Socrates – Alain Badiou: the parallels of ethical discourse

Если философия есть постоянное воспроизведение говорения о чём-то вечном и неизменном, то тогда этическая философия является квинтэссенцией этого говорения. Само слово «этика» берёт начало от греческого слова «этос» (гр. ηθος), означавшего в эпоху греческой архаики местопребывание – человеческое жилище, нечто постоянное, оседлое. Со временем данное понятие стало обозначать внутренний нрав, устойчивую природу характера. Но парадокс заключается в том, что во все времена великие моралисты бились и бьются над одной и той же проблемой: как претворить этически неизменное внутреннее в вечно меняющемся внешнем. Эта проблема беспокоила Конфуция, Будду, Сократа, Платона, Аристотеля...Юма, Канта. Никуда она не исчезла и в наше неспокойное время. Поэтому «перекличка» через века между этическим дискурсом сократовского вопрошания «Что есть жизнь достойная?» и «Этикой» французского мыслителя Алена Бадью, в которой ставится по сути тот же вопрос, но обращённой уже к людям XXI века, выглядит, на наш взгляд, логичной и оправданной.

Человек не есть то, что он есть. По факту он – биологический организм единичный и бренный. Однако актом понимания этого факта человек как будто отстраняется от него, отвергает и не приемлет, стремясь опровергнуть быстротекучую конечность утверждением в ней чего-то постоянного и незыблемого – нравственного поступка. Этот поступок определяется упорным поиском мировой целесообразности; поиском «оправдания» мира и оправдания собственной жизни в контексте данной целесообразности. «Мораль характеризует человека в перспективе его стремления к идеально-совершенному состоянию. Она выражает не его представления о таком состоянии, а практические действия, воплощающие их. Мораль является характеристикой поведения человека, рассмотренного в его смысло-жизненной направленности. Что делать человеку, как упорядочить, организовать свою жизнь, какие совершать или не совершать поступки, чтобы двигаться в направлении идеально-совершенного состояния и достичь его, - таково предметное поле морали. Соответственно, о том, что такое высшее благо, говорит философия, а как практиковать его – этика» ^{[2, с.15]}.

Общепринятым стало утверждение, что Сократ отказался от онтологического вопрошания «Что есть Мир?», переориентировавшись на поиск ответа - «Что есть человек?». Это не совсем так. Просто в отличии от предшествовавших и современных ему натурфилософов он находит свой специфический подход к онтологии; афинский философ идёт к описанию Мира не через «physis» и «arche», а сквозь призму тезиса Протагора «человек есть мера всех вещей…». Однако не в пример софистам, которые постулировали данный тезис с одной стороны как закономерный вывод из невозможности нахождения единственно истинной мировой онтологии, а с другой – как сатисфакцию человеческого произвола, идущего на поводу своих желаний, Сократ обосновывает его самой способностью человека выносить свободное суждение о Мире. Эта свобода базируется на парадоксальном суждении: «Я знаю, что я ничего не знаю», которое будет не раз впоследствии возрождаться в европейском философском дискурсе то в виде радикального сомнения Декарта (и как следствие «Cogito ergo sum»), то в виде феноменологической установки Гуссерля и пр. К чему приводит данная позиция?

Положив в основание знание о собственном незнании, я прихожу к пониманию того, что Всё, что есть, могло бы быть иным, но тем не менее оно есть именно чем-то таким, чем оно уже есть – значит для этого имеется некая бесспорная веская причина, а не случайный произвол. Причём причина эта для Сократа не физична, а в первую очередь телеологична; вопрос «что это ?» подменяется «зачем это?». Причина чего-либо есть нечто для него самого наилучшее, а стремление к наилучшему постулируется Сократом в качестве основного антропологического качества человека. В диалоге Платона «Федон» он утверждает: «Я решил, что…Ум-устроитель должен устраивать всё наилучшим образом и всякую вещь помещать там, где ей всего лучше находиться. И если кто желает отыскать причину, по которой что-либо рождается, гибнет или существует, ему следует выяснить, как лучше всего этой вещи существовать, действовать или самой испытывать какое-либо действие. Исходя из этого рассуждения, человеку не нужно исследовать ни в себе, ни в окружающем ничего иного, кроме самого лучшего и самого совершенного. Конечно, он непременно должен знать и худшее…» ^{[4, с.56]}. Таким образом онтология мира рассматривается сквозь призму этической шкалы «лучшее/худшее».

Мир проступает для меня в целесообразной значимости и моя собственная жизнь необходимо должна соотноситься с этой значимостью. А так как с точки зрения античного мышления данная значимость для Мира в качестве целого должна быть единой и неизменной, то будучи причастным ей, я также становлюсь причастным и бессмертию, собирая себя вопреки биологическому распаду в разумно-волевой источник принятия ответственных решений. На страницах своей «Этики» А. Бадью вопрошает: «Человек – живое животное или бессмертная единичность?» ^{[1, с.25]}. И далее поясняет: «Человек определяется по своей утвердительной мысли, по тем единственным истинам, на которые он способен, по тому Бессмертию, которое делает его самым неуступчивым и самым парадоксальным из животных» ^{[1, с.34]}. Не в этом ли секрет того мужества, с которым Сократ приемлет смертный приговор – он не хочет предать бессмертное в себе.

Бессмертное во мне – вечное удивление (благоговение) Миром, что несмотря на то, что могло бы быть Ничто всё-таки есть Нечто. И моя задача, удерживая данную непостижимость (Всё могло бы быть иначе…), тем не менее, искать её основания – припоминать («анамнезис» Платона): «Я знаю, что я ничего не знаю» = «Я не знаю, что я уже пред-знаю». «Но Человек как бессмертный держится на неподрасчётном и необладаемом. Он держится на не-сущем» - пишет А. Бадью ^{[1, с.31]}. Отсюда исходит решимость и незаменимость субъекта этического поступка. «Мораль подключается к деятельности в зазоре между целями и средствами – в той мере, в какой средства недостаточны для осуществления цели, а сами воплощающие цель действия не просчитываемы в своих результатах, т.е. в той мере, в какой деятельность является прыжком в неизвестность и требует от субъекта решимости, риска, самоотверженности…Безосновность моральных решений и сопряженная с этим принципиальная их рискованность…наиболее полно раскрываются при выборе линии жизни, её сознательно культивируемого смысла» ^{[2, с.39]}.

По Сократу стать бессмертным можно только будучи причастным тому, что не подлежит тлению – добродетели. Что можно противопоставить смерти? – жизнь…но смерть естественная часть самой жизни; тогда не жизнь как «bios», а жизнь как «zoe» - нравственное должное существование, которое не столько даётся, сколько познаётся («добродетель есть знание» по Сократу). По мысли А.Л. Доброхотова, Сократ открывает реальность, которая не является ни природой, ни человеком – это какая-то третья реальность, которая дана в мышлении, но не определена в терминах натурфилософии. С одной стороны «босоногий мудрец» продолжил мысль Парменида: мыслить и быть добродетельным одно и то же, с другой – считал, что этически «должное» не очевидно и само ещё только должно быть найдено (или привнесено) индивидом. Причём это «должное» отнюдь не всегда совпадает с общепризнанным (традицией), а иногда и вступает с ним в конфликт – то, что навлекло, в конечном счёте, на самого Сократа обвинение в безбожии и нравственном совращении молодёжи. Сократ упорно пытается отыскать основания добродетели в эмпирии мира, но не находит их, зачастую обрывая свои беседы сентенцией о трудности самого объекта дискурсивного исследования, либо обращается к мифу, в который надо просто поверить. Неудача учителя сподвигнет Платона гипостазировать бытие основ нравственности в царстве идеальных образцов – эйдосов. Для Сократа же «должное» со-бытийно сущему. Суть его морального учения состоит в следующем: от сознательного выбора человека (не от судьбы, рока и т.п.) зависит то, насколько его фактическая жизнь будет соответствовать его же собственным представлениям о достойной жизни. Сходную мысль развивает А. Бадью в своей «Этике»: «С какого же «решения» ведёт тогда начало процесс истины? С решения строить свои отношения с ситуацией с точки зрения событийного пополнения. Назовём такой подход верностью. Быть верным событию означает продвигаться в ситуации, пополненной этим событием, осмысляя (но любая мысль есть практика, испытание) её «согласно» событию. А это, поскольку событие было вне стандартных законов ситуации, вынуждает, разумеется, изобретать новый способ быть и действовать в этой ситуации» ^{[1, c.65]}. Парадокс: добродетели нельзя научить раз и навсегда, ибо добродетель – это открытость (вечное удивление миром), постоянный диалог с миром, с другим и с самим собой – живое сознание, незнающее знание. «Я знаю, что я ничего не знаю» - незнающее знание Сократа есть открытие того, что абсолютной необходимостью является лишь необходимость нашей свободы. Я по-настоящему существую лишь тогда, когда являюсь субъектом сознательного мышления (ответственного суждения). Хаос природного мира, который традиция (миф) пытается увековечить как закономерно-темпоральное (bios), преобразуется этической целостностью вневременного (σωϕρσυνη гр. «софросюне» - знание меры, здравый смысл), что образует zoe - жизнь по истине.

Практикой своего вопрошания Сократ открыл то, что этос Мира связан с этосом человека своей необязательностью, негарантированностью. Поэтому «должное» не даётся, а задаётся ответственным суждением, которое выступает посредником между реальным и возможным, и опознаётся как прорыв вечно-бесконечного zoe в конечно-темпоральный bios.

И только в точке их пересечения нечто может быть опознано как тождественное – истинное. Тождество – не данность, а со-бытие (суждение). Парменид считал самотождественность бытия самоочевидным. Сократ видит глубже: тождество – это страсть, стремление – Эрос, который являясь (по версии Платона) сыном избытка (Пороса-богатства) и недостатка (Пении-бедности), олицетворяет собой вечное усилие, желание, томление по тождеству (полноте), а отсюда – и вечный процесс познавания. А. Бадью отмечает: «То же есть не то, что есть (то есть бесконечная множественность различий), а то, что происходит…это истина. Только та или иная истина как таковая безразлична к различиям…Это наша способность к истинному – например, способность быть тем самым, что призывается некоторой истиной к собственной «тожественности» ^{[1, с.48]}. Откуда исходит этот призыв? Для Сократа от Истины – Блага – Красоты. Для Бадью – от способности к наукам, политике, любви и искусству. Развивая сократическую философскую стратегию французский философ утверждает, что этики «вообще» не существует, так как отсутствует абстрактный Субъект, который мог бы ею руководствоваться, а «имеется всего-навсего то или иное частное животное, приведённое обстоятельствами к тому, чтобы стать субъектом» ^{[1, с.63]}; и оно становится таковым, когда позволяет через себя проложить дорогу одной из истин, становясь при этом причастным бессмертию. В такой момент становится возможной встреча внутренней глубины духа и внешних обстоятельств события. Процесс истины берёт своё начало с решимости строить свои отношения с ситуацией, основываясь на точке зрения «событийного пополнения», которую Ален Бадью маркирует как «верность»: «Быть верным событию означает продвигаться в ситуации, пополненной этим событием, осмысляя (но любая мысль есть практика, испытание) её «согласно» событию. А это, поскольку событие было вне всех стандартных законов ситуации, вынуждает, разумеется, изобретать новый способ быть и действовать в этой ситуации» ^{[1, с.65]}. Не того ли добивался Сократ своим вопрошанием? Афинский философ демонстрировал, что только понимание (вдумчивое ответственное суждение) может дать опыт полноты бытия. Это значит, что учится в действительности тот, кто способен постоянно расширять своё сознание, включая в сферу мировой гармонии всё больше явлений жизни, и, в конце концов, оказывается способным вместить в себя весь мир. Сократ показал, что этика является отнюдь не охранительницей «вековечных» традиций, а динамичным стимулом утверждения прорыва мгновения бессмертного момента истины в темпорально-текучее смертное. Быть достойным бессмертия, по Сократу, означает встать на защиту собственной жизни как осмысленного целого в перспективе разумного целеполагания; решиться на рискованное вопрошание о том, что составляет саму аксиоматику человеческого бытия как такового. И оправдать собственную жизнь перед лицом смерти можно только живя вопреки смерти – не предавая бессмертного в себе, будучи личностью. В «Апологии» Платона Сократ выражает квинтэссенцию своей философии в следующих словах: «…не следует избегать смерти всякими способами без разбора…всего больше нужно ценить не жизнь как таковую, а жизнь достойную» ^{[3, с.93]}. Противопоставляя постижение смысла жизни как всецело подконтрольного человеческому разуму объективности стихийно действующих сил Космоса, Сократ отнюдь не превратил её, как полагал А.Ф. Лосев, в сухую рационалистическую логику, «попутно заменив музыкально-трагическую безысходность бытия на его логический схематизм». Интуиция (даймон) «босоногого мудреца» прозревает, что трагический круговорот античной хоры отнюдь не выражает собой полноту всей реальности. Её разрывают, в неё вторгаются единичные случайности, которые востребуют единичного субъекта как носителя истины. Иное-как-то-же-самое традиции должно быть восполнено тем-же-самым-как-иным конкретной личностной индивидуальности. Традиционная этика нигилистична, отмечает А. Бадью, «…поскольку подспудно убеждена: единственное, что в самом деле может произойти с человеком, это смерть…стоит только отвергнуть истины, стоит отказаться от бессмертного разъединения, которое они вершат в какой бы то ни было ситуации. Нужно выбирать между Человеком как возможным носителем случайных истин и Человеком как бытием-к-смерти (или к-счастью – это одно и то же). Это тот же самый выбор, то вершится между философией и «этикой» - или между смелостью истин и нигилистическим мироощущением» ^{[1, с.56-57]}. Развивая сократовские этические максимы «Познай самого себя – Я знаю, что я ничего не знаю», французский философ трансформирует их в призыв: «Не уступать в том, чего сам в себе не знаешь…[моральная] состоятельность состоит в том, чтобы вовлечь свою единичность (животное «кто-то») в продолжение субъекта истины. Или иначе: поставить упорствование того, что знаемо на службу собственной длительности незнаемого» ^{[1, с.72]}. Человек – это животное, пред каким разверзлась без-дна незнаемого, и тогда: 1) можно попытаться заклясть её трагическим хороводом мифа или 2) подвергнуть мужественному оптимистическому исследованию, как предлагал Сократ, а Бадью выразил призывом: «Охватывай в своём бытии то, что охватило и прорвало тебя» ^{[1, с.73]}.

Сократ открывает (а Бадью лишь вторит ему) тот факт, что упорствование человека в бытии, беспрецедентное упорствование, которое как раз делает его, человека, непохожим на всё живое, обусловлено нашим состоянием предельной заинтересованностью собой, что в свою очередь не отделимо от способности к незаинтересованной заинтересованности Миром, как чем-то, что должно быть дополнено Истиной – Благом – Красотой (или в этике А. Бадью: дискурсом любви, науки, искусства, политики). Человек пробуждает бессмертного в себе, когда прозревает в Мире смысловую целесообразность (=самоценность), что и составляет его, Мира, этосность (нечто устойчиво-вечно-неизменное). Этика Сократа – это, по сути, поиск границ, в рамках которых я могу вынести ответственное суждение «это есть то…», когда одно может быть определено через другое, и в конечном итоге от неразличимого через различие я восхожу ко всеобщей Тождественности; и тогда «то, что есть» предстаёт не только в качестве утилитарно-подручного «то-что-есть-для-меня», но и как «того, что Есть» само-для-себя, в горизонте самостояния в Истине – Благе и Красоте. Сократ открывает этосность самого философского дискурса как такового. Опознать нечто как «это» - означает: 1) утвердить его «этос» и 2) увидеть Мир как динамическое тождество, взаимосоотношение, регулируемое Истиной – Благом – Красотой. Этос человека – его желание себя-как-Иного (желание себя как безусловного), вырванного из множественной темпоральности призывом к Истине.

Ален Бадью отмечает, что сам опыт этической «состоятельности» заключается в незаинтересованной заинтересованности: «Она состоит в ведении заинтересованности в том смысле, что задействует средства упорствования (единичные черты человеческого животного, «кого-то»). Но в каком-то радикальном смысле она незаинтересованна, поскольку ставит своей целью свзать эти черты в верность, обращённую, в свою очередь, к некоей первичной верности, той, которая составляет процесс истины и сама по себе не имеет ничего общего с «заинтересованностью» животного, которая безразлична к своему продлеванию, которой предопределена вечность» ^{[1, с.74]}. В этом опыте я как бы связываю то, что оставляет меня как единичное животное с избытком над самим собой (Истиной, Благом, Красотой), с тем, что индуцирует прохождение через меня истины; я остановлен, прерван, отменён как частица темпорально-временного жизненного потока, открывая в себе нечто бессмертное, этосное, устойчивое. «Вся моя способность к интересу, которая и составляет моё собственное упорствование в бытии, излита на дальнейшие следствия из решения данной научной проблемы, на исследование мира в свете любовного двоебытия, на то, во что обратится моя сегодняшняя встреча с вечным Гамлетом, или на следующий этап политического процесса…» ^{[1, с.75-76]}.

Подводя итог нашему размышлению можно сделать вывод о том, что этический дискурс сократовских диалогов и «Этики» А. Бадью выявляет сходные смысловые параллели:

1) есть бесконечная инаковость (множественность);

2) то же есть не то, что есть, а то, что происходит:

3) истина безразлична к различиям;

4) мы обладаем способностью к истинному – быть тем, что призывается некоторой истиной к собственной тождественности;

5) нет этики кроме этики процессов истины (науки, любви, искусства, политики или Блага – Истины – Красоты);

6) бессмертное в человеке проступает позицией незаинтересованной заинтересованности Миром в качестве целесообразной самоценности;

7) напряжение морального дискурса пролягает в горизонте постоянного выбора между этикой бесконечного/необходимого; реального/возможного;

8) бессмертное существует только в человеческом животном и через него; оно проявляется в упорном желании «Продолжать!» процесс познания (вопрошания), индуцированный наличием вневременной истины;

9) истина может проявить себя только в диалоге (полилоге): «Истины вершат свой единичный прорыв только в ткани мнений. Нужно, чтобы мы общались…Именно мы, такие как есть, подвержены становлению субъектом…Любая абсолютизация силы истины организует Зло» ^{[1, с.120]}. Мы должны удерживать в себе знающее незнание в качестве пространства для явленности истин. И, если власть истины – давать имена, то всегда должно оставаться что-то непоименованным;

10) фигуры Зла проявляют себя в трёх разновидностях: «…личина (быть терроризирующее верным ложному событию), предательство (отступить от истины ради своих интересов), катастрофа (поверить, что сила истины всеобъемлюща)» ^{[1, с.124]}.