Romantic Arrangement of Spirit (Reviews of the Books 'Mikhail Yurievich Lermontov' and 'Nikolay Vasilievich Gogol' Written by N. Kotlyarevsky)

Gurevich Pavel Semenovich head of the division at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str. 1, of. - gurevich@rambler.ru Other publications by this author

Нестор Александрович Котляревский (1863-1925) ‑ выдающийся русский литературовед. Прошли десятилетия, но его книги о творчестве русских авторов остались классикой этого жанра. Значение его научных экспертиз и тщательного анализа литературных произведений не потускнело. В частности, книга о М.Ю. Лермонтове была написана в 1891 году. К тому времени прошло полвека со дня смерти великого поэта. Но единой оценки его вклада в русскую поэзию так и не сложилось. Критики и исследователи зачастую не сходились в общем понимании наследия поэта. По словам Н.А. Котляревского, Лермонтов обладал загадочной психической организацией. Умер поэт рано. Но мир его чувствований, наитий, видений был весьма насыщенным и глубоким. В стихах поэта нашёл отражение не только важный этап русской истории, но и строй его мыслей и переживаний.

Автор монографии с особым тщанием относится к XIX в. Он полагал, что это было столетие тяжёлых испытаний для русского нравственного чувства. Вместе с тем исследователь показывает влияние этических учений на судьбы века. Н.А. Котляревский характеризует XIX век как время скептицизма и рационализма. Время относительной свободы опиралось на свободный разум. Но это вовсе не исключало определённой сумятицы умов, рождая сомнения и колебания. Этика как философское учение преобразилась в самостоятельную науку, получившую сильную философскую подпитку от антропологии, этнографии и языковедения. Поэты и художники почувствовали на себе самовластие нравственной мысли и чувства. Они в силу этого влияния стали нередко ощущать себя наставниками и проповедниками. Ценностные и практические жизненные установки постоянно пребывали в состоянии переоценки, трезвой экспертизы и духовного обогащения.

Лермонтов в результате собственного видения реальности через призму мечты и грёзы далеко не всегда выражает реальный облик жизни. Оказавшись заложником собственного воображения, поэт зачастую отдаляется от действительности, судит о ней с высоты своего творчества и награждает сарказмом причудливые формы житейской достоверности. Мир поэта трагичен. Он постоянно выверяет собственные ориентиры по лекалам должного. Однако при этом обнаруживает, что никакого сродства между его видениями и конкретной реальностью нет. Но это вовсе не ослабляет нравственный пафос творчества поэтов. Он лишь обязывает мастера слова переходить от отчаяния к воодушевлению, от сомнений к убеждённости, от впечатления к осмыслению основ жизни.

Поэту по самому его предназначению присуща тревога духа. Он нередко болезненно переживает рассогласованность реальности и идеала, стремится примирить свой дух с окружающей действительностью и осознаёт неосуществимость этой затеи. По своему психическому складу М.Ю. Лермонтов относился к деятельным натурам. Он не мог целиком укорениться в мечтаниях, в томлении духа. Ему была свойственна мятежность, готовность сражаться за торжество собственных идеалов. Он не хотел обывательского примирения с наличной действительностью. Дух его томился жаждой подвижнической, героической активности. Бессилие и покорность не могли успокоить его бунтарство. И тем не менее Лермонтов оставил потомкам образ печального, разочарованного, озлобленного человека, плохо адаптированного к мерзостям окружающей действительности.

Нет сомнений в том, что основная черта характера М.Ю. Лермонтова – его грусть, меланхолия. Желание отчуждения рано обнаружилось в нём. Земная жизнь уже в юную пору казалась ему тяжким бременем. Н.А. Котляревский пишет: «В борьбе с трудными загадками этой жизни Лермонтов, как видно по его самым ранним стихотворениям, прошёл через ту полосу “романтического”, неопределённого, малопродуманного томления, когда земное существование кажется тяжким бременем, когда грустный юноша готов на словах “прервать ток своей жизни”, а на деле только начинает ощущать всю прелесть её юных впечатлений. Жуковский лучше всех умел некогда выразить это томление» ^{[1, с. 15]}.

Автор монографии пытается не только анализировать поэзию Лермонтова, он непременно связывает творчество с фактами его жизни, нередко ссылаясь на биографические подробности. Н.А. Котляревский называет Лермонтова меланхоликом. Он не видит в жизни поэта почвы для страданий. Более того, исследователь обозначает в нём подозрительность и желчность. Он связывает эти свойства натуры поэта с ранней способностью к анализу жизненных ситуаций. Ум Лермонтова, разумеется, аналитичный, острый. Но сама по себе рассудочность ещё не даёт оснований считать, что именно способность к препарированию мыслей стала залогом лермонтовского пессимизма. Да, Лермонтов рано научился расчленять мысль. Но исток его скорби вряд ли связан только с результатами мучительных раздумий.

Нетрудно заметить, что молодой поэт находится под влиянием романтического мироощущения. Многое, что определяет его душевную жизнь, продиктовано литературной традицией. Отсюда кладбищенские мотивы, которые трудно свести к обстоятельствам его собственной жизни, темы презрения к людям вообще, разочарование в будничных радостях, стремление отыскать горечь в дневных впечатлениях, «где полны ядом все объятья». Нет сомнений в том, что своеобразная апология смерти, присущая творчеству поэта, всего лишь дань традиции. Не так ли и шекспировский Гамлет грезит о смерти, которая позволит скончаться и видеть сны. Но, разумеется, сквозь романтический настрой, бездумное воспевание смерти проглядывают уже у раннего Лермонтова острые социальные темы. Стоит ли любить людей и искать сближения с ними?

Юный поэт, как показывает Н. Котляревский, не чужд любовным переживаниям. Он признаёт эту страсть, воспевает её. А отсутствие любовных состояний характеризует как острую печаль: «Пусто сердце ныло без страстей». А что же мешает вольному изъявлению чувств? Предугадывание в женской любви череды обманов и чёрной измены. Но сколько бы не снимал с любви покров очарования, она всё равно проступает через мотивы увяданья:

Я памятью живу с увядшими мечтами,

Виденья прежних лет толпятся предо мной,

И образ твой меж них, как месяц в час ночной

Между бродящими блистает облаками.

Н.А. Котляревский показывает не только приверженность поэта романтическому чувству, он прослеживает в его поэзии и формирование социальной тематики: «И Лермонтов с ранних лет торопился развить в себе строгое критическое отношение к жизни. Его юношеский взгляд на жизнь был значительно шире, чем можно было предполагать, судя по впечатлениям, какие ему могла дать замкнутая обстановка, в которой он вырос. Оказывается, что Лермонтов рано успел задуматься над общими этическими вопросами, но вдумывался и в вопросы общественно-политические, от которых, казалось, жизнь держала его в таком отдалении» ^{[1, с. 35]}.

Н.А. Котляревский, естественно, не обходит вопрос о романтической позиции Лермонтова. Он обозначает привлекательность «байронического духа». Русский поэт мечтает о свободолюбии. В юношеских драмах Лермонтова можно услышать монологи Карла Мора и Позы, неясные отзвуки, которые перемешаны с целыми тирадами в стиле Байрона. Н.А. Котляревский вводит Лермонтова в европейскую традицию, прослеживает влияние на творчество поэта не только Шиллера, но и Гейне. При этом автор монографии, к сожалению, снижает ценность свободолюбия Лермонтова. Возможно, Н.А. Котляревский прав, утверждая, что поэт не стал повторять политических, нравственных и религиозных сентенций Байрона. Однако Лермонтов вовсе не принимал позицию конформиста, быстро утомившегося от революционных призывов английского поэта.

Особого внимания у автора монографии заслуживает поэма «Демон». Лермонтов задумал эту поэму, когда ему было всего 15 лет, и он продолжал работать над ней до самой смерти. Разумеется, в этом произведении отражены земные мотивы жизни Лермонтова. Однако вряд ли оправданно стремление Н.А. Котляревского во что бы то ни стало «заземлить» образ Демона. Но разве не очевидно, что в «Демоне» звучит не только земная тема. В этом случае не было бы нужным погружать читателя в космические высоты, в богоборчество, в сопоставление земных и неземных страданий. Автор монографии стремится «подправить» поэта, подкорректировать сатанинский смысл демонических страстей. Приходится даже доказывать, что Демон – не сатана, а один из его подначальных.

При такой трактовке произведения утрачивается её аллегорический смысл. Между тем Демон находит в любви ту цель бытия, которой он посвящает свою неистовую энергию. Но исследователь постоянно снижает образ, наделяет его обычными человеческими переживаниями, в которых демоническое ретушируется. Демон колеблется, предстать ли ему перед Тамарой носителем высоких небесных чувств или олицетворением человеческих страстей. Н.А. Котляревский пишет: «Русская жизнь само по себе представляла очень удобную почву для восприятия и дальнейшего развития тревоги уха, скучающей силы, разочарованной бездеятельности и всех тех кипучих чувств и эксцентричных положений, какие составляют сущность некоторых романтических движений сердца. “Демон”, который отразил в себе всю юношескую жизнь Лермонтова и всё его юношеское чтение, не мог не быть симпатичным тому поколению, которое увлекалось столь же туманными идеалами и теми же книгами» ^{[1, с. 68]}.

Н.А. Котляревский рассматривает также юношеские драмы поэта. Историческая повесть «Вадим» несёт в себе очевидный социальный смысл. Герой повести невольно становится вождём народного восстания. Поэт сочувствует народным страданиям. Н.А. Котляревский правомерно полагает, что Лермонтову не удалось создать полнокровный драматический характер. Вадимом движет ненависть, мстительность. Автор исследования подчёркивает, что Вадим как социальный тип ‑ разрушитель. Нельзя не отметить той обстоятельности, с какой Н.А. Котляревский исследует каждый этап жизни поэта, но каждый раз автор монографии пытается за стихотворными строчками разглядеть внутренние терзания поэта, его духовную усталость. Он пишет: «Это тяжёлое состояние духа отразилось на стихах поэта; в них очень много минорных мотивов, и, сопоставляя эти печальные стихи с одновременными им поэмами и стихами в лёгком стиле, можно подумать, что поэт или взводил на себя напраслину в стихах грустных, или же был неискренен в стихах весёлых. Но он был искренен и в своём разгуле, и в своей меланхолии; проза и пошлость жизни перешивалась с высокими думами, как эпические строфы “Сашки” с лирическими вставками. Это был новый фазис в борьбе юношеского романтизма с действительностью, жалобный вопль обманутых, но очень неопределённых мечтаний, – и вопль от души» ^{[1, с. 104]}.

Лермонтов, пожалуй, глубже Пушкина осознал социальную роль поэта в обществе. Его стихи окрашены чувством жалости и презрения к толпе. Она переменчива и агрессивна. Поэт был пленён всеми впечатлениями бытия. Котляревский много внимания в своём исследовании уделяет личности Лермонтова. Вся жизнь поэта была летописью борьбы ума и сердца, идеалов и действительности, поэзией души и прозы обстановки. Стихи Лермонтова ‑ правдивый отголосок истинных и глубоких душевных страдания. Автор монографии задаётся вопросом: что могла дать обществу поэзия Лермонтова? В наши дни, когда его творчество изучено в достаточной обстоятельностью, можно с полным убеждением говорить об огромном прогрессивном значении поэзии Лермонтова.

Н.А. Котляревский не открещивается также от цензурных требований власти. Он показывает, что она ревниво следила за малейшим обнаружением свободной мысли. Естественно, у неё было и собственное представление о том, про что должен писать поэт и как он должен оценивать окружающую реальность. Общество далеко не всегда имело возможность открыто обсуждать острые общественные проблемы. Авторам нередко приходилось прибегать к языку намёков, недоговоренностей, мерцающих смыслов. Поэзия Лермонтова решительно отвергала идеалы самоуспокоенности духа, смирения и конформизма. В этом смысле поэзия Лермонтова никогда не обслуживала запросы власти. Она явилась голосом страсти, протеста и призыва к социальным переменам. Душа Лермонтова, по слову Н.А. Котляревского, кипела в неустанной борьбе.

Приступая к написанию монографии о Гоголе, Н.А. Котляревский осознавал, что творчество этого писателя уже давно оценено по достоинству. Гоголь вместе с Пушкиным разделил славу истинно народного художника, первого настоящего реалиста в искусстве. Но это вовсе не означает, что тема Гоголя закрыта, исчерпана. Н.А. Котляревский прежде всего обращает внимание на особенности загадочной души писателя. Он намерен погрузиться в тайные извивы его внутреннего мира. Такой замысел придаёт монографии особую ценность.

Автор монографии часто использует слово «романтический». Речь не идёт о своеобразной эпохе европейской истории, которая была связана с обожествлением природы, культом «ночного сознания» и предумышленным отвлечением от реальности. В данном случае под словом «романтизм» Н.А. Котляревский подразумевает душевное настроение, которое можно обнаружить во все века у многих народов. Он поясняет: «Романтическое настроение есть в сущности лишь известное характерное отношение человека к вопросам жизни и духа, к миру действительности и идеала; оно есть преимущественное тяготение к этому миру идеала; тяготение безотчётное, которое нарушает в человеке нормальное равновесие его ума и чувства, именно в пользу последнего» ^{[2, с. 9]}. Романтик не стремится к реализму, он обожествляет то идеальное представление о жизни, которое сложилось в его голове. Именно поэтому романтик, скорее всего, мечтатель. Однако речь идёт не столько о конфликте писателя с действительностью. Скорее всего, романтические порывы Гоголя как писателя находились в рассогласовании с его собственным творчеством. Этот разлад находил своё отражение во многих сочинениях Гоголя. Особый драматизм в оценке творчества писателя связан также и с тем, что уже в первые десятилетия XIX в. романтическое умонастроение в Европе шло на убыль.

Н.А. Котляревский обращается к детским годам жизни писателя. Нетрудно уже на ранних этапах писательской биографии заметить сложную психическую организацию Гоголя. Впрочем, Николай не мечтал о ремесле писателя. Он горел желанием принести людям пользу. Будущую деятельность Гоголь оценивал как боговдохновенное пророчество. Поразительно, но автор монографии не оставляет без внимания ни одну подробность. В ранних литературных опытах можно выявить, по мнению Н.А. Котляревского, особый склад ума будущего прозаика. Чтобы как-то разнообразить прозу жизни, Гоголь трудится над малороссийскими повестями и сказками. Позже они составят «Вечера на хуторе близь Диканьки».

Между тем обострённый интерес к внутренней жизни Гоголя у исследователя не прекращается. Он обращает внимание на смену различных психологических состояний у будущего писателя. Фантазия неизбежно сопровождает его литературные опыты. Воображение рисует картины, которые трудно назвать реалистическими. Н.А. Котляревский отмечает: «Годы, когда “Вечера на хуторе” создавались и увидели свет, были в истории нашего словесного творчества переходными: старые литературные традиции падали, подорванные и обесцененные, а “новое”, которое должно было заступить на их место, ещё недостаточно окрепло и утвердилось. В критике шёл нескончаемый и придирчивый спор об этом “новом и старом”, о заимствованном и народном, спор о стариках, которым пора перестать поклоняться, и о современниках, которые обещают много, но пока так мало сделали» ^{[2, с. 33]}.

В пору, когда Гоголь приступил к поиску нового стиля, классицизм уже изжил себя. Популярность обретали сентиментализм и романтизм. Но в те годы, когда начиналось писательство Николая Васильевича, и эти модные направления словесности утрачивали свою значимость. Н.А. Котляревский весьма подробно исследует литературную и критическую активность того времени. Он даёт оценку самым различным публичным выступлениям критиков. Многие мнения сводятся к конкретной формуле: судьба России обнаруживает себя в просвещении. Это означает, что нужно провести демаркацию между собственным, национальным, самобытным и чужеземным. Разные позиции, скажем Н.А. Полевого или Н.И. Надеждина, выражали высокую требовательность к литературному процессу, к его результатам.

Творчество Гоголя отличается народностью. Он стремился выразить особенности народного русского духа, осознать религиозное и нравственное содержание жизни страны. Вполне понятно, что декларативное стремление к народности зачастую может носить и неподлинный характер. Сами по себе песни, поверья, мифы, легенды, всё что обычно называется стариной, требуют осторожного, бережного обращения. Возникает опасность формального отношения к традиции, акцентированная стилизация, тенденциозность в оценке имеющихся практических установок. По мнению автора монографии, в тот период, когда Гоголь заявил о себе как о писателе, народная жизнь не находила достаточного отражения в искусстве. Однако исследователь не торопится с оценками. Он формулирует вопросы, которые требуют вдумчивого и профессионального размышления.

Если говорить по существу, то вместе с Гоголем многие русские писатели осваивали тему народности. В самом деле, было бы несправедливо поставить под сомнение усилия литераторов, которые добросовестно старались отразить приметы и глубины российской жизни. Ведь минувший век завещал склонность к реализму. В частности, «Повести Белкина» или «Евгений Онегин», несомненно, знаменовали причастность Пушкина к освоению «народности» в литературе. Но в том-то и дело, что Н.А. Котляревский исследует литературный процесс во всей его глубине и разнообразии. Он анализирует произведения не самых известных писателей для того, чтобы предварить серьёзный разговор о том поистине глубинном развороте к теме народности, который связан с именем Гоголя.

Столь бережное отношение к писателям не самого «высокого полёта» позволяет Н.А. Котляревскому сделать значимый вывод: «В гоголевских типах и в завязках его повестей нередко подмечают известное сходство с теми положениями и лицами, которые до него сумели уловить Нарежный, Полевой, Булгарин, Бегичев и другие. Проводить эти параллели нет особенной надобности, так как в данном случае со стороны Гоголя никакого прямого заимствования не было. Он писал с натуры так же, как и его предшественники, и потому совпадения были неизбежны, Но если не было заимствования, то зависимость всё-таки существовала» ^{[2, с. 99]}.

Как бы то ни было, в русской словесности повести Гоголя не имели аналогов. Однако привнесение в повествование фантастических приёмов с погружением в исторический и бытовой слой жизни можно считать открытием писателя. Н.А. Котляревский указывает на бесспорное достижение Гоголя, который рисует народ как носителя мудрости, истинных чувств. Народ оказывается в его произведениях не пассивным фоном, он – действующее лицо истории.

Можно полагать, что «Вечера на хуторе» обозначили определённую развилку в литературном процессе. Они показали возможность слияния реалистического и фантастического стиля. Но Н.А. Котляревский не стремится как можно быстрее указать на рождение нового литературного языка. Он не старается сгладить трудности, которые испытывает Гоголь. В частности, при новизне подхода к реальности Гоголь, по мнению исследователя, пока остаётся в русле сентиментально-романтическом. И при всём при том «Вечера на хуторе» можно считать первым оригинальным произведением Гоголя. Он толкует народность не в бытописательском русле, а выражает её в сложном сплетении разных стилевых потоков.

Интересно описан у Н.А. Котляревского период пребывания Гоголя в Петербурге. По мнению исследователя, глубинное погружение в мелочи быта, обнажение романтической избыточности, сочное бытописательство, ‑ эти черты творчества Гоголя выявились к началу 40-х гг. Разные черты писательской манеры – лиризм и романтика вступают в сложное противоборство с реалистической наблюдательностью литератора. Однако эти особенности стиля, в котором обнаруживают себя и романтизм, и сентиментализм, и реализм связаны у Гоголя с поиском глубинных смыслов жизни, обнаруживающих себя в символике.

Н.А. Котляревский оценивает не только писательский дар Гоголя. Он анализирует также и эстетические идеи Николая Васильевича. Тайна художественного творчества, магия искусства оказываются для Гоголя основой особых размышлений. Это относится к его статьям – об «архитектуре нынешнего времени» и к картине Брюллова «Последний день Помпеи». Писатель сожалеет об уходе разных стилей прошлого – античного, византийского, романского, восточного и готического. В архитектурных памятниках готики выражена устремлённость к Богу, к возвышенному. Гоголь пишет: «Вступая в священный мрак этого храма, сквозь который фантастически глядит разноцветный цвет окон, подняв глаза к кверху, где теряются, пересекаясь, стрельчатые своды один за другим, и им конца нет, ‑ весьма естественно ощутить в душе невольный ужас присутствия святыни, который не смеет и коснуться ум человека» ^{[2, с. 134]}. Гоголь также задумывался и над спецификой словесного творчества. Он раскрывается как тонкий знаток литературы. В первые десятилетия XIX в. было много споров о предназначении поэзии. Гоголь тоже с пафосом отзывается о поэтах, он размышляет о вдохновении как творческом даре. Одновременно писатель показывает, что поэт далеко не всегда прилажен с реальности. Между поэтом и жизненной средой рождаются конфликты. Житейская повседневность плохо корреспондирует с поэтической настроенностью. Так, возникает трагическая отчуждённость поэта, вынужденного погружаться в собственное одиночество, в интроспективный мир своих переживаний и мечтаний.

Гоголь обнаруживает интерес и к психологии. Об этом свидетельствует его известный рассказ «Портрет». Н.А. Котляревский пишет: «Талант Гоголя, действительно, начинал приближаться к той черте, которая отделяет искусство от самой жизни. С каждым годом анатомическая зоркость его артистического взгляда возрастала. Жизнь постепенно теряла тот привлекательный образ, который она имела, когда художник смотрел на неё взглядом романтика: грязь и греховность этой жизни переходит на страницы созданий поэта. У него – строгого моралиста от рождения – могла явиться мысль, не служит ли искусство самому греху, когда так правдиво его воспроизводит? Эту робкую, тревожную мысль он и высказал в “Портрете”» ^{[2, с. 161]}.

В творчество Гоголя входят трагические сюжеты. Это относится, к примеру, к повестям «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего». Теперь можно в творчестве писателя фиксировать резкие переходы от патетики к комическому, от фантастики к реальному. Гоголь не чужд мистическим настроениям. Он пишет о любви, но не впадает в отвлечённое морализаторство или поверхностный эстетизм. Его интригует контраст между внешней идеальной красотой и внутренним состоянием безобразного. В творчестве писателя пробивается сатирический талант. Глубокая печаль и тоска проникает в сердце читателя, когда он вдумывается в «Записки сумасшедшего». Патетика здесь соседствует со смешным, комическим. Мучения безумца в лечебнице описаны столь трогательно и эмоционально, что захватывают читателя истинной болью и сочувствием.

В течение многих столетий средние века считались своеобразным вычерком из европейской истории. Их характеризовали как «тёмные столетия». Но Гоголю пришлось выступить в роли истолкователя прошлого, феноменолога старины. Писателю довелось читать лекции по истории. Он категорически отказывался считать средние века скучными. С огромным воодушевлением и страстью Гоголь толкует о готическом искусстве. В жилищах, в постройках писатель находит несомненный таинственный смысл. Можно вслед за автором монографии назвать лекции Гоголя невольными поэтическими грёзами.

Опыт постижения истории пригодился писателю в его литературном творчестве. Повесть «Тарас Бульба» впечатляет не только глубоко реалистическим изложением, она воспринимается также и как выдающееся произведение романтического постижения действительных событий. Спокойное эпическое повествование в этом произведении то и дело окрашивается патетикой, пафосом. Однако при этом писательская манера не утрачивает глубокого лиризма.

Н.А. Котляревский пишет о Гоголе: «В “Тарасе Бульбе” он избежал всех антихудожественных условностей, не понижая общего романтического тона всей повести. Сентиментальную любовную интригу он не довёл до приторности, героизм в обрисовке действующих лиц не повысил до фантастического, не примешал к повести никакой патриотической тенденции или морали, и, кроме того, в деталях сумел остаться строгим реалистом» ^{[2, с. 195]}.

Подробно автор монографии оценивает и драматическое творчество Гоголя. Вряд ли можно согласиться, впрочем, с оценкой, которую он даёт комедии «Ревизор». Котляревский полагает, что это произведение никакого резкого общественного обличения не заключала. Между тем прошли десятилетия, и комедия своим обличительным пафосом вызывает острую социальную реакцию и в наши дни.

Монография Н.А. Котляревского может служить образцом глубокого и разностороннего анализа творчества Гоголя. В ней не только даны оценки различным произведениям писателя, но также представлен литературный процесс того времени в его деталях и содержательной концептуальности.