согласно которому истцу ОАО "Альфа-Банк" в возмещение нематериального вреда было присуждено 30000000 рублей ^[123]. Но, поскольку компенсация морального вреда юридическим лицам ассоциировалась, пре-имущественно с защитой их деловой репутации, постольку в арбитражной практике с этого времени начали использовать такие категории, как "компенсация вреда, причиненного деловой репутации", "возмещение репутационного вреда", "компенсация нематериального (репутационного) вреда", "компенсация вреда, причиненного умалением деловой репутации" ^[124]. В связи с изложенным нельзя не обратить внимание на то, что к 2008 году Высший Арбитражный Суд РФ подготовил проекты двух Постановлений Пленума: от 19.12.2007 «О возмещении вреда, причиненного государственными органами, органами местного самоуправления, а также их должностными лицами» и от 04.04.2008 «О способах защиты прав и законных интересов участников экономического оборота в случае причинения им вреда со стороны государственных органов, органов местного самоуправления, а также их должностных лиц», которые предусматривали компенсацию нематериального вреда хозяйствующим субъектам, причем не только по делам о защите деловой репутации, но и по другим категориям дел в сфере реализации публичной власти ^[125]. В этой связи судья Т. Н. Нешатаева в интервью журналу «эж-ЮРИСТ» отметила, что Высший Арбитражный Суд РФ должен дать судам ориентир в разрешении данной категории дел. При этом примени-тельно к юридическому лицу уже недостаточно такого толкования нематериального ущерба, как репутационный вред. «Ведь во многих случаях может вообще не быть никакого репутационного вреда. Но при этом действиями госоргана предприниматель или генеральный директор доведен до инфаркта. Или, например, у него приостановлена лицензия, он не может совершать сделки и начинает платить повышенные ставки по кредитам, или после появления представителей силовых структур все работники фирмы уволились и т. д.» ^{[126, с. 5]}. Во втором из названных проектов было сказано, что «в соответствии со статьей 150 и 151 ГК РФ участники экономического оборота могут обращаться в суд в случаях причинения им беспокойства за развитие бизнеса, увеличения рисков ведения хозяйственной деятельности, нестабильности инвестиционного процесса, непредвиденных затрат времени персонала на преодоление возникших затруднений, неопределенности в планировании решений, которые нужно принимать в связи с управлением хозяйственной деятельностью; иных препятствий в управлении им, явившихся следствием действий (бездействия) субъектов власти» (п. 10). При этом, как справедливо отмечает Е. В. Гаврилов, «прослеживается некоторое доминирование категории "компенсация нематериального вреда", причем как в отношении юридических лиц, так и граждан» ^[127]. К сожалению, эти проекты так и не были реализованы, а в Информационном письме Президиума ВАС РФ от 31.05.2011 № 145 «Обзор практики рассмотрения арбитражными судами дел о возмещении вреда, причиненного государственными органами, органами местного самоуправления, а также их должностными лицами» ^[128] о компенсации неимущественного вреда уже вообще не упоминается. Тем не менее в Постановлении Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 17.07.2012 № 17528/11 по делу № А45-22134/2010 четко отмечалось, что в соответствии с подп. 5 и 7 ст. 152, п. 2 ст. 1099 ГК РФ юридическое лицо наравне с гражданином вправе требовать возмещения убытков и компенсации нематериального (репутационного) вреда, причиненных распространением сведений, порочащих его деловую репутацию^[129]. По сути, аналогичные меры частного порядка предпринял Верховный Суд РФ Постановлением Пленума от 26.09.2008 № 16 «О внесении в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации Конституционного закона "О возмещении государством вреда, причиненного нарушением права на судопроизводство в разумные сроки и права на исполнение в разумные сроки вступивших в законную силу судебных актов" и Федерального закона "О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона "О возмещении государством вреда, причиненного нарушением права на судопроизводство в разумные сроки и права на исполнение в разумные сроки вступивших в законную силу судебных актов"» ^[130]. Здесь однако уместно отметить, что «право на судопроизводство в разумные сроки и право на исполнение в разумные сроки вступивших в законную силу судебных актов», обоснованно позиционируемые в доктрине элементами права на судебную защиту^[131], относящегося к категории личных неимущественных прав граждан и организаций (ст. 45-54 Конституции РФ), к этому времени уже обеспечивались защитой нормами ст. 151, 1070, 1099 ГК РФ. Конституционный Суд РФ, со ссылкой на ранее принятые решения, в Постановлении от 27.06.2013 № 15-П отметил: «право на судебную защиту признается и гарантируется в Российской Федерации согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации как основное и неотчуждаемое право человека на основе принципа равенства всех перед законом и судом (статья 17, части 1 и 2; статья 19, части 1 и 2; статья 46, части 1 и 2); данное право включает в себя не только право на обращение в суд, но и гарантированную государством возможность получения реальной судебной защиты; одним из важных факторов, определяющих эффективность восстановления нарушенных прав, является своевременность защиты прав участвующих в деле лиц (постановления от 2 февраля 1996 года № 4-П, от 3 февраля 1998 года № 5-П, от 28 мая 1999 года № 9-П, от 11 мая 2005 года № 5-П, от 20 февраля 2006 года № 1-П, от 5 февраля 2007 года № 2-П и от 22 апреля 2013 года № 8-П)» ^[132]. Сообразно этому в Постановлении от 14.05.2012 № 11-П он подчеркнул: «исполнение судебного решения, в том числе вынесенного в пользу кредитора в случае нарушения должником гражданско-правового обязательства, по смыслу статьи 46 (часть 1) Конституции Российской Федерации, гарантирующей каждому судебную защиту его прав и свобод, следует рассматривать как элемент судебной защиты; соответственно, защита нарушенных прав не может быть признана действенной, если судебный акт или акт иного уполномоченного органа своевременно не исполняется…»^[133]. Кроме того, защита указанного права обеспечива-лась также ст. 2 Международного пакта от 16.12.1966 о гражданских и политических правах ^[134] и п. 1 ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод 04.11.1950 ^[135], которые являются составной частью российской правовой системы (п. 4 ст. 15 Конституции РФ). В интерпретации Европейского Суда по правам человека, исполнение решения, вынесенного любым судом, должно рассматриваться как неотъемлемая часть "суда" в смысле статьи 6 Конвенции от 04.11.1950 и поэтому право каждого на судебную защиту стало бы иллюзорным, если бы правовая система государства допускала, чтобы окончательное, обязательное судебное решение оставалось недействующим к ущербу одной из сторон (постановления от 19.03.1997 по делу «Хорнсби (Hornsby) против Греции» ^[136], от 07.05.2002 по делу «Бурдов против России» ^[137], от 29.03.2006 по делу «Мостаччуоло (Mostacciuolo) против Италии (№ 2)» ^[138], от 15.02.2007 по делу «Райлян против России» ^[139] и др.). Поэтому принятие 30.04.2010 Федерального закона от № 68 «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» ^[140] было связано не с отсутствием материально-правовых способов защиты указанного права, а в силу пилотного Постановления ЕСПЧ от 15.01.2009 по делу «Бурдов (Burdov) против Российской Федерации» № 2 (жалоба № 33509/04) ^[141] в связи с волокитой в этом вопросе российских судов и исполнения судебных актов. Трудно также объяснить действия законодателя о включении положений этого закона в главу 26 Кодекс административного судопроизводства Российской Федерации от 08.03.2015 № 21(далее - КАС РФ) ^[142] при сохранением его в силе. Дело в том, что согласно п. 5 ст. 1 КАС РФ «Положения настоящего Кодекса не распространяются на производство по делам об административных правонарушениях, а также на производство по делам об обращении взыскания на средства бюджетов бюджетной системы Российской Федерации». Но ведь удовлетворение требований физических и юридических лиц о взыскании денежной компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок предполагает удовлетворение требований истцов именно за счет обращения взыскания на средства бюджетов бюджетной системы страны, в частности России. Между тем разрешение споров о возмещении имущественного и компенсации морального вреда, причиненного незаконных актами публичной власти, по общему правилу, разрешаются в порядке гражданского судопроизводства – ГПК РФ или АПК РФ, а порядок и условия исполнения судебных актов по данной категории дел устанавливаются бюджетным законодательством РФ - главой 24.1 БК РФ. Нельзя не обратить внимания и на то, что предписания этого закона в юриспруденции традиционно позиционировались, в частности, О. В. Вишняковым ^[143], Е. П. Редько ^{[144, с. 24-25]}, Ф. А. Зайцевым ^[145], как специальные нормы о компенсации морального вреда, ибо указанные действия влекут нравственные страдания соответствующих лиц. Но поскольку Федеральный закон от 30.04.2010 № 68 не лишает заинтересованное лицо права на компенсацию морального вреда за указанные нарушения (п. 4 ст. 1), постольку законодатель допускает использование двух независимых друг от друга альтернативных способов защиты нарушенных прав индивида (как физических, так и юридических лиц) на судебную защиту: компенсацию за нарушение указанных прав или компенсацию морального вреда ^[146]. Причем каждый из названных способов защиты обладает собственной правовой природой, основаниями и формами реализации, что подтверждается цивилистической доктриной ^[147] и судебной практикой, частности, п. 1-6 Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 30 и Пленума ВАС РФ № 64 от 23.12.2010 «О некоторых вопросах, возникших при рассмотрении дел о присуждении компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» ^[148]. Поэтому нормы ст. 151, 1099-1101 ГК и положения Федерального закона от 30.04.2010 № 68, с одной стороны, действуют на паритетных началах, а с другой, функционально взаимосвязаны с предписаниями гл. 59 ГК в целом. Вместе с тем Верховный Суд РФ, равно как и нижестоящие суды об-щей юрисдикции, не признавали самостоятельности компенсации нематериального (репутационного) вреда, они продолжали связывать компенсацию морального вреда юридическому лицу с компенсацией морального вреда гражданину. Так, в п. 5 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 20.12.1994 № 10 «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда» сказано, что «Правила, регулирующие компенсацию морального вреда в связи с распространением сведений, порочащих деловую репутацию гражданина, применяются и в случаях распространения таких сведений в отношении юридического лица (пункт 6 статьи 7 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик по правоотношениям, возникшим после 3 августа 1992 г., пункт 7 статьи 152 первой части Гра-жданского кодекса Российской Федерации по правоотношениям, возникшим после 1 января 1995 г.)». Такое же указание дано судам в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 18.08.1992 № 11 (в ред. от 25.04.1995) «О некоторых вопросах, возникших при рассмотрении судами дел о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц», в п. 11 которого записано: «В силу п. п. 5, 7 ст. 152 первой части Гражданского кодекса Российской Федерации гражданин, в отношении которого распространены сведения, порочащие честь, достоинство или деловую репутацию, а также юридическое лицо, в отношении которого распространены сведения, порочащие его деловую репутацию, вправе наряду с опровержением таких сведений требовать возмещения убытков и морального вреда, причиненных их распространением. Компенсация морального вреда виновным должностным лицом или гражданином либо средством массовой информации определяется судом при вынесении решения в денежном выражении». В более лаконичной форме это положение было затем воспроизведено в ч. 1 п. 15 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.02.2005 № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» ^[149]: «правила, регулирующие компенсацию морального вреда в связи с распространением сведений, порочащих деловую репутацию гражданина, применяются и в случаях распространения таких сведений в отношении юридического лица». Это однако не привело к формированию единообразной судебной практики по данной категории дел^[150], а среди ученых-юристов не прекратилась дискуссия о возможности компенсации морального вреда юридическим лицам ^{[70, с. 132-140]}. Существенные изменения в регулировании отношений компенсации морального вреда произошли, как известно, с принятием Федерального закона от 02.07.2013 № 142-ФЗ «О внесении изменений в подраздел 3 раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» ^[151]. Как в 1, так и во 2 абзацах ст. 151 ГК РФ законодатель теперь говорит исключительно о гражданах, а в п. 11 ст. 152 ГК РФ установил, что правила «настоящей статьи о защите деловой репутации гражданина, за исключением положений о компенсации морального вреда, соответственно применяются к защите деловой репутации юридического лица». При этом указанные изменения однако не получили логического завершения, ибо законодатель не разрешил вопрос в целом о способе защиты личных неимущественных прав субъектов гражданского права вообще и юридических лиц в частности, в качестве которого как зарубежные ^{[152, с. 28]}, так и отечественные ^{[153, с. 28-31]} ученые рас-сматривают компенсацию неимущественного вреда. С формальной точки зрения следует согласиться с М. В. Свинцовой, которая отмечает, что «положение п. 11 ст. 152 ГК РФ (в ред. Федерального закона № 142-ФЗ) выглядело бы вполне логично и обоснованно только в случае нормативного закрепления права на компенсацию репутационного вреда юридическому лицу, которое не будет являться составляющей возмещения убытков (имущественного вреда) и не зависит от такого возмещения» ^{[154, с. 52]}. Видимо, желая урегулировать эту ситуацию окончательно законода-тель через год Федеральным законом от 05.05.2014 № 99-ФЗ «О внесении изменений в главу 4 части первой Гражданского кодекса Российской Феде-рации и о признании утратившими силу отдельных положений законода-тельных актов Российской Федерации» ^[155] из определения юридического лица исключил указание, что юридическое лицо может иметь как имущественные, так и личные неимущественные права и обязанности. Согласно п.1 ст. 48 ГК РФ в редакции указанного закона «Юридическим лицом признается организация, которая имеет обособленное имущество и отвечает им по своим обязательствам, может от своего имени приобретать и осуществлять гражданские права и нести гражданские обязанности, быть истцом и ответчиком в суде». Но, сохранив первоначальную редакцию п.1 ст. 2 ГК РФ, законодатель соглашается с тем, что в предмет гражданского права, помимо прочих социальных связей, входят личные неимущественные отношения, объектом которых выступают нематериальные блага. Отсюда следует, что у любых субъектов гражданского права по поводу таких благ возникают соответствующие личные неимущественные права. Однако адекватным способом защиты – компенсацией морального вреда легально обеспеченными оказались лишь неимущественные права граждан. Между тем аналогичные по своей сущности права юридических лиц и публично-правовых образований оказались формально лишенными гражданско-правовых способов защиты. Поэтому изменения ст. 150, 151 и 152 ГК РФ не разрешили проблему компенсации морального вреда юридическим лицам и публично-правовым образованиям, которая законодательно закреплена в качестве отдельного способа защиты нематериальных прав всех субъектов гражданского права (ст. 12 ГК РФ). Простого разграничения законодателем нематериальных благ, принадлежащих гражданам, и возникающих у них по этому поводу личных неимущественных прав, к тому же не в полной мере (ст. 150, 151 ГК РФ), а также указания о нераспространении на юридические лица положений о компенсации морального вреда (ст. 152 ГК РФ) для этого недостаточно. Тем более, что в ряде нормативно-правовых актов законодатель говорит о компенсации морального вреда безотносительно к личности потерпевшего, например, в Федеральных законах от 13.03.2006 № 38-ФЗ «О рекламе» ^[156] (ст. 38), от 27.07.2006 № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» ^[157] (ст. 17). Вместе с тем в ч. 4 ст. 6 Федерального закона от 03.04.1995 № 40-ФЗ «О федеральной службе безопасности» законодатель прямо говорит о том, что «Государственные органы, предприятия, учреждения и организации независимо от форм собственности, а также общественные объединения и граждане вправе требовать от органов федеральной службы безопасности возмещения материального ущерба и морального вреда, причиненного действиями должностных лиц органов федеральной службы безопасности при исполнении ими служебных обязанностей». О необходимости учета моральных аспектов вреда при его возмещении речь идет также в п. 4 ст. 13 Модельного закона «Основы законодательства об антикоррупционной политике» и п. 2 ст. 22. Модельного закона о противодействии коррупции, принятого в г. Санкт-Петербурге 25.11.2008 Постановлением 31-20 на 31-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств-участников СНГ ^[158]. К сожалению, в этой ситуации неопределенную позицию занял Вер-ховный Суд РФ как единственный высший судебный орган страны (после ликвидации с 6 августа 2014 г. Высшего Арбитражного суда РФ). Порази-тельно, но, несмотря на то, что с момента изменения ст. 152 ГК РФ прошло около двух лет, Верховный Суд РФ не внес каких-либо изменений в п. 15 Постановления Пленума от 24.02.2005 № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» по применению указанной нормы ГК РФ, равно как и в п. 5 Постановления Пленума от 20.12.1994 № 10 «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда», в части компенсации морального вреда юридическим лицам. В этом отношении лишено какой-либо аргументации и обоснования Определение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда РФ от 17.08.2015 по делу № 309-ЭС15-8331^[159], которым отменено решение Арбитражного суда Пермского края от 17.12.2014, постановление Семнадцатого арбитражного апелляционного суда от 19.02.2015 и постановление Арбитражного суда Уральского округа от 18.05.2015 по делу № А50-21226/2014 и отказано в удовлетворении требований общества с ограниченной ответственностью «МХС групп» о взыскании с Российской Федерации в лице Федеральной службы судебных приставов за счет казны России морального вреда в размере 49 666 руб. 53 коп. Ибо, если суды руководствовались ст. 15 Конституции РФ, Конвенцией о защите прав человека и основных свобод, учитывая практику Европейского Суда по правам человека (постановление от 06.04.2000 по делу "Компания Комингерсол С.А" против Португалии), а также ст. 2, 5 Федерального закона от 02.10.2007 № 229-ФЗ «Об исполнительном производстве», ст.12 Федерального закона от 21.07.1997 № 118-ФЗ «О судебных приставах», ст. 151, 1101 ГК РФ, подп. 1 п. 3 ст. 158 Бюджетного кодекса Российской Федерации, разъяснениями, содержащимися в п. 1, 2 Постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 22.06.2006 № 23 «О некоторых вопросах применения судами норм Бюджетного кодекса Российской Федерации», то Судебная коллегия по экономическим спорам Верховного Суда РФ ограничилась воспроизведением абз.1 ст. 151 ГК РФ и абз. 4 п. 2 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 20.12.1994 г. № 10. При этом она не стала утруждать себя анализом природы морального вреда юридического лица, а также обоснованием отхода по данной категории дел от позиции Конституционного Суда РФ и Европейского Суда по правам человека, а лишь констатировала: «Статья 1069 Гражданского кодекса Российской Федерации, регулирующая гражданско-правовую ответственность за вред, причиненный публичной властью, прямо не предусматривает компенсации морального вреда юридическому лицу. В действующем законодательстве отсутствует прямое указание на возможность взыскания морального вреда в пользу юридического лица, в связи с чем оснований для удовлетворения заявленных ООО "МХС групп" требований не имелось». Между тем «Верховный Суд это не та инстанция, которая, - как спра-ведливо отмечает П. Хлюстов, - может ограничиться простым переписыванием норм права. Юридическое сообщество ждет от ВС РФ глубокого анализа сложных правовых вопросов, а не формальных отписок» ^[160]. К тому же он должен оперативно реагировать на изменения законодательства и своевременно корректировать рекомендации, данные судам. Вместе с тем судебные органы и сегодня в принципе не исключают возможности присуждения юридическим лицам денежной суммы в счет компенсации морального вреда. Но при этом они исходят исключительно из мотивировочной части постановления Европейского суда по правам человека от 06.04.2000 по делу «Компания Комингерсол С.А.» против Португалии» ^[161], в которой сказано, что основанием для компенсации морального вреда в пользу юридического лица может служить «состояние длительной неопределенности» для него в связи с незаконными актами публичной власти. Но так как в большинстве случаев они этого «не усматриваю», то отказывают в удовлетворении подобных требований юридическим лицам^[162]. В то же время, исходя из п. 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 30 и Пленума ВАС РФ № 64 от 23.12.2010 «О некоторых вопросах, возникших при рассмотрении дел о присуждении компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок», суды, лавируя между нормами ст. 151, 1096, 1970, 1099-1101 ГК РФ и п. 4 ст.1 Федерального закона от 30.04.2010 № 68-ФЗ «О ком-пенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок», удовлетворяют требования юридических лиц о денежной компенсации за нарушения прав на судопроизводство и исполнение судебного акта в разумный срок ^[163]. В других случаях как и прежде арбитражные суды, присуждая юридическим лицам денежную компенсацию неимущественного вреда, оперируют понятием «компенсация нематериального репутационного вреда» ^[164]. Тем не менее, несмотря на изложено, среди ученых не сложилось единого мнения относительно доктринального разрешения данной проблемы. Отдельные ученые, в частности А. М. Эрдилевский, считают, что «Новая редакция ст. 151 ГК устраняет какие-либо сомнения в том, что такой способ защиты гражданских прав, как компенсация морального вреда, может применяться лишь в отношении физического, а не юридического лица. Такой же вывод следует и из п. 11 ст. 152 ГК в ее новой редакции…» ^[165]. М. Ю. Тихомиров по этому поводу пишет следующее: «Уточнение, внесенное в рассматриваемую норму (автор имеет в виду ст. 152 ГК РФ – Е.Ч.), является весьма актуальным и существенным, так как прежняя ее ре-дакция порождала трудности в правоприменительной практике» ^{[166, с. 16]}. По мнению В. А. Белова, этими изменениями ГК РФ «отвергнуты по-пытки арбитражной практики ввести институт компенсации вреда, причи-ненного деловой репутации юридических лиц, в качестве аналога морального вреда - институт репутационного вреда» ^{[167, с. 38]}. О завершении практики арбитражных судов о компенсации нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам ведут речь также Т. Бойко ^{[168, с. 81]}, Д. А. Григорьев ^{[169, с. 95]} и другие ученые. Причем некоторые авторы выступают именно за такое развитие правоприменительной практики в рассматриваемой сфере. Так, Н. В. Козлова, в процессе анализа новелл ГК РФ о гражданской правоспособности юридического лица, отмечает: «Законом также установлено, что правила о защите деловой репутации гражданина соответственно применяются к защите деловой репутации юридического лица, за исключением положений о компенсации морального вреда (п. 11 ст. 152 ГК РФ). Тем самым прекращена далеко не бесспорная практика взыскания в судебном порядке "нематериального", "репутационного вреда" в пользу юридического лица». Далее, со ссылкой на доктрину гудвилл ^[170], она делает вывод о том, что «наименование, место нахождения и свобода перемещения юридического лица (ст. 54 ГК РФ), его деловая репутация (ст. 152 ГК РФ), коммерческая или иная тайна (ст. 1465 ГК РФ), являются элементами гудвилла (goodwill) и носят имущественный характер» ^{[171, с. 81]}, а поэтому не могут защищаться посредством компенсации неимущественного вреда. Разделяя данную позицию, Л. Ю. Михеева исходит из того, что Определение Конституционного Суда РФ от 04.12.2003 № 508-О и сформулированная на его основе в актах высших судебных органов практика о компенсации юридическим лицам репутационного вреда связана «с не вполне точным пониманием термина damage (в переводе с англ. яз. - ущерб, убыток, вред или само возмещение убытков), используемого в актах Европейского суда по правам человека, на которые опирались при формировании правовой позиции российские высшие суды, а также с тем обстоятельством, что доказывание размера убытков (ст. 15 ГК), причиненных диффамацией, в современной судебной практике действительно затруднено. Законодатель, - по ее мнению, - успешно исправил это недоразумение, и теперь в п. 11 ст. 152 ГК РФ напрямую указано на невозможность применения положений о компенсации морального вреда к защите деловой репутации юридических лиц» ^{[172, с. 86]}. Между тем большинство специалистов поддерживают компенсацию нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам. Так, М.А. Ражкова, с учетом положений Определения Конституционного Суда РФ от 04.12.2003 № 508-О, полагает, что «репутационный ущерб (неимуществен-ный ущерб, причиненный распространением порочащих сведений или незаконным использованием деловой репутации субъекта предпринимательской деятельности) должен возмещаться нарушителем в денежном эквиваленте вне зависимости от того, является ли субъектом предпринимательской деятельности физическое или юридическое лицо» ^{[173, с. 61]}. В другой работе она уточняет, что «в тех случаях, когда речь идет о причинении ущерба деловой репутации (репутации в бизнес-среде) как юридическому лицу, так и индивидуальному предпринимателю, должен предусматриваться единый механизм. В обоих этих случаях денежная компенсация должна присуждаться в возмещение не морального вреда, причиненного субъекту права, а вреда, причиненного объекту гражданских прав - самой деловой репутации. Под таким вредом (причиненным самому объекту гражданских прав) и следует понимать репутационный ущерб. Учитывая, что вред в данном случае причиняется нематериальному (неимущественному) активу, вполне уместно говорить о том, что это неимущественный вред, требующий денежной компенсации» ^{[174, с. 68-71]}. По мнению Е. Гаврилова, «новая редакция ст. 152 ГК РФ вовсе не исключает возможность компенсации нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам. Существование компенсации нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам связано не столько с компенсацией морального вреда (ст. 151 ГК РФ), сколько с применением ч. 2 ст. 45 Конституции РФ, ст. 6, п. 2 ст. 150 ГК РФ, а также прецедентной практикой Европейского суда по правам человека, допускающего возможность взыскания подобной компенсации в отношении организаций-заявителей. Если мы проанализируем правовую позицию КС РФ, о которой говорили раньше (автор имеет в виду Определение от 04.12.2003 № 508-О - уточнение мое Е.Ч.), то можем сделать вывод, что она полностью сохраняет свою актуальность и при новой редакции ст. 152 ГК РФ» ^[175,с.2]. В другой работе он акцентирует внимание на то, что: «О компенсации нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам ГК РФ как ничего не говорил, так ничего и не говорит. Указанный непоименованный способ защиты возник в российском праве благодаря прецедентной практике Европейского суда по правам человека…, Определению КС РФ от 04.12.2003 № 508-О, нашел свое отражение в правовой позиции Президиума ВАС РФ, получил широкое применение в современной судебно-арбитражной практике. Таким образом, существование компенсации нематериального (репутационного) вреда юридическим лицам, - заключает автор, - связано не столько с компенсацией морального вреда (ст. 151 ГК РФ), сколько с применением норм международного права, которые являются частью российской правовой системы (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ), ч. 1 ст. 19, ч. 2 ст. 45 Конституции РФ, ст. 6, п. 2 ст. 150 ГК РФ. Анализ указанной правовой позиции КС РФ позволяет сделать вывод, что она сохраняет свою актуальность и при новой редакции ст. 152 ГК РФ» ^{[176, с. 82]}. Исходя из позиции ЕСПЧ, европейских стран и более чем десятилетней практики национальных судов М. А. Ражкова и Д. В. Афанасьев утверждают, что к настоящему времени сформировалось также доктринальное обоснование возможности денежной компенсации неимущественного вреда юридическим лицам ^{[177, с. 74]}. О. Ш. Аюпов считает, что поскольку Конституционный Суд РФ в Оп-ределении от 04.12.2003 № 508-0 «сформулировал свою правовую позицию о существовании относительно такого самостоятельного способа защиты, как компенсация нематериального вреда юридическому лицу, не установив при этом его жесткой привязанности к компенсации морального вреда», постольку «можно с уверенностью предположить, что на практике компенсация нематериального вреда будет применяться судами и внесенные изменения (в ст. 152 ГК РФ – Е.Ч.) не смогут этому воспрепятствовать» ^{[178, с. 95]}. Напротив, А. Бахтина и А. Александров отмечают, что правовая позиция Конституционного суда РФ от 04.12.2003 № 508-О не была основана на отмененной норме п. 7 ст. 152 ГК РФ, но предопределить ее влияние на будущую судебную практику не представляется возможным, ибо она «не признается обязательной для судов общей юрисдикции и арбитражных судов (таковыми объявляются лишь правовые позиции, выраженные в постановлениях Конституционного суда - абзац пятый ст. 79 Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации»)» ^[179], с чем трудно согласиться. Представляется, что принятие новой редакции ст. 152 ГК РФ сделало очевидной позицию законодателя по поводу невозможности применения при защите деловой репутации юридических лиц норм о возмещении морального вреда физическим лицам. Однако исчерпывающее регулирование вопросов компенсации юридическим лицам ущерба неимущественного характера вообще и репутационного вреда в частности по-прежнему отсутствует. Возможность взыскания нематериального вреда в пользу юридических лиц основывается на положениях ч. 4 ст. 15, ч. 1 ст. 19, ч. 2 ст. 45 Конституции РФ, общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации, в частности, Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, прецедентной практики Европейского Суда по соблюдению прав человека, и прежде всего в силу решения Европейского суда по правам человека от 06.04. 2000 по делу «Компания Комингерсол С.А. против Португалии», а также правовой позиции Конституционного Суда РФ, представленной в его Определении от 04.12.2003 № 508-0 и воспринятой судами общей юрисдикции и арбитражными судами страны. Идея компенсации неимущественного вреда юридическим лицам получила широкое признание практически во всех европейских правопорядках. Отчасти эта тенденция связана с взаимным влиянием национальных правовых систем, а также с наднациональными факторами, из которых особое значение имеет практика Европейского суда по правам человека^[180]. Согласно ст. 34 Конвенции от 1950 г. ЕСПЧ обладает компетенцией принимать жалобы от «любого физического лица, любой неправительственной организации или любой группы частных лиц, которые утверждают, что явились жертвами нарушения одной из Высоких Договаривающихся Сторон их прав...». Судебная практика ЕСПЧ, переходящая в позитивные правила поведения субъектов соответствующих правоотношений, является важнейшим дополнением как к самой Конвенции, так и к правовым системам ратифицировавших ее стран, поскольку ЕСПЧ традиционно осуществляет расширительное толкование закрепленных в Конвенции прав, свобод и их гарантий и судебной практики членов Совета Европы^{[152, с. 28]}. Данное право закреплено в ст. 32 Конвенции, которая наделила ЕСПЧ компетенцией не только применять Конвенцию, но и осуществлять ее толкование. Государства - участники Конвенции, в том числе и Россия, приняли на себя обязательство учитывать постановления ЕСПЧ при вынесении своих решений. К этому российские суды обязывает Федеральный закон о ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней. В ст. 1 этого Федерального закона закреплено положение, согласно которому Россия в соответствии со ст. 46 Конвенции признает ipso facto (в силу факта) и без специального соглашения юрисдикцию ЕСПЧ обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней. Данное правило действует в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после их вступления в действие в отношении Российской Федерации. Это означает, что органы власти Российской Федерации в своей деятельности должны учитывать практику ЕСПЧ при осуществлении своей деятельности. При этом имеются в виду не только постановления, вынесенные в отношении Российской Федерации, в частности, от 14.06.2005 «Дело "ООО "Русатоммет" (Rusatomet Ltd.) против Российской Федерации» (жалоба № 61651/00), от 05.10.2006 «Дело "Московское отделение Армии Спасения (Moscow Branch of the Salvation Army) против Российской Федерации» (жалоба № 72881/01), от 05.04.2007 «Дело "Саентологическая церковь г. Москвы (Church of Scientology Moscow) против Российской Федерации» (жалоба № 18147/02), от 14.06.2007 «Дело "Общество с ограниченной ответственностью "Производственно-торговый кооператив "Меркурий" (OOO PTK "Merkuriy") против России» (жалоба № 3790/05), от 23.07.2009 «Дело "Сутяжник" (Sutyazhnik) против Российской Федерации» (жалоба № 8269/02) от 22.12.2009 «Дело "МП "Кинескоп" (MP Kineskop) против Российской Федерации» (жалоба № 16141/05) ^[181], но также и постанов-ления, вынесенные ЕСПЧ в отношении других государств. Ссылка Конституционного Суда РФ в Определении от 04.12.2003 № 508-О на дело «Комингерсоль против Португалии сделана для обоснования того, чтобы подтвердить принципиальную возможности компенсации юридическому лицу в связи с нарушением его личных неимущественных прав не морального, не «репутационного», а именно неимущественного вреда, по правилам, регулирующим в сходной ситуации компенсацию морального вреда гражданам. При этом использование судом понятия «нематериальные убытки», за что его критиковали А. Эрделевский ^{[182, с. 115]} и К. Скловский^{[183, с. 39]} (в настоящее время Л. Ю. Михеева) не относится к сущностным его упущениям, ибо английский термин «non-pecuniary damage» на русский язык переводится как «неденежный ущерб», «нематериальный вред», «моральный вред», а понятие «damage» имеет значение как повреждение, ущерб (убыток), вред ^[184]. Другое дело, что понятие «убытки», трактуемое в отечественной цивилистике как денежная форма имущественного вреда, получившее именно в этом смысле закрепление в ст. 15 ГК, нецелесообразно использовать с прилагательным «нематериальные». Как верно отмечает Д. В. Афанасьев, «Английский термин "non-pecuniary damage", означающий "неимущественный (нематериальный) ущерб", как правило, переводят на русский язык как "моральный вред". Однако по своему объему понятие "неимущественный ущерб", используемое в практике Европейского суда по правам человека (далее - Европейский суд, Суд), не совпадает с понятием "моральный вред", знакомым российскому праву, поскольку является более широким по смыслу и включает моральный вред (причиненные физические или нравственные страдания) лишь в качестве одного из аспектов» ^{[185, с. 37]}. В этой связи нельзя согласиться с упреками Н. Козловой в адрес Конституционного суда РФ о том, что он не раскрыл содержания нематериального вреда, причиняемого юридическому лицу. Ибо, как она сама отмечает, в «отечественном гражданском праве понятие «вред» используется для обозначения всякого умаления личного либо имущественного блага» ^[186,с.15]. Необоснованными являются утверждения Н. Козловой о том, что наименование, место нахождения и свобода перемещения юридического лица (ст. 54 ГК РФ), его деловая репутация (ст. 152 ГК РФ), коммерческая или иная тайна (ст. 1465 ГК РФ) представляют элементы гудвилла, носят имущественный характер и поэтому не могут защищаться посредством компенсации неиму-щественного вреда ^{[171, с. 81]}. Гудвилл (англ. goodwill) – экон. условная стоимость деловых связей фирмы, предприятия; денежная оценка престижа торговой марки, управленческих, организационных и технических ресурсов ^{[187, с. 175]}. Он включает в себя, как отмечает Е.А. Ершова, крайне разноплановые понятия, относящиеся как к праву, так и к экономике и бухгалтерскому учету, поэтому, говоря о гудвилл бизнеса, юристы, экономисты и бухгалтеры оперируют своими собственными категориями и представлениями. В гражданско-правовой сфере - речь идет о гудвилл бизнеса при его непосредственном восприятии заказчиками или клиентами, а также обществом в целом; при этом имеются в виду все элементы, составляющие гудвилл: его местоположение, личные и профессиональные качества сотрудников и управляющего персонала, наличие потенциальных связей и возможностей бизнеса, наличие объектов исключительной собственности, ноу-хау, секретов производства, незарегистрированных товарных знаков и пр., а также возможность оперировать этими элементами в различных гражданско-правовых сделках. Из этого следует, что он включает в себя как нематериальные активы, которые могут быть идентифицированы, так и отдельный, особый актив, не поддающийся идентификации, - гудвилл, - заключает Е. А.Ершова ^[170,с.41]. Согласно Международному стандарту финансовой отчетности (IFRS) 3 «Объединения бизнеса», введенному в действие на территории России Приказом Минфина РФ от 25.11.2011 № 160н (ред. 26.08.2015 № 133н) ^[188], гудвилл – это «актив, представляющий собой будущие экономические выгоды, являющиеся результатом других активов, приобретенных при объединении бизнеса, которые не идентифицируются и не признаются по отдельности» (Приложение A). Между тем с позиций российской доктрины права о гудвилл можно говорить в смысле нематериальных активов, которые поддаются идентификации. Согласно п. 3 ст. 257 НК РФ нематериальными активами признаются приобретенные и (или) созданные налогоплательщиком ре-зультаты интеллектуальной деятельности и иные объекты интеллектуальной собственности (исключительные права на них), используемые в производстве продукции (выполнении работ, оказании услуг) или для управленческих нужд организации в течение длительного времени (продолжительностью свыше 12 месяцев). К нематериальным активам, в частности, не относятся интеллектуальные и деловые качества работников организации, их квалификация и способность к труду. При этом в соответствии с подп. «ж» п. 3 Положения по бухгалтерскому учету «Учет нематериальных активов» (ПБУ 14/2007), утвержденному Приказ Минфина РФ от 27.12.2007 № 153н (ред. от 24.12.2010) ^[189], для принятия к бухгалтерскому учету объекта в качестве нематериального актива необходимо помимо всего прочего отсутствие у объекта материально-вещественной формы. Это опровергает тезис Н. Козловой об имущественном характере вышеназванных благ юридических лиц. По отношению к ним, равно как и другим нематериальным благам, у юридических лиц возникают личные неимущественные права^[190], защита которым может осуществляться посредством компенсации неимущественного вреда. Неимущественный ущерб, причиненный юридическому лицу вследствие нарушения его нематериальных благ проявляется в самых разнообразных формах: возникших трудностях и неопределенности при управлении текущей деятельностью компании, неизвестности и неясности для руководства компании и ее акционеров при планировании и принятии решений в ходе такой деятельности, негативные финансовые последствия нарушения прав компании, не поддающиеся точному подсчету, умаление имиджа организации. Отсутствие «прямого указания в законе на способ защиты деловой репутации юридических лиц, - как отмечает Конституционный Суд РФ в Определении от 04.12.2003 № 508-О, - не лишает их права предъявлять требования о компенсации убытков, в том числе нематериальных, причиненных умалением деловой репутации, или нематериального вреда, имеющего свое собственное содержание (отличное от содержания морального вреда, причиненного гражданину), которое вытекает из существа нарушенного нематериального права и характера последствий этого нарушения (пункт 2 статьи 150 ГК Российской Федерации)». Поэтому бесперспективной представляется разработка в цивилистике категории так называемого репутационного вреда как неблагоприятного изменения в охраняемой законом деловой репутации юридического лица, которую одни авторы предлагают использовать наряду с понятием «моральный вред» ^{[191, с. 8,21-22]}, а другие – с категорией «иной неимущественный вред» ^{[144, с. 19-21]}, поскольку она охватывает последствия нарушения лишь одного личного права указанного субъекта гражданского права. Если пойти по такому пути, то необходимо применительно к каждому конкретному виду неимущественных прав моделировать отдельные виды неимущественного вреда, что лишено здравого смысла. Некоторые юристы, в частности М.Н. Малеина ^{[192, с. 48]}, ратуют за использование в законе категории «неимущественный вред» в значении физических и (или) нравственных переживаний (страданий) граждан Вместе с тем, нельзя не согласиться, что физические и нравственные страдания не исчерпывают всех форм последствий нарушения прав индивида ^{[193, с. 45]}. Г.Г. Горшенков к ним относит деформацию социальных качеств, дезориентацию установок лица и предлагает понятие «моральный вред» заменить категорией «субъективные потери» ^{[194, с. 8]}. Но закон не может закрепить перечень всех форм реакции граждан на нарушения их прав. Нет смысла также в замене этого понятия терминами «субъективные потери» или «неимущественный вред» при сохранении их трактовки как страданий граждан, т.к. по своему содержанию первый лишен правового смысла, а второй – включает в себя не только моральный, но и иные его виды ^{[195, с. 55]}. Не решит вопроса и исключение из ст. 151 ГК слов «физические или нравственные» при сохра-нении в ГК компенсации морального вреда как способа защиты граждан при посягательстве на их личность и включении в него понятия неимущественного вреда, «связанного с имущественным, который возникает при нарушении нематериальных благ, принадлежащих юридическим лицам», и личного неимущественного вреда, «связанного или не связанного с имущественным, который возникает при нарушении нематериальных благ или неимущественных прав, принадлежащих физическим лицам», как предлагает О.А. Пешкова ^{[196, с. 71,74]}. Также неприемлемым является закрепление данного понятия в отдельных отраслях права. Об этом наглядно свидетельствует отрицательный опыт украинского законодателя, который закрепил в многочисленных правовых актах отдельные не согласующиеся между собой дефиниции морального вреда, причем именуемого по-разному: в одних случаях – «моральным», в других – «неимущественным», в третьих – путем сочетания этих двух терминов: «моральный (неимущественный)» вред. Говорить в этой связи об эффективности правового регулирования соответствующих отношений и формировании адекватной единообразной практики по данной категории дел, равно как и единстве мнений на этот счет ученых-юристов и практиков, просто не представляется возможным ^{[197, с. 33-34]}. Проблема заключается в необходимости уточнения самого понятия «моральный вред», т.к. при его формулировке в проекте ГУ Российской Империи произошло смещение акцента с нарушения прав личности на реакцию лица по этому поводу в виде страданий, воспринятое современной цивилистикой и, в конечном счете, ст. 151 ГК РФ ^[198,с.14]. Ведь по единодушному мнению ученых, сущность вреда состоит в умалении как таковом самих благ личности. А.М. Эрделевский, разделяя данное положение и критикуя законодательное определение морального вреда, когда задается вопросом о том, «Как корреспондируется это определение пониманию вреда как умаления охраняемых законом благ?», в плане доктринального формирования дефиниции рассматриваемого понятия, к сожалению, ограничился, как отмечалось выше, предложением о замене прилагательного «моральный» на «психический» вред ^[156]. Формы же выражения вреда, в том числе морального, могут быть самыми разнообразными. В этой связи в ГК и иных правовых актах его необходимо заменить категорией «неимущественный вред» как умаление нематериальных благ, являющихся объектом соответствующих личных не-имущественных прав лица, без указания на формы проявления вреда, применимой в отношении любых субъектов гражданского права. В ракурсе совершенствования структуры ГК РФ предлагается включить в него Раздел I.1. «Нематериальные блага субъектов гражданского права и их защита», состоящий из пяти глав: Глава 12.1. «Общие положения о нематериальных благах субъектов гражданского права»; Глава 12.2. «Нематериальные блага граждан»; Глава 12.3. «Нематериальные блага юридических лиц»; Глава 12.4. «Нематериальные блага Российской Федерации, субъектов Российской Федерации и муниципальных образований»; Глава 12.5. «Защита нематериальных благах субъектов гражданского права», который заложить основы соответствующей подотрасли гражданского права. В отдельных случаях личность кредитора рассматриваемых обяза-тельств определяется непосредственно нормами права, например п. 2, 3 ст. 133 УПК, в отношении тех, которые возникают в порядке ст. 151, 1099, п. 1 ст. 1070 ГК, подп. 5 п. 2, п. 3 ст. 133 УПК. Но поскольку это связано с принятием по отношению к ним акта реабилитации, то это не имеет решающего значения. Тем более, что к ним законодатель относит также юридические лица (ст. 139 УПК), которые однако в качестве таковых могут выступать лишь по п. 2 ст. 1070 ГК, т.к. совершение в отношении них перечисленных в п. 1 этой статьи вредоносных действий немыслимо. Отсюда следует, что применительно к юридическим лицам указанная норма УПК дублирует п. 2 ст. 1070 ГК. В связи с этим ст. 139 УПК целесообразно исключить из главы 18 УПК РФ или сделать в ней отсылку к ГК РФ. Должником анализируемых обязательств могут быть любые субъекты гражданского права, противоправным коррупционным деянием которых причинен вред. При определении их личности следует руководствоваться нормами гл. 59 ГК РФ как применительно к причинению имущественного, так и морального вреда, на что указывает п. 1 ст. 1099 ГК РФ и Верховный Суд РФ ^[199]. Вместе с тем в установленных законом случаях (абз. 2 п. ст. 1064, ст. 1068, 1069, 1070 ГК РФ) вред, причиненный одним лицом, подлежит возмещению или компенсации другим. С учетом этого в данных ситуациях необходимо различать фигуру непосредственного причинителя вреда и ответственного лица (должника обязательства) ^{[200, с.73]}. Причем лица, обязанные возместить вред, отвечают за собственное виновное бездействие, вы-разившееся в непринятии мер по предотвращению причинения вреда, а по-этому никакого вменения действий одних лиц в вину другим, как полагает Е. В. Смиренская^{[201, с. 7,13]}, не происходит. Гражданско-правовая ответственность за причинение вреда отдельными коррупционными деяниями граждан, не обладающих полной дееспособностью, решается с учетом степени их деликтоспособности (ст. 1073-1078 ГК РФ), что может привести к модификации существующих и формированию новых взаимосвязанных обязательств ^{[70, с. 147]}. Согласно ч. 2 ст. 4 Закона о противодействии коррупции иностранные граждане, лица без гражданства, не проживающие постоянно в России, обвиняемые (подозреваемые) в совершении коррупционных правонарушений за пределами России, подлежат ответственности в соответствии с законодательством РФ в случаях и порядке, которые предусмотрены международными договорами РФ и федеральными законами. Лица, возместившие или компенсировавшие вред, причиненный несовершеннолетним, не имеют права регресса к нему (п. 4 ст. 1081 ГК). Образовательные и другие учреждения, возместившие за несовершеннолетнего вред, вправе предъявить иск в порядке регресса к своему работнику (п. 1 ст. 1081 ГК). Юридические лица и граждане-работодатели в качестве должников исследуемых обязательств выступают в порядке ст. 1068 ГК РФ, когда вред причинен их работниками, в том числе лицами, выполняющими управленческие функции коммерческой или иной организации, при осуществлении ими предпринимательской, производственной и иной хозяйственной деятельности, связанной с совершением коррупционных правонарушений. Причем указания данной нормы о круге лиц, противоправные действия которых рассматриваются как действия организации, служат общим правилом для отнесения к числу должников обязательств по возмещению и компенсации вреда любых видов и организационно-правовых форм юридических лиц, индивидуальных предпринимателей и граждан-работодателей. Ответственность хо-зяйственных товариществ и производственных кооперативов за вред наступает, когда он причинен их работниками или участниками, т.к. их деятельность реализуется как через действия их работников, так и участников (п. 2 ст. 1067 ГК). При этом применение за коррупционное правонарушение мер гражданско-правовой ответственности к юридическому лицу согласно п. 2 ст. 14 Закона о противодействии коррупции не освобождает от ответственности за данное коррупционное правонарушение виновное физическое лицо, равно как и привлечение к уголовной или иной ответственности за коррупционное правонарушение физического лица не освобождает от ответственности за данное коррупционное правонарушение юридическое лицо, что согласуется с предписаниями ст. 26 Конвенции ООН против коррупции. Однако, если вред причинен работником во время исполнения трудовых обязанностей, но действием, которое не является служебным, организация и гражданин-работодатель за него не отвечают ^[202]. Юридические лица и граждане-работодатели, возместив или компенсировав вред, причиненный их работником, имеют право обратного требования к этому лицу в размере выплаченного возмещения, если иной размер не установлен законом (п. 1 ст. 1081 ГК РФ, гл. 39 ТК РФ). Тождественные по смыслу нормы ст. 13, 16, 1069 ГК РФ и ст. 1070 ГК РФ, являющейся специальной по отношению к ст. 1069 ГК РФ ^{[203, с. 258]}, во взаимосвязи со ст. 151, 1099 ГК РФ, п. 2, 3 ст. 133, 136, 139 УПК РФзакрепляют исключительные модели деликтных обязательств. Вред, причиненный физическому или юридическому лицу незаконными актами власти органов государственной власти и местного самоуправления или должностными лицами этих органов, в том числе сопряженных с коррупционным деянием последних, возмещается или компенсируется Россией, субъектами РФ и муниципальными образованиями. Ее формирование предопределено особенностями гражданской правосубъектности России, субъектов РФ и муниципальных образований и способами ее реализации. Подобное решение проблемы имеет глубокое социальное и политико-правовое содержание и является обоснованным, но не согласуется со ст. 123.22 ГК РФ, предусматривающей лишь субсидиарную ответственность собственника, в том числе публично-правовых образований, имущества учреждения по обязательствам последнего ^[204], в форме которых, как правило, функционируют органы государственной власти и местного самоуправления. Поэтому представляется необходимым ст. 123.22 ГК РФ дополнить п. 6.1 следующего содержания: «В случаях, предусмотренных настоящим Кодексом и другими федеральными законами, по обязательствам учреждения отвечает собственник его имущества». Следует однако отметить, что субъекты РФ и муниципальные образования должниками обязательств, возникающими на основании ст. 151, 1099, 1070 ГК РФ, могут быть лишь потенциально, поскольку согласно п. 1 ст. 1070 ГК вред, причиненный перечисленными в нем незаконными действиями, возмещается за счет казны России, и лишь в случаях, предусмотренных законом, за счет казны субъектов РФ или муниципальных образований ^[205]. В связи с тем, что к настоящему времени подобные случаи законом не определены, указанные субъекты de facto не могут выступать должниками обязательств по возмещению и компенсации вреда, возникающим в порядке этих норм права ^{[103, с. 105-139]}. Сообразно приведенным моделям в обязательстве из причинения вреда незаконными актами власти помимо сторон (кредитора и должника) необходимо вычленять: 1) непосредственного причинителя вреда; 2) представителя должника в суде; 3) лицо, исполняющее обязанность должника по возмещению и компенсации вреда. Непосредственным причинителем здесь выступают органы государственной власти или местного самоуправления, а также их должностные лица. Однако неопределенность решения вопроса о категории и круге органов государственной власти и местного самоуправления в Конституции России и использование в ГК РФ понятия «государственного органа» не способствовало формированию единого мнения ученых об их личности. Одни авторы считают, что в ст. 13, 16, 1069, 1070 ГК РФ законодатель имеет в виду «орган государства, наделенный властными полномочиями, т.е. по существу именно орган государственной власти» ^{[98, с. 102]}, другие полагают, что таковыми являются не только органы власти, но любые государственные органы и органы местного самоуправления, реализующие публичную власть в обществе ^{[206, с. 58]}. Государственная власть в России реализуется системой законодательных, исполнительных, судебных и специальных органов государственной власти (ст. 10, 11, п. 2 ст. 75, п. 5 ст. 101, ст. 129 Конституции РФ). Являясь составным элементом единой системы федеральных органов государственной власти, федеральные органы исполнительной власти, в свою очередь, также образуют определенную систему, имеющую собственную структуру. При этом на конституционном уровне не устанавливаются ни полный перечень федеральных органов исполнительной власти, ни их возможные виды, различающиеся своим правовым статусом. Конституция РФ применительно к системе федеральных органов исполнительной власти регламентирует, как отмечает Конституционный Суд РФ в Постановление от 27.01.1999 № 2-П «По делу о толковании статей 71 (пункт "г"), 76 (часть 1) и 112 (часть 1) Конституции Российской Федерации» ^[207], лишь вопросы организации и деятельности Правительства РФ, осуществляющего согласно ее ст. 110 исполнительную власть Российской Федерации, устанавливает состав Правительства Российской Федерации, а также предусматривает полномочие федеральных органов исполнительной власти создавать свои территориальные органы (статья 78, часть 1). Вопросы определения структуры федеральных органов исполнительной власти регулируются непосредственно Конституцией РФ (статьи 80, 83, 90, 110, 112, 114 и 115) и на ее основе - Федеральным конституционным законом «О Правительстве Российской Федерации» и указами Президента РФ, в частности Указом Президента РФ от 21.05.2012 № 636 «О структуре федеральных органов исполнительной власти» ^[208], которым утверждена структура федеральных органов исполнительной власти и перечень наименований входящих в нее органов. В соответствии со ст. 77 Конституции РФ система органов государст-венной власти республик, краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов устанавливается субъектами РФ самостоятельно в соответствии с основами конституционного строя РФ и общими принципами организации представительных и исполнительных органов государственной власти, установленными федеральным законом. Общие принципы организации представительных и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ закреплены Федеральным законом от 06.10.1999 № 184 «Об общих принципах организации законодательных представительных и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» ^[209]. Согласно ст. 2 названного закона систему органов государственной власти субъекта Российской Федерации составляют: законодательный (представительный) орган государственной власти субъекта Российской Федерации; высший исполнительный орган государственной власти субъекта Российской Федерации; иные органы государственной власти субъекта Российской Федерации, образуемые в соответствии с конституцией (уставом) субъекта Российской Федерации. Конституцией (уставом) субъекта Российской Федерации может быть установлена должность высшего должностного лица субъекта Российской Федерации. В тексте Закона от 06.10.1999 № 184 используется словосочетание «высшее должностное лицо субъекта РФ (руководитель высшего исполнительного органа государственной власти субъекта РФ)», что дает основания относить его к органам исполнительной власти. Однако руководство не означает организационного соединения этих органов, отнесение их к единой государственно-правовой системе ^[210]. Используя указанное словосочетание, законодатель предоставил субъекту РФ право самостоятельно определять положение высшего должностного лица в системе органов субъекта РФ. В частности, высшее должностное лицо может: а) являться обособленным органом государственной власти, не вхо-дящим ни в одну из ветвей власти субъекта РФ (аналогично должности Президента РФ) (такая модель действует, например, в Калининградской области); б) замещать одновременно должности высшего должностного лица субъекта РФ и руководителя высшего исполнительного органа государственной власти субъекта РФ (такая модель действует, например, в Приморском крае, Пензенской области, Тюменской области, Брянской области и др.) ^[211]. Согласно п. 2 ст. 130 Конституции РФ местное самоуправление осуществляется гражданами путем референдума, выборов, других форм прямого волеизъявления, через выборные и другие органы местного самоуправления. Структура органов местного самоуправления определяется населением самостоятельно (п. 1 ст. 131 Конституции РФ). Органы местного самоуправления формируются в порядке, установленном Федеральным законом от 06.10.2003 № 131 «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» ^[212]. В соответствии с его ст. 34 структуру органов местного самоуправления составляют представительный орган муниципального образования, глава муниципального образования, местная администрация (исполнительно-распорядительный орган муниципального образования), контрольно-счетный орган муниципального образования, иные органы и выборные должностные лица местного самоуправления, предусмотренные уставом муниципального образования и обладающие собственными полномочиями по решению вопросов местного значения. Наличие в структуре органов местного самоуправления представительного органа муниципального образования, главы муниципального образования, местной администрации (исполнительно-распорядительного органа муниципального образования) является обязательным, за исключением случаев, предусмотренных настоящим Федеральным законом. По поводу понятия должностного лица в смысле ст. 13, 16, 1069, 1070 ГК И. Ш. Файзутдиновым высказано мнение о необходимости исходить из его дефиниции, закрепленной в примечании к ст. 285 УК РФ ^{[213, с. 381]}. Между тем п. 1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 09.07.2013 № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» ^[214] при решении данного вопроса рекомендует руководствоваться примечаниями 1, 2 и 3 к ст. 285, примечанием 2 к ст. 290, примечанием 1 к ст. 201 УК РФ, учитывая при этом соответствующие разъяснения, содержащиеся в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 16.10.2009 № 19 «О судебной практике по делам о злоупотреблении должностными полномочиями и о превышении должностных полномочий» ^[215]. Сообразно этому таковыми признаются лица, постоянно, временно или по специальному полномочию осуществляющие функции представителя власти либо выполняющие организационно-распорядительные, административно-хозяйственные функции в государственных органах, органах местного самоуправления, государственных и муниципальных учреждениях, государственных корпорациях, а также в Вооруженных Силах России, других войсках и воинских формированиях Российской Федерации (сходное его понятие за-креплено в ст. 2.4 КоАП РФ). Под лицами, занимающими государственные должности России и субъектов РФ, понимаются лица, занимающие должности, устанавливаемые соответственно Конституцией РФ, федеральными конституционными законами и федеральными законами и конституциями или уставами субъектов РФ для непосредственного исполнения полномочий государственных органов. Под организационно-распорядительными функциями следует понимать полномочия должностного лица, которые связаны с руководством трудовым коллективом государственного органа, государственного или муниципального учреждения (его структурного подразделения) или находящимися в их служебном подчинении отдельными работниками, с формированием кадрового состава и определением трудовых функций работников, с организацией порядка прохождения службы, применения мер поощрения или награждения, наложения дисциплинарных взысканий и т.п. К организационно-распорядительным функциям относятся полномочия лиц по принятию решений, имеющих юридическое значение и влекущих определенные юридические последствия (например, по выдаче медицинским работником листка временной нетрудоспособности, установлению работником учреждения медико-социальной экспертизы факта наличия у гражданина инвалидности, приему экзаменов и выставлению оценок членом государственной экзаменационной (аттестационной) комиссии). Как административно-хозяйственные функции надлежит рассматривать полномочия должностного лица по управлению и распоряжению имуществом и (или) денежными средствами, находящимися на балансе и (или) банковских счетах организаций, учреждений, воинских частей и подразделений, а также по совершению иных действий (например, по принятию решений о начислении заработной платы, премий, осуществлению контроля за движением материальных ценностей, определению порядка их хранения, учета и контроля за их расходованием). Исполнение функций должностного лица по специальному полномо-чию означает, что лицо осуществляет функции представителя власти, исполняет организационно-распорядительные или административно-хозяйственные функции, возложенные на него законом, иным нормативным правовым актом, приказом или распоряжением вышестоящего должностного лица либо правомочным на то органом или должностным лицом (например, функции присяжного заседателя). Функции должностного лица по специальному полномочию могут осуществляться в течение определенного времени или однократно, а также могут совмещаться с основной работой. При временном исполнении функций должностного лица или при исполнении их по специальному полномочию лицо может быть признано должностным лишь в период исполнения возложенных на него функций К иностранным должностным лицам и должностным лицам публичной международной организации относятся лица, признаваемые таковыми международными договорами Российской Федерации в области противодействия коррупции. Под иностранным должностным лицом понимается любое назначаемое или избираемое лицо, занимающее какую-либо должность в законодательном, исполнительном, административном или судебном органе иностранного государства, и любое лицо, выполняющее какую-либо публичную функцию для иностранного государства, в том числе для публичного ведомства или публичного предприятия (например, министр, мэр, судья, прокурор). К должностным лицам публичной международной организации относятся, в частности, члены парламентских собраний международных организаций, участником которых является Россия, лица, занимающие судебные должности любого международного суда, юрисдикция которого признана Российской Федерацией. Вместе с тем применительно к отдельным формам коррупции сообразно их социальной опасности законодатель в одних случаях четко индивидуализирует личность правонарушителя – должностного лица, например, в ст. 1 Указа Президента РФ от 12.08.2002 № 885 «Об утверждении общих принципов служебного поведения государственных служащих» ^[216], в ст. 2 Федерального закона от 03.12.2012 № 230-ФЗ «О контроле за соответствием расходов лиц, замещающих государственные должности, и иных лиц их доходам», ст. 2 Федеральный закон от 07.05.2013 № 79-ФЗ «О запрете отдельным категориям лиц открывать и иметь счета (вклады), хранить наличные денежные средства и ценности в иностранных банках, расположенных за пределами территории Российской Федерации, владеть и (или) пользоваться иностранными финансовыми инструментами», ст. 8.1, 9, 11.1, 12, 12.1, 12.2, 12.3, 12.4, 12.5 Федерального закона от 25.12.2008 № 273-ФЗ «О противодействии коррупции». В других это следует из смысла соответствующих норм, например ст. 1070 ГК РФ, согласно которой к должностным лицам относятся конкретные представители власти – дознаватели, следователи, судьи и прокуроры, причем только тех из них, в производстве которых находятся уголовные, гражданские и административные дела. Приведенный подход к определению рассматриваемого понятия в це-лом соответствует предписаниям ст. 2 Конвенции ООН против коррупции, в которой дана расшифровка аналогичных категорий: «a) "публичное должностное лицо" означает: i) любое назначаемое или избираемое лицо, занимающее какую-либо должность в законодательном, исполнительном, административном или су-дебном органе государства-участника на постоянной или временной основе, за плату или без оплаты труда, независимо от уровня должности этого лица; ii) любое другое лицо, выполняющее какую-либо публичную функцию, в т.ч. для публичного ведомства или публичного предприятия, или предоставляющее какую-либо публичную услугу, как это определяется во внутреннем законодательстве государства-участника и как это применяется в соответствующей области правового регулирования этого государства-участника; iii) любое другое лицо, определяемое в качестве "публичного должностного лица" во внутреннем законодательстве государства-участника. Тем не менее для целей принятия некоторых конкретных мер, предусмотренных главой II настоящей Конвенции, "публичное должностное лицо" может означать любое лицо, выполняющее какую-либо публичную функцию или предоставляющее какую-либо публичную услугу, как это определяется во внутреннем законодательстве государства-участника и как это применяется в соответствующей области правового регулирования этого государства-участника; b) "иностранное публичное должностное лицо" означает любое назначаемое или избираемое лицо, занимающее какую-либо должность в законодательном, исполнительном, административном или судебном органе иностранного государства, и любое лицо, выполняющее какую-либо публичную функцию для иностранного государства, в т.ч. для публичного ведомства или публичного предприятия; c) "должностное лицо публичной международной организации" означает международного гражданского служащего или любое лицо, которое уполномочено такой организацией действовать от ее имени». Согласно ст. 1 Конвенции по борьбе с подкупом иностранных должностных лиц при осуществлении международных коммерческих сделок термин "иностранное должностное лицо" означает любое лицо, занимающее назначаемую или выборную должность в органе законодательной, исполнительной или судебной власти иностранного государства, любое лицо, отправляющее государственные функции для иностранного государства, в т.ч. и для государственного органа, предприятия или учреждения, а также любое должностное лицо или представителя международной организации. В ракурсе уголовно-правовых средств противодействия коррупции Конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию дает следующее определение понятия "публичное должностное лицо": "...охватывает определения "должностное лицо", "публичный служащий", "мэр", "министр" или "судья", существующие в национальном праве государства, в котором данное лицо отправляет свою должность, как они применяются в уголовном праве этого государства...". Вместе с тем, в качестве причинителей вреда могут выступать субъек-ты, не являющиеся органами государственной власти и местного самоуправления, но наделены властными полномочиями (квалификационные коллегии судей, призывные комиссии, государственные учреждения, подведомственные федеральному органу исполнительной власти и др.). Такой вывод следует из п. 3, 5 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10.02.2009 № 2 «О практике рассмотрения судами дел об оспаривании решений, действий (бездействия) органов государственной власти, органов местного самоуправления, должностных лиц, государственных и муниципальных служащих» ^[217]. Россия, субъекты РФ и муниципальные образования, являясь должником рассматриваемых обязательств, возмещение и компенсацию вреда потерпевшему возлагают на свои финансовые органы (ст. 1071 ГК РФ), если в соответствии с п. 3 ст. 125 ГК РФ эта обязанность не возложена на другой орган, юридическое лицо или гражданина. Но длительное время суды таковыми признавали другие органы: МВД России, Судебный департамент при Верховном Суде РФ, Генеральную прокуратуру РФ ^[218]. Различные мнения на этот счет высказаны и в цивилистике ^{[219, с. 33]}. Это связано, во-первых, с неполнотой норм ГК о гражданской ответственности публично-правовых образований. Так, ст. 16, в отличие от ст. 1069 и 1070 ГК РФ, определяет лишь субъекта ответственности и не называет источник возмещения вреда. Видимо, поэтому К. Б. Ярошенко считает, что эта норма охватывает два возможных варианта: прямую и дополнительную ответственность публично-правовых образований ^{[220, с. 81]}. Во-вторых, не всегда единообразным решением вопроса, названными выше федеральными законами о возмещении и компенсации вреда, причиненного незаконными актами власти. В силу этого Т. Е. Абова полагает, что ответчиком в этих случаях «является не Россия, субъект РФ или муниципальное образование, а соответствующие государственные органы и органы местного самоуправления, незаконными действиями (бездействием) которых причинен ущерб гражданам или юридическим ли-цам» ^[221,с.22], с чем трудно согласиться. В-третьих, отсутствием до недавнего времени механизма исполнения судебных актов по обращению взыскания на средства публичных образований. Согласно ст. 53 Конституции и ст. 1069, 1070 ГК РФ публично-правовые образования несут прямую ответственность за вред, причиненный незаконными актами органов власти и должностных лиц этих органов. При этом никаких «процессуальных ответчиков», отличных от таковых в материально-правовом смысле, равно как и надлежащих ответчиков от лица государства (Казначейство России), вопреки утверждению отдельных авторов ^[222], не существует. Россия, субъекты РФ и муниципальные образования несут субсидиарную ответственность по обязательствам органов государственной власти и местного самоуправления лишь в порядке п. 4-6 ст. 123.22 ГК РФ. В силу иммунитета бюджетов (ст. 239 БК РФ), согласно которому об-ращение взыскания на средства бюджетов бюджетной системы России осу-ществляется только на основании судебного акта, на что следовало бы ука-зать в ст. 1071 ГК, представительство публично-правовых образований в суде в настоящее время согласно подп. 1 п. 3 ст. 158 БК возлагается на главных распорядителей средств федерального бюджета, бюджета субъектов РФ и бюджета муниципальных образований. Исключение из этого порядка установлено соответственно ст. 134, п. 2–6 ст. 135, ст. 137 УПК и ст. 78, 79 НК РФ в отношении возмещения имущественного вреда, причиненного перечисленными в п. 1 ст. 1070 ГК незаконными действиями судебно-следственных органов, и в связи с незаконным взысканием налоговыми органами налогов, сборов и штрафов. В этих случаях действует смешанный – досудебный и судебный – порядок ^[223] согласно УПК РФ и НК РФ. Однако, исходя из ст. 242.1 БК РФ, Минфин России полагает, что потерпевший должен представить судебный акта и в тех случаях, когда предъявлено требование о возмещении государством имущественного вреда, причиненного реабилитированному лицу, уголовное преследование в отношении которого было прекращено на стадии досудебного производства. В связи с этим в правовом регулировании возникла формальная несогласо-ванность между УПК РФ и БК РФ, порождающая на практике противоречивое правоприменение. Между тем это не может, как отмечает Конституционный Суд РФ, приостанавливать реализацию права граждан на возмещение государством вреда. В силу УПК РФ требование о возмещении имущественного вреда разрешается судьей. В отношении лиц, реабилитированных на стадии досудебного производства, это означает, что они могут обратиться за судебным решением на основании постановления следователя, дознавателя. Иное толкование не обеспечивало бы юридическое равенство для лиц, реабилитированных на разных стадиях уголовного судопроизводства ^[224]. Исполнение обязанности по компенсации вреда осуществляется Министерством финансов России, финансовыми органами субъектов РФ и муниципальных образований, которое должно быть произведено в течение трех месяцев со дня поступления на исполнение исполнительного листа (ст. 242.2 БК). В соответствии с п. 4 ст. 69 ФЗ от 02.10.2007 № 229 «Об исполнительном производстве» ^[225] и Разделом II Методических рекомендаций по исполнению актов судебных органов, предусматривающих обращение взыскания по искам к казне России по денежным обязательствам России, субъектов РФ и муниципальных образований, а также актов судебных органов о взыскании денежных средств с бюджетных учреждений, утвержденных Приказом Федеральной службы судебных приставов от 09.11.2007 № 585 ^[226], и п. 3 постановления Пленума ВАС РФ от 22.06.2006 № 23 «О некоторых вопросах применения арбитражными судами норм Бюджетного кодекса Российской Федерации» ^[227] исполнительный лист о взыскании денежных средств с публично-правового образования может быть предъявлен взыскателем для принудительного исполнения судебному приставу-исполнителю лишь в случае, если исполнение решения суда не было произведено за счет средств соответствующего бюджета в связи с отсутствием денежных средств, достаточных для удовлетворения требований взыскателя ^[228]. Возместив или компенсировав потерпевшему вред в порядке ст. 151, 1069 и 1070, 1099 ГК РФ либо на основании решений Европейского Суда по правам человека, Россия, субъект РФ и муниципальные образования согласно п. 3.1 ст. 1081 ГК РФ вправе предъявить регрессные требования соответственно к должностным лицам органов государственной власти и местного самоуправления в размере выплаченной компенсации, если иной размер не установлен законом. В случае возмещения или компенсации ими вреда, причиненного судьей при осуществлении им правосудия, они имеют право регресса к этому лицу, если его вина установлена приговором суда, вступившим в законную силу (п. 3 ст. 1081 ГК РФ). В соответствии со ст. 241 ТК РФ должностные лица государственных органов и органов местного самоуправления, на которых распространяется ее действие, за причиненный прямой действительный ущерб (ст. 238 ТК РФ) несут материальную ответственность в пределах своего среднего месячного заработка, если иное не предусмотрено ТК РФ или иными федеральными законами, например, ФЗ от 12.07.1999 № 161-ФЗ «О материальной ответственности военнослужащих» ^[229]. Законодатель однако не называет лицо, уполномоченное предъявлять регрессные требования от имени публично-правовых образований к непосредственному причинителю вреда. На практике подобные исковые заявления в суды направляются прокурором в рамках его дискретных полномочий в порядке ч. 1 ст. 45 ГПК РФ и ч. 3 ст. 44 УПК РФ, когда это связано, как правило, с коррупционным преступлением ^{[230, с. 34]}. Как отмечает первый заместитель Генерального прокурора России А. Э. Буксман, «Большинство предъявленных прокурорами исков (заявлений) о взыскании значительных денежных сумм составляют иски в порядке ст. 44 УПК РФ о возмещении имущественного вреда, причиненного в результате совершения преступлений, предусмотренных ст. 159, 160, 285 УК РФ». Возмещение вреда в порядке ст. 45 ГПК РФ практикуется при возвращении «в бюджет средств, израс-ходованных вопреки требованиям ст. 34 Бюджетного кодекса Российской Федерации, которой предусмотрен принцип результативности и эффективности расходования бюджетных средств. …В основном прокурорами в порядке ст. 52 АПК РФ в суды предъявляются иски (заявления) о возмещении ущерба, связанного с незаконным представлением из средств соответствующих бюджетов субсидий (компенсаций и иных выплат); применении последствий недействительности государственных и муниципальных контрактов на по-ставку товаров, выполнение работ и оказание услуг (возмещение затрачен-ных средств в бюджет); взыскании в бюджеты денежных средств в случае продажи государственного и муниципального имущества по заниженной стоимости» ^[231]. Между тем коррупционное деяние как основание или элемент юридического состава возникновения рассматриваемых обязательств может обладать различным характером противоправности, что порой вообще исключает участие прокурора в гражданском или уголовном процессе. Очевидно, в связи с этим подп. «в» п. 14 Национального плана противодействия коррупции на 2016-2017 годы в целях совершенствования работы по восстановлению имущественных прав и взыскания ущерба, причиненного преступлениями коррупционной направленности, возлагает на Министерство юстиции РФ подготовку к 1 июля 2017 г. совместно с Генеральной прокуратурой России предложений «о внесении в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации изменений, предусматривающих предоставление прокурору полномочий предъявлять гражданский иск в защиту интересов муниципального образования, государственных и муниципальных унитарных пред-приятий». Представляется более целесообразным предъявление регрессных требований от имени публично-правовых образований к должностным лицам органов государственной власти и местного самоуправления в форме обязанности возложить на главных распорядителей бюджетных средств, представлявших интересы России, субъектов РФ и муниципальных образований в суде по заявленным к ним искам на основании ст. 13, 16, 151, 1069, 1070, 1099 ГК РФ, что следует закрепить в п. 3 ст. 158 БК РФ. Аналогичным образом должен быть решен вопрос о предъявлении требований о возмещении или компенсации вреда, когда он причинен непосредственно публично-правовым образованиям коррупционными правонарушениями должностных лиц органов государственной власти и местного самоуправления (ст. 1064, 151, 1099 ГК РФ). Если же вред вследствие коррупционного правонарушения причинен государственным или муниципальным коммерческим и некоммерческим юридическим лицам, то предъявление требований о его взыскании в обязательном порядке необходимо возложить на органы их управления. В случае неисполнения ими данной обязанности такое возмещение или компенсация вреда должна возлагаться на лицо, уполномоченное выступать от имени юридического лица, членов коллегиальных органов юридического лица и лиц, определяющих действия юридического лица. В связи с этим п. 1 ст. 53.1 ГК РФ предлагается дополнить следующим предложением: «Указанные лица юридических лиц, в которых участвуют Российская Федерация, субъ-екты Российской Федерации и муниципальные образования, обязаны возместить по требованию юридического лица, его учредителей (участников), выступающих в интересах юридического лица, убытки, причиненные по его вине юридическому лицу, в том числе в случае непринятия мер об их взыскании в порядке регресса непосредственных причинителей».

В обязательствах по возмещению и компенсации вреда, причиненного коррупционными правонарушениями, как и в любом ином гражданском правоотношении, имеется свой объект. Необходимо однако отметить, что понятие «объект» деликтных обязательств вообще и рассматриваемых в частности не получило однозначного истолкования в цивилистике. Одни юристы объект деликтных обязательств определяют через действия его сторон, либо должника. Так, И. С. Шабунина полагает, что «под объектом обязательства вследствие причинения вреда следует понимать возмещение вреда как совокупность действий должника (лица, обязанного возместить вред) по восстановлению имущественной сферы потерпевшего (как в натуре, так и в денежной форме) и компенсации морального вреда, а также действий кредитора по осуществлению своего права на возмещение вреда» ^{[232, с. 14]}. С. С. Шевчук, Е. Ю. Турецкий пишут: «Объектом деликтного обязательства, возникающего из причинения морального вреда, является положительное действие должника (ответственного за причиненный вред), выражающееся в передаче кредитору (потерпевшему) определенной денежной суммы» ^{[233, с. 73]}. Однако с этими утверждениями трудно согласиться. Ведь действия должника, равно как и кредитора, сводятся к реализации содержания обязательства по возмещению и компенсации вреда, осуществляемые по поводу объекта. Другие ученые, в частности, С. М. Корнеев, объектом данных обяза-тельств предлагают считать «подвергшиеся вредоносному воздействию со стороны правонарушителя материальные ценности или нематериальные блага, принадлежащие субъекту гражданского права» ^{[234, с. 390]}. Представляется однако, что данные блага являются объектом правовой охраны, а не объектом деликтных обязательств, противоправное уничтожение, повреждение или умаление которых приводит к формированию вреда как элемента правонарушения, выступающим основанием или элементом юридического состава их возникновения. Как верно отмечает С. С. Алексеев, объект правоотношения – всегда нечто внешнее к его юридическому содержанию, то, что находится вне субъективных прав и обязанностей. При характеристике правоотношения как единства юридической формы и фактического содержания мы уже включили в состав правоотношения субъектов, а также – в качестве материального содержания – поведение людей. Теперь круг явлений окружающего нас мира, связанных с правоотношением, освещается еще шире: в поле зрения включаются явления (предметы), на которые направлены права и обязанности^{[235, с. 329]}. Объектом правоотношения выступают материальные и нематериальные блага, способные удовлетворять потребности субъектов – интерес управомоченного лица. Ибо не сами по себе действия должника, а их результаты обеспечивают удовлетворение интереса кредитора, по поводу которого и устанавливается обязательство^{[236, с. 319]}. Поэтому для определения объекта обязательств по возмещению и компенсации вреда, в том числе возникающих вследствие коррупционных правонарушений, необходимо выяснить, по поводу чего они формируются. Обязательства в порядке обозначенных выше норм права возникают по поводу возмещения имущественного и компенсации морального вреда, причиненного коррупционными деяниями. Следовательно, в ракурсе теории объекта гражданского правоотношения как блага, удовлетворяющего потребности субъекта, в его плюралистической трактовке ^{[237, с. 120]}, нашедшей закрепление в ст. 128 ГК РФ, их объектом является то, посредством чего удовлетворяются требования потерпевшего о возмещении или компенсации вреда. В качестве такового выступают материальные блага, представленные вещью, предаваемой причинителем потерпевшему взамен уничтоженной, и определенной денежной суммой, выплачиваемой причинителем в пользу потерпевшего в счет возмещения убытков (ст. 1082 ГК РФ) или компенсации морального вреда (п. 1 ст. 1101 ГК РФ). Поэтому с учетом вида вреда вполне обоснованно выделяется натуральная, денежная и комбинированная формы или способы его возмещения и компенсации ^{[238, с. 984-985]}. Однако использование того или иного из представленных способов возмещения и компенсации вреда обусловлено не только его видом, но и характером противоправных вредоносных действий (бездействия) причинителя. Так, применительно к судебной реализации обязательств в порядке ст. 1069, 1070, 151, 1099 ГК РФ как возмещение имущественного, так и компенсация морального вреда в силу указаний гл. 24.1 БК РФ может осуществляться только в денежной форме, на что следовало бы обратить внимание в ст. 1082 ГК РФ. Реализация обязательств по возмещению и компенсации вреда, причиненного коррупционным правонарушением, равно как и иных обязательств вследствие причинения вреда, наряду с установлением оснований их возникновения, предполагает также определение объема возмещения и (или) компенсации вреда, что связано с «переводом» правовых норм в фактическое поведение участников названных связей, на которые направлено правовое воздействие ^[235,с.160]. Следует однако отметить, что среди цивилистов не сложилось единого мнения на этот счет. Применительно к обязательствам из причинения вреда в теории гражданского права под объемом (размером) возмещения (компенсации) вреда принято понимать определенную количественную величину ущерба, выраженного в конкретных качественно эквивалентных формах, которую в соответствии с законом причинитель обязан предоставить потерпевшему с тем, чтобы устранить отрицательные последствия, образовавшиеся в его сфере в связи с нарушением имущественных и (или) личных неимущественных прав последнего ^{[239, с. 11]}. При этом большинство ученых считает, что понятия «объем» и «размер» имеют одинаковое значение, выражая одну и ту же сущность явления – определенную величину той компенсации (в натуральной или денежной форме), которую причинитель вреда обязан предоставить потерпевшему для устранения ущерба ^{[240, с. 151-152]}. Однако некоторые цивилисты, например С. Донцов, рассматривают их как самостоятельные категории. При этом «объем может характеризовать и экономическую (стоимостную), и юридическую (виды убытков) стороны возмещения имущественного вреда. Размер же раскрывает только экономическую (стоимостную) сторону. В свою очередь понятия «объем» и «размер» возмещения совпадают в той мере, в какой вред подвержен денежной оценке». Практический смысл разграничения данных категорий состоит, по мнению автора, в том, что суд с учетом вины потерпевшего и имущественного положения причинителя вправе уменьшить размер возмещения вреда, но не имеет права изменить объем возмещения в его юридическом значении, это – прерогатива законодателя ^{[241, с. 25]}. Точку зрения С. Донцова разделяют те современные цивилисты, в частности, И. С. Шабунина ^{[232, с. 12]}, В. П. Богданов ^{[242, с. 18]}, А. Т. Мальсагов ^{[243, с. 12]}, Т. И. Лысенко ^{[244, с. 6]}, которые в понятие объема включают отдельные виды вреда, в том числе моральный, а в размер – ту долю его объема, которая подлежит возмещению в конкретном случае. Вместе с тем отдельные юристы, в частности А. Н. Кузбагаров, объем подлежащего возмещению вреда определяют через категорию «характер вреда», представляющий собой те специфические способы, которые предусмотрены законом и с помощью которых должно быть восстановлено первоначальное положение потерпевшего, а размер возмещения есть конкретный способ возмещения вреда^{[240, с. 152]}. Ряд авторов под категорией «характер возмещения (компенсации) вреда» предлагают понимать «конкретные виды подлежащего возмещению вреда, из которых складывается объем возмещения. От характера вреда зависит размер его возмещения» ^{[243, с. 12]}. Если иметь в виду лишь имущественный вред и при этом исходить из того, что его нейтрализация осуществляется на началах полного возмещения, то с концепцией С. Донцова следует, безусловно, согласиться. Но она не действует в отношении вреда в целом, когда в его объем включаются имущественный и моральный компоненты. Эти виды вреда не могут объединяться единым понятием «объем», которое в общепринятом смысле употребляется для обозначения величины, количества ^{[245, с. 439]}, т.к. в силу своих качественных различий они не имеют общего количественного критерия измерения. К тому же, денежной суммы, которой компенсируется моральный вред, до момента установления ее судом или соглашением сторон просто не существует^[165]. В этой связи неуместно говорить о принципе полного возмещения морального вреда, как допускает Е. П. Редько. Не выдерживает критики его вывод о том, что «принцип полного возмещения неимущественного вреда выражается в максимальном сглаживании негативных эмоций…» ^{[144, с. 16]}, ибо возмещение базируется на реституции. Резюмируя изложенное, можно заключить, что применительно к ком-пенсации морального вреда понятия «объем» и «размер» являются тождественными. Если и можно оперировать ими как самостоятельными категориями, то лишь условно, понимая под объемом морального вреда определенную его величину, выраженную в конкретной денежной форме, требуемую потерпевшим от причинителя, а под размером – которую определил суд или согласовали потерпевший и причинитель (п. 1 ст. 1101 ГК). Сообразно этому денежная сумма, выплачиваемая потерпевшему в счет возмещения имущественного вреда, выступает вместе с тем качественно эквивалентной формой его объема, а применительно к компенсации морального вреда она является лишь средством личного удовлетворения потерпевшего. Решение проблемы определения размера подлежащего возмещению и компенсации вреда, причиненного коррупционными деяниями, основывается, как представляется, на правовой парадигме юридической сущности соответственно имущественного и морального вреда, принципах регулирования этих связей, а также иных критериев и факторов, обеспечивающих учет как личностных, так и социально значимых обстоятельств причинения вреда, и усмотрении правоприменителя (потерпевшего и причинителя и/или суда). Поэтому размер имущественного вреда подлежащего возмещению, с учетом его экономического содержания и принципа полного возмещения обусловлен объемом причиненного ущерба, чем обеспечивается восстановление потер-певшему того имущественного положения, которое он имел до причинения вреда. Конкретный размер выплачиваемой потерпевшему денежной суммы в счет компенсации морального вреда с учетом его идеально-духовного характера определяется соглашением участников связи или усмотрением суда в соответствии с принципами добросовестной, разумной и справедливой его компенсации и иных критериев и факторов, который является личностно и социально значимым в данном конкретном случае и наиболее адекватно обеспечивает личное удовлетворение потерпевшего, исходя из характера и тяжести нарушенного права, что нашло закрепление в ряде постановлений Пленума Верховного Суда РФ, в частности, от 20.12.1994 № 10 «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда» (п.1), от 24.02.2005 № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» (ч. 2 п. 15), от 01.02.2011 № 1 «О судебной практике применения зако-нодательства, регламентирующего особенности уголовной ответственности и наказания несовершеннолетних» (ч. 3 п. 40) ^[246], от 28.06.2012 № 17 «О рассмотрении судами гражданских дел по спорам о защите прав потребителей» (ч. 2 п. 45) ^[247]. Аналогичный вывод следует из положений п. 2 Практической инструкции «Требования о справедливой компенсации», утвержденной 28.03.2007 Председателем Суда на основании ст. 32 Регламента (Правила процедуры) Европейского суда по правам человека (принятого в г. Страсбурге 04.11.1998) ^[248], где записано: «…Суд присуждает только такую компенсацию, которая является справедливой в обстоятельствах данного дела ( - в тексте Конвенции на французском языке; just - в тексте Конвенции на английском языке). Таким образом, Суд принимает во внимание особенности каждого конкретного дела». Вместе с тем объем возмещения и компенсации вреда, причиненного коррупционными деяниями, уменьшается или в его возмещении и компенсации может быть отказано, принимая во внимание обстоятельства причинения, и если потерпевший умышленно способствовал причинению ущерба или его увеличению (п.1, 2 ст. 1083 ГК РФ, ч. 3 ст. 2 Положения от 18.05.1981). Как отметил Конституционный Суд РФ в Определении от 19.05.2009 № 816-О-О ^[249], названные нормы ГК предусматривают два случая уменьшения размера возмещения вреда, возникновению или увеличению которого способствовала грубая неосторожность потерпевшего, безотносительно к личности участников этой правовой связи. В первом случае учитывается грубая неосторожность потерпевшего и вина причинителя вреда. Для этих случаев федеральный законодатель формулирует императивное требование уменьшить размер возмещения, поскольку при грубой неосторожности потерпевшего удовлетворение соответствующего иска в полном объеме недопустимо и применение смешанной ответственности является не правом, а обязанностью суда. Во втором случае учитывается грубая неосторожность потерпевшего и одновременно - отсутствие вины причинителя вреда. При этом суд по своему усмотрению может применить одно из следующих негативных для потерпевшего последствий: 1) уменьшение размера возмещения, 2) полный отказ в возмещении, если законом не установлено иное. Вопрос о том, является ли допущенная потерпевшим неосторожность грубой, в каждом случае должен решаться с учетом фактических обстоятельств дела (характера деятельности, обстановки причинения вреда, индивидуальных особенностей потерпевшего, его состояния и др.). Вина потерпевшего не влияет на размер взыскиваемых с причинителя вреда расходов, связанных с возмещением дополнительных затрат на восстановление здоровья гражданина (п. 1 ст. 1085 ГК РФ), с возмещением вреда в связи со смертью кормильца (ст. 1089 ГК РФ), а также при компенсации расходов на погребение (ст. 1094 ГК РФ). Кроме того размер возмещения и компенсации вреда в силу п. 3 ст. 1083 ГК РФ может быть уменьшен судом с учетом имущественного положения причинителя вреда - гражданина, за исключением случаев, когда вред причинен действиями, совершенными умышленно (п. 17 Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 26.01.2010 № 1 «О применении судами гражданского законодательства, регулирующего отношения по обязательствам вследствие причинения вреда жизни или здоровью гражданина» ^[250]. Но, даже установив причинение коррупционным правонарушением морального вреда вследствие посягательства на личные, а в случаях, предусмотренных законом, и имущественные прав индивида, суд в порядке абз. 1 ст. 151 ГК РФ вправе ограничиться констатацией данного факта и не присуждать потерпевшему денежной суммы в счет компенсации, исходя из того, что такое решение само по себе является для него достаточно справедливым удовлетворением. Подобным образом данный вопрос решен также п. 2 Практической инструкции «Требования о справедливой компенсации», утвержденной 28.03.2007 Председателем Суда на основании ст. 32 Регламента (Правила процедуры) Европейского суда по правам человека, который гласит: «Суд вправе решить, что в отношении некоторых нарушений само их признание представляет собой достаточную справедливую компенсацию и нет необходимости присуждения денежного возмещения». В связи с этим не сформировавшаяся индивидуальная правовая форма деликтного обязательства преобразуется в правоотношение публичного порицания нарушения прав потерпевшего без присуждения ему судом конкретной денежной суммы. Следует, однако, отметить, что в практике отечественных судов общей юрисдикции и арбитражных судов по данной категории дел подобные решения встречаются крайне редко ^[251]. Но это не меняет сути дела, указанным правом суд, безусловно, располагает. Подобным образом данный вопрос разрешается судебными органами отдельных зарубежных стран, относящихся, в частности, к англо-американской правовой семье. Довольно часто суды исходят из того, что само по себе рассмотрение этого спора уже составляет справедливое удовлетворение за причинение неимущественного вреда и не присуждают в счет его компенсации потерпевшему какой-либо определенной денежной суммы либо выносят решения о символическом присуждении денежной компенсации морального вреда ^{[252, с. 484]}. Аналогичным образом формируется и практика Европейского суда по данной категории дел, который признает возможным компенсировать неимущественный вред как посредством присуждения денежных сумм потерпевшему, так и установлением факта нарушения норм Конвенция 1950 г. ^[253]