International legal cooperation in the area of human rights and liberties: pluralism of doctrinal foundations

Shugurov Mark Vladimirovich ORCID: 0000-0003-3604-3961 Doctor of Philosophy Professor of the Department of Philosophy, Saratov State Law Academy 410028, Russia, Saratov, Volskaya str., 1 shugurovs@mail.ru Other publications by this author

Современные отношения между участниками международного взаимодействия, как являющихся субъектами международного права, так и не являющихся таковыми, определяются не только экономическими и технологическими интересами, но и интересами гуманитарного порядка. После Второй мировой войны важным вектором международного сотрудничества стали права человека. Вместе с тем приходится констатировать, что данная сфера оказалась к сегодняшнему дню чрезвычайно политизированной, что сопровождается повышением меры критицизма к данному феномену ^{[1; 2; 3, p. 107 - 124]}. Нетрудно понять, что данные процессы представляют собой самостоятельный предмет изучения. В данной статье мы остановимся на другом не менее важном аспекте глобализации международно-правового сотрудничества по правам человека, а именно плюрализации их доктринальных оснований.

В последнее время в связи с переходным состоянием современного миропорядка доктринальная сфера международно-правового сотрудничества в области прав человека время стала в значительной мере плюралистичной и гетерогенной. Происходит переключение внимания международного сообщества на правомерность интерпретации прав человека каждым субъектом, относящимся к правозащитной сфере вне зависимости от того, является ли он или нет субъектом международного права. Вполне очевидно, что, с одной стороны, подобный плюрализм затрудняет единство действий, но с другой стороны – отражает международно признанные права человека как исторически развивающееся явление, блистающее новыми красками в зависимости от того культурного или цивилизационного измерения, в котором они утверждаются и реализуются. В результате доктринальное поле международно признанных прав человека прав человека в структурном плане включает в себя конфликт и консенсус в отношении перспектив их дальнейшего развития. Данное обстоятельство требует самого пристального исследовательского внимания. Во многом это определяется еще и тем, что права человека – это важнейшее измерение перехода к устойчивому развитию. От согласованного видения природы, содержания и перечня прав человека во многом зависит реализация стратегии устойчивого развития в глобальных масштабах.

1. Доктринальное согласование в сфере прав человека как направление международного взаимодействия. Международно-правовое сотрудничество в сфере прав и свобод человека является одним из важнейших институтов современного международного права прав человека. Оно представляет собой сложный комплекс политико-правовых усилий, исходящих от субъектов международного права и направленных на утверждение в современном мире неотъемлемых и общепризнанных прав человека. Укрепление международных прав человека, а также превращение международного права прав человека в реально действующее связано с согласованием внешнеполитических и международно-правовых позиций государств и иных субъектов международного права по поводу уважения, соблюдения и развития прав человека.

Международно-правовое сотрудничество, имеющее форму сотрудничества субъектов международного права по гуманитарным вопросам и представляющее собой систему индивидуальных и коллективных действий, в своем успехе и эффективности зависит от степени согласованности действий. Данное сотрудничество ни в коем случае не может быть политикой навязывания одними субъектами международного права института прав человека другим субъектам международного права. Навязывание противоречит принципам международного права и порождает обратную реакцию, дискредитирующую права человека. Последовательное проведение позиции общего международного права по своему замыслу исходит из определенной степени доктринальной солидарности. Поэтому можно видеть постоянно воспроизводимое внимание к доктринально-теоретической составляющей международного права прав человека, а также к тем процессам, которые происходят в концептуальном пространстве обоснования международно признанных прав человека ^{[4, p. 7 - 23; 5, p. 11 - 26]}.

Вряд ли можно сомневаться в том, что на сегодняшний день имеется универсальный концептуальный консенсус в области прав человека, находящийся в основе современных стандартов в области прав человека. Однако, как показывает практика, данный консенсус не стал панацеей от неудовлетворительного положения с правами человека в мире. Это связано с тем, что в действующей модели данного консенсуса присутствует достаточно много моментов формальности, а также элементов явного или скрытого давления. Навязывание как стиль международного сотрудничества в области прав человека снижает эффективность международной защиты прав человека. Данный стиль заявил о себе уже в период подготовки и принятия Всеобщей декларации прав человека. Разумеется, мы не имеем здесь в виду региональные консенсусы, идеальным вариантом которых является европейский консенсус. Хотя имеются регионы, например, Азия, где перспективы такого консенсуса весьма туманны.

Для некоторых национально-правовых систем прямое «вторжение» некоторой группы прав и идей, свойственных либеральным демократиям, не только не приемлемо, но и просто «оскорбительно» – например, идеи равноправия женщин. Права человека являются итогом длительной эволюции западной политико-правовой культуры, традиционно являющейся антропоцентричной и индивидуалистической. Между тем правовые системы стран Востока и Юга, если и не отражают в открытой форме позицию полной несовместимости с правами человека, предпочтение все же отдают коллективным правам (правам на самоопределение и развитие народов) и обязанностям личности перед обществом, что соответствует их социокультурной практике. Поэтому вполне очевидно, что силовой консенсус, который скрывает в себе следы конфликта, который дал о себе знать на Венской конференции по правам человека 1993 года, когда государств с традиционалистким типом культуры заявили о своем праве на самостоятельное видение прав человека, должен уступить в современном взаимосвязанном и взаимозависимом мире модели ненасильственного консенсуса на основе принципа уважения права на выбор.

Политика международного права в сфере прав человека исходит не только из принципов прав человека (например, нераздельности и взаимосвязанности), но из общепризнанных норм и принципов международного права. Положение с правами человека – это прямой результат проводимой международным сообществом политики в данной сфере, производный от степени согласованности усилий. В настоящее время расширяется объем международно-правового сотрудничества, направленного на обеспечение, содействие реальному восприятию прав человека в тех регионах, которые восприняли их декларативно. Создание необходимых условий (борьба с бедностью, достижение экономического равноправия и т. д.) – все это важнейшее направление современного международно-правового сотрудничества, которое находится в основании политики создания устойчивого и справедливого миропорядка.

Сказанное позволяет говорить о выделении особого направления международного сотрудничества в области прав человека, которое следует отнести не к тематическому, а к структурному. Оно исходит из того, что рассматриваемое международное сотрудничество нуждается в согласованной доктрине прав человека универсального характера, с которой должны соотносится доктрины государств и международных организаций, а также региональные доктрины. Действия по сближению доктринальных интерпретаций, как природы и содержания прав и свобод человека, так и соответствующего международного сотрудничества должны предполагать модификацию идеи прав человека применительно к контексту конкретных правовых культур, что в итоге приводит к определенной релятивизации провозглашенного универсализма. Доктринальные интерпретации при условии нахождения в одном поле правовых принципов прав человека, позволили бы выработать более широкий круг стандартов. Общее видение может привести и к выработке общих требований в процессе институционализации прав и свобод. Даже в исторических условиях противоборства двух систем и акцентирования существования двух демократий – буржуазией и социалистической – признавался важный постулат о том, что существует «общее понятие демократии и общедемократическое понятие прав человека» ^{[6, c. 94; 7, c. 27 - 32]}.

Со своей стороны, нам бы хотелось отметить, что общее понятие прав человека является прямым следствием того обстоятельства, что права человека являются в соответствии с Уставом ООН, Всеобщей декларацией прав человека и другими международно-правовыми документами предметом общей озабоченности всего мирового сообщества, формально придерживающегося идеи приоритета международного права. Общее понимание прав человека является императивом, но степень достижения его окончательной формулировки вряд ли стоит переоценивать, что как раз и проблематизирует реальность провозглашенного универсализма международной защиты прав человека. В противном случае можно говорить об идеализме в международной защите прав человека. Поэтому в плане должного, а не сущего следует воспринимать патетические суждения бывшего председателя Комиссии по правам человека А. Агилера: «Всеобщая декларация прав человека и международные пакты содержат нормы, которые, выделенные из коллективного опыта и общего наследия всех народов мира, представляют собой универсальные стандарты поведения для всех народов и государств» ^{[8, с. 11]}. В действительности же данное положение Всеобщей декларации прав человека относительно универсального понимания прав человека, имеющего форму универсального консенсуса, следует воспринимать как задачу, к которой должны стремиться государства и другие субъекты международного правозащитного сообщества. Выработка общего понимания необходима для того, чтобы все субъекты международного правозащитного сообщества выработали сходное отношение к правам человека – к их содержанию, способам защиты, обеспечению, развитию. Это является главным условием единства действий в форме международного сотрудничества. Почему так важно общее понимание, которое закреплено в соответствующих определениях и которое должно быть приемлемым для всех субъектов международного правозащитного сообщества? Универсальные определения задают направления как совместных, так и индивидуальных действий в едином формате.

Выработка определений – важнейшее направление и предмет приложения усилий в любой сфере международного сотрудничества. Так, например, одобренное 29-й сессией Генеральной Ассамблеей ООН выработанное в марте 1974 года специальным комитетом определение агрессии ^[9] ввело в международную жизнь весьма серьезный объективный критерий поведения государств. Благодаря данному критерию появилась реальная возможность осуществлять мобилизацию усилий по предотвращению агрессии, против агрессии и по привлечению агрессора к международно-правовой ответственности. Стоит указать и на выработку так долго ожидаемого определения международного терроризма. Длительное отсутствие общепризнанного определения терроризма при наличии около двухсот определений самого разного характера длительное время сдерживало совместную борьбу с этим глобальным злом.

Разумеется, ни одно определение какого-то явления не является абсолютным: оно вполне подвластно изменениям, но главное заключается в том, чтобы это изменение было своевременным. Данные выводы прямо относятся также и к универсальной доктрине прав человека: общий консенсус не является раз и навсегда данным феноменом, он требует постоянного расширения и конкретизации. Смысл и предназначение общего понимания мы усматриваем в том, что без него затрудняется функционирование международного правопорядка. Более того, сама система международного сотрудничества обязана своим существованием соглашению между государствами относительно явлений, в которых их позиции либо совпадают, либо компромиссно урегулированы.

Составной частью общего положения с правами человека является признание и приверженность идее прав человека, что демонстрирует возникновение позитивной ответственности у большинства государств современного мира. Хотя восприятие идеи прав человека и ее развитие на собственной традиционной почве является заслугой национально-правовых систем и соответствующих правовых идеологий, одновременно это является и успехом политики международного права в сфере прав и свобод человека. Сюда можно причислить в качестве позитивного результата, например, отсутствие идеи полной несовместимости прав человека с исламом. Идея несовместимости, хотя и является влиятельной, не является повсеместной, что явствует из Каирской декларации прав человека, 1990 г., Основного закона Аравии, 1992 г., и т.д. Успех в утверждении идеи прав человека заметен и на Африканском континенте, а в последнее время и в Китае на основе неоконфуцианства.

Конечно, отмеченные новые позитивные моменты могут расцениваться как плод внутреннего конституционного развития. Однако внутренняя политика в области прав человека нагружена международно-правовым элементом. Поэтому все эти изменения вполне закономерно рассматривать в русле интернационализации прав человека, которая привела к следующему уровню – уровню компетенции всего международного сообщества. Кстати говоря, международное право прав человека с самого начала в своем замысле складывалось как обращенное на предмет, который является предметом всеобщей озабоченности. Дальнейшие возможности международно-правового регулирования прав человека и их расширение находятся в прямо пропорциональной зависимости от достижения доктринального согласия между акторами международного сотрудничества в данной сфере.

В основе согласованности действий находится согласование международно-правовых позиций, которое, в конечном итоге, во многом зависит от согласования доктринального международно-правового понимания прав человека, т.е. собственно понимания того, на защиту, обеспечение, поощрение, развитие, соблюдение чего по своему содержанию направлена международная правовая политика в данной сфере. В данном случае под доктриной прав человека следует понимать не сугубо научные концепции и теории, а, прежде всего, концепции прав человека, присущие той или иной национально-правовой системе и воплощающиеся в международно-правовой доктрине государств как основных субъектов международного права. (Например, в национально-правовой доктрине Германии самым важным является право на достоинство человеческой личности, а российской конституционной доктрине приоритет отдается праву на жизнь). Доктринальные позиции имеются как у международных организаций, так и у межгосударственных региональных союзов. Национально-правовые доктрины как типы понимания прав человека в ходе интернационализации последних начинают конкретизироваться как международно-правовые доктрины. Такой юрист-международник, как А. Кассес выделяет следующие доктрины: западная, социалистическая, доктрина развивающихся государств ^{[10, p. 354 - 357]}.

Разумеется, это самая общая классификация, но и она позволяет понять, насколько содержательно различны международно-правовые доктрины и насколько трудно им подойти к общему консенсусу. Вполне естественно, что государства как субъекты международного сотрудничества в области прав человека и как наиболее значимые субъекты международного правозащитного сообщества продвигают на международной арене такое понимание прав и свобод человека, которое соответствует практике национальной жизни. Так, уже в ходе работы над проектом Всеобщей декларации прав человека стала проявляться международно-доктринальная позиция СССР, пытавшегося влиять на вопросы, касающиеся осуществления экономических, социальных и культурных прав.

Анализ проблем доктринального согласования активно осуществляется в науке мировой политики в русле политологической проблематики. Так, в последней монографии Ю. И. Малевич содержится целая глава – «Проблема противоречий и консенсуса по правам человека в глобальном мире» ^{[11, c. 53 - 137]}. Достигнутый уровень разработок в науке мировой политики по вопросу конфликта и консенсуса политико-правовых доктрин прав человека побуждает к развитию данной тематики в русле науки международного права и ее понятийного аппарата.

При проведении всестороннего анализа выясняется, что успех в поощрении и защите прав человека зависит от согласования находящихся в основе межгосударственной международной правовой политики в области прав человека типов правопонимания (доктрин) прав человека, которые объективируются в международно-правовых позициях государств по данному вопросу. В условиях глобализации, как отмечал И. И. Лукашук, «растущая взаимозависимость государств стимулирует достижение согласия членов глобального сообщества относительно таких основных ценностей, как права человека, экономического благосостояние и экологического равновесия. Они образуют ядро интересов глобального сообщества» ^{[12, С. 232]}. Для осуществления заинтересованного сотрудничества необходимо обоюдное общее видение, которое должно иметь официально-нормативную форму закрепления.

Данная основа возможна только как результат работы механизмов демократического консенсуса, существующего как нечто реальное исключительно в условиях демократического миропорядка и демократического международного правопорядка. За согласованием нормативных позиций находится предварительное согласование философско-правового и политико-правового понимания, а также вопросов политической стратегии культурных различий. Особое место занимает и язык международных соглашений. Без всех этих факторов практически невозможно добиться правовых целей, которые ставят перед собой международные акты по правам человека. Они действенны только при соединении с политической волей к достижению доктринального консенсуса. Его следует рассматривать не просто как согласование, а как совпадение доктринальных позиций по самым существенным вопросам, относящимся к сущности прав человека, что представляет собой задачу, достижение которой требует достаточно много времени, приложения огромных усилий, терпения.

На сегодняшний день существуют и действуют институциональные и организационные формы доктринального согласования, которые присутствуют на уровне международных организаций, в частности – системы ООН. Как верно подчеркивает Е. А. Лукашева, «права человека консенсуальны по своей природе, поэтому они играют важнейшую роль в установлении согласия в обществе и обеспечении устойчивости его развития» ^{[13, с. 20]}. Консенсуальная природа должна получить свое проявление и на уровне всего международного сообщества: заявленные в качестве цели права человека должны предполагать исходное согласие членов международного сообщества. Без этого права человека как цель становятся утопией. Воля к реализации заявленного всеобщего уважения к правам человека требует утверждения еще более масштабного и глубокого согласия, которое должно находиться в основании демократического международного правопорядка.

Итак, эффективное международное сотрудничество в сфере прав человека возможно лишь на основе общей доктринальной основы. Согласование доктринальных позиций – это не только условие создания норм международного права, но и условие их имплементации. Сближение доктринальных позиций позволяет выработать общие принципы и цели, которые находят свое воплощение в нормах. Данная сближенность должна быть достаточно обширной и обеспечивать реализацию договорных норм. В противном случае следует признать существование рыхлой совокупности усилий международного сообщества, не приводящих к цели полного утверждения прав человека.

Согласованность – это системообразующее начало международного права. В отечественной доктрине международного права общепризнанной является развитая Г. И. Тункиным концепция соглашения как способа создания норм международного права. Данная концепция предусматривала понимание природы международного права не как результата совпадения воль, а как результат их согласования. Вполне понятно, что никакое совпадение международно-правовых позиций в то время в отношении прав человека было невозможно. В условиях биполярного мира доктринальный конвенционализм был достаточно хрупким. Сторонам, относящимся к противоположным социальным системам, не удавалось навязать свою точку зрения другим участникам международных отношений. Так, например, на уровне ядра международного права прав человека произошло ограничение западной индивидуалистической версии прав человека. Как верно замечают Т. Я. Хабриева и В. Е. Чиркин, «в Международных пактах о правах человека закреплен новый подход, который мы иногда не замечаем. Если ранее сторонники индивидуалистической концепции естественных прав считали, что свобода одного ограничивается только там, где начинается свобода другого (и с абстрактных позиций это звучит неплохо), то в Международных пактах на первый план выдвигаются общественные, коллективистские мотивы: ограничение свободы возможно в целях обеспечения общественного порядка, публичной морали, здоровья населения» ^{[14, с. 143]}.

История развития международного права прав человека демонстрирует развитие принципов и норм прав человека на основе развития и укрепления общепризнанных принципов и норм международного права. Последнее означает, что общие закономерности образования международного права вполне распространяются на формировавшееся международное право прав человека. Оно утверждалось путем поиска компромиссов и согласования различных точек зрения и позиций в рамках общего международного права. Именно эта связанность международного права прав человека с общим международным правом позволила ему закрепить нормы, которые отражают формируемые на консенсуальной основе общечеловеческие ценности.

Тем не менее общность позиций не следует расценивать как полное совпадение во всех пунктах, в результате чего могла бы сложиться гомогенная позиция. Общая позиция является единством различного, т.е. является интегральной по свой природе: вокруг общего ядра существуют оттенки в понимании, которые толерантно настроены друг на друга. С некоторыми оговорками, возникающими на основе современных реалий, можно согласиться с мнением Г. И. Тункина о том, что «согласование воль государств не есть их слияние в некую «общую волю». Эти воли не могут слиться уже потому, что их классовая (а ныне культурно-цивилизационная. – М. Ш.) сущность, выражающаяся в целях и задачах соответствующих классов, различна и противоположна» ^{[15, с. 23]}.

Консенсуальная основа не является статичной, раз и навсегда достигнутой. Для формирующегося ныне многополярного мира должна быть присуща своя консенсуально-доктринальная концепция, ориентирующая международное взаимодействие в гуманитарной сфере на решение проблем поощрения, соблюдения, защиты и развития прав человека в условиях новой модели мира. По авторитетному замечанию А. Якхеши, должна быть найдена новая концепция, учитывающая различия в культуре государств. Данная концепция должна быть не только разработана, но и принята преимущественно не в такой форме международного признания как молчаливое согласие, а в качестве явно выраженного согласия. Учет различий государств всегда сопутствовал развитию международно-правового сотрудничества, но сейчас он вышел на необходимость нового и предельно глубокого – интегрального – уровня. Именно от этого будет зависеть эффективность международно-правовой защиты прав человека, которая найдет зримое воплощение в эффективности норм международного права прав человека. В наиболее общей форме данная проблематика может быть выражена в идее оптимального соотношения универсальности и релятивности прав человека, или их релятивной универсальности ^{[4, pp. 75 - 106]}.

Сам факт и перспективы существования общего международного права и повышение степени его эффективности вполне может рассматриваться в качестве фактора, создающего принципиальную необходимость для создания общей и более того – универсальной – международно-правовой доктрины прав человека. Однако это затруднено вследствие конфликта не только интересов, но и конфликта культурных традиций ввиду специфики морали и права разных обществ. Несогласованность культурно-цивилизационных ценностей, а не только несогласованность интернациональных интересов государств – серьезное препятствие для действенности международного права прав человека.

Коллизионность в праве, в том числе и в международном, – неизбежный феномен, который присущ и миру политико-правовых идей ^[16]. Борьба идей относительно природы прав человека и их будущего происходила и раньше, происходит она и в современном мире. В понятие «права человека» вкладывается весьма неодинаковое содержание, соответствующее тому или иному типу правопонимания. Поэтому вряд ли целесообразно делать вывод о факте свершившейся деидеологизации прав человека, как это делает Л. И. Глухарева. По ее мнению, «прекращение конфронтации между Востоком и Западом способствовало установлению диалога между странами, который получил наименование «человеческое измерение». С его помощью отношения в сфере прав человека были деидеологизированы» ^{[17, с. 152]}. В действительности, имела место победа либерально-демократической идеологии прав человека над социалистическо-этатистской концепцией с ее последующим вытеснением на европейском континенте. Не следует недооценивать и распространенность идеологических противоречий в современных международных отношениях. Ныне пока не выработано общей идеологии, которая должна находиться в основе демократического миропорядка и международного правопорядка и, соответственно, в основе универсального консенсуса в области прав человека, не говоря уже о консенсусе в области норм и принципов общего международного права.

Как нам представляется, одинаково значимые – общечеловеческие – ценности еще только находятся в стадии своего возникновения и по большей части лишь только презюмируются, поэтому относительно универсальности прав человека, а тем более о содержательно емкой универсальной концепции прав человека можно говорить только в проективном плане. Однако в условиях актуализации факторов, повышающих значение международного права, постепенно создаются объективные условия для утверждения нового консенсуса по правам человека.

В международно-правовой литературе высказываются достаточно оптимистические взгляды на отыскание консенсуса относительно международного права, что и является условием нового консенсуса по правам человека. «В этих условиях возможно возникновение общих концепций международного права и его институтов, основанных на заинтересованности и необходимости развития государств на основе общечеловеческих ценностей. Эта концепция носит общедемократический характер и как таковая позволяет государствам с разным социально-экономическим строем, основываясь на них, достигать соглашений, создавать новый международный правопорядок безъядерного и ненасильственного мира, обеспечить безусловный примат международного права» ^{[18, c. 10]}. Сказанное говорит о новой сфере международно-правового сотрудничества, являющегося системой более или менее интегрированных усилий акторов международного права и международного общения. Проецирование различных идей прав человек на международные отношения и в международное общение означает и актуализацию в международном общении различных ценностей. С другой стороны, такое проецирование может стать фактором затруднения для прав человека, если ценности сторон взаимодействия не совместимы или не проведена работа по их согласованию.

При обращении к институту консенсуса в международном праве следует исходить из общего понимания консенсуса как согласованного решения, отражающего интересы всех сторон. Оно возможно при воздержавшихся или же не по всем вопросам согласных сторон, но при отсутствии возражение принципиального характера. Практика консенсуса и правила консенсуса сложились в различных органах ООН и на международных конференциях, особенно тех, которые направлены на отыскание межцивилизационного консенсуса (например, конференции «Диалог цивилизаций»). Процедуры конвенциональных органов и органов ООН строятся на основе правил консенсуса. Основное здесь – это выработка взаимоприемлемых и согласованных решений, которым предшествует выработка согласованного, взаимоприемлемого мнения. Наиболее значим процедура консенсуса в принятии решений по самым острым и важным международным проблемам.

История развития международного права прав человека – это не история закрепления уже имевшихся общечеловеческих ценностей, а именно их выработка в процессе нормотворческого процесса. Как современное международное право, так и современное право прав человека закрепляют общечеловеческие ценности, которые признаются странами, не принимавшим участие в их разработке, что позволяет им присоединяться к международным соглашения по правам человека.

В силу исторических обстоятельств международное право прав человека вырабатывалось в форме взаимодействия государств с разной социально-экономической и политической системой. Разногласия касались как Всеобщей декларации, так и затрагивали вопрос по поводу принятия одного или двух пактов, по поводу закрепления частной собственности как основного права человека и т.д. При примерно одинаковой расстановке сил на международной арене компромисс достигался то в пользу одной, то в пользу другой стороны. Дискуссии развертывались и по поводу того, какие права должны подлежать прежде всего универсальному признанию, соблюдению и уважению. Перманентный характер дискуссий и споров – это вполне нормальное явление в международном общении, если они не выходят за рамки, за которыми сотрудничество становится невозможным.

2. Опыт доктринального конвенционализма в биполярном мире. Признание универсального характера прав человека никогда не осуществлялось автоматически, оно всегда было сложным и подчас конфликтным. В период существования биполярного мира происходило идеологическое противоборство позиций капиталистических и социалистических стран, за которым стояло противоборство естественно-правовой и социалистической доктрины прав человека. В этот период существования международно-правового сотрудничества на содержание принципов и норм прав человека, а также принципов и норм сотрудничества в этой сфере влияла позиция двух групп государств, что сужало состав активных участников, и только в последнее время повысилось значение развивающихся государств. Отсутствие в Пактах закрепления права на собственность свидетельствовало об определенном компромиссе. Это противостояние имело в качестве своего продолжения разное видение места и значения прав человека во внешнеполитической деятельности, а также различное видение механизмов защиты.

Несмотря на отсутствие единой исходной доктринальной системы, международному сообществу удалось выработать интегративные доктринальные схемы, обеспечивающие, пусть и весьма проблемное, международное сотрудничество в области прав человека. В соответствии с социалистической доктриной международного права и прав человека четкое и принципиальное противопоставление социалистической и капиталистической концепций не означало отрицание сотрудничества. Полагалось, что сотрудничество должно осуществляться на основе общедемократических принципов, отражающих общедемократические завоевания человечества.

Расхождения по принципиальным вопросам, которые связаны с пониманием прав человека и пониманием сути международного сотрудничества не мыслилось как препятствия в сотрудничестве в пользу мира и мирного сосуществования народов. Как это следовало из официальной позиции, СССР выступал за диалог и сотрудничество со всеми странами по всему комплексу вопросов, в том числе и по вопросам прав человека. Как отмечал В. Карташкин, «у нас нет оснований уходить от серьезного разговора о правах человека, о развитии международного сотрудничества в этой области» ^{[19, с. 6]}. По крайней мере, в доктрине было заявлено о готовности сопоставлять и сравнивать ценности разных социальных систем. Разумеется, в подобной ситуации все это было подчинено идеологической борьбе, доказательству преимуществ реализации прав человека при капитализме или соответственно при социализме. И все заверения о готовности сотрудничать были не более чем идеологической пропагандой. Безусловно, что идеологизация прав человека порождала в качестве побочного негативного эффекта политизацию прав человека, что, кстати говоря, находит свое продолжение и сегодня, но в уже новых условиях глобального миропорядка.

Вместе с тем сохранявшиеся моменты идеологической незашоренности питали идею о том, что изменение с правами человека возможно только при осуществлении общих усилий, для чего необходимо было выйти за различия в социальных системах, что было явно недостижимым пожеланием. Поэтому сотрудничество более постулировалось, нежели практически осуществлялось. Это предопределялось тем, что на права человека, их природу и формы защиты была перенесена несовместимость идеологий, ориентированных на взаимное истребление. Кстати говоря, идеологии тем и отличаются, что являются несовместимыми, ибо настроены на исключительность и единственность. Но в международных отношениях существует и другой – прагматический – фактор, не позволяющий полностью «заидеологизировать» международные отношения. Однако идеи продолжают бороться и в достаточно нейтральных сегментах международных отношений, подчеркивая отсутствие взаимозависимости между акторами мировой политики. Достаточно подробно в концептуальном плане данный вопрос освещен Р. А. Мюллерсоном. Он подчеркивает, что раскол мира на две системы негативно сказался на международном праве в целом и на международном сотрудничестве в области защиты прав человека. «Права и свободы личности, а нередко и международное право в целом рассматривались как средство в идеологической борьбе, использовались для разоблачения противников или защиты своих государственных интересов» ^{[8, с. 10]}.

Для эпохи холодной войны с присущей ей идеологической борьбой доктринальный конфликт был атрибутом международно-правового сотрудничества в области прав человека, но он не мог полностью воспрепятствовать наработке нормативного массива. В целях восстановления исторической справедливости отметим, что доктринальный конфликт в той или мере сознательно ограничивался, сублимировался, превращался в компромисс, что имело своим последствием существование международно-правовой политики в области прав человека как таковой и ее вполне заметных результатов. Компромисс дал о себе знать еще в самом начале становления послевоенной международно-правовой политики прав человека и проявился в форме компромисса между США, с одной стороны, и Великобританией и СССР – с другой. По вопросу о включении в Устав ООН положений, касающихся прав человека.

Выработанная компромиссная универсальная доктрина, или компромиссный консенсус, ознаменовала возникновение, пусть и не совсем эффективной и полной системы международной защиты прав человека, которой до этого просто не существовало. При неограниченном конфликте никакое международное сотрудничество, да и международное право как результат согласования воль его основных субъектов просто немыслимо. Всеобщая Декларация прав человека и Пакты, несмотря на все разногласия, были приняты и со временем обрели обязательную юридическую силу, хотя в начале не имели точных и конкретных обязательных очертаний. Приобретение данными соглашениями статуса международных конституционных актов стало возможным благодаря созданию в дальнейшем достаточно законченного массива международного законодательства в области прав человека, а также сближения национальных законодательств при активном участии международного права.

Для того чтобы понять дальнейшее направление развития права прав человека в направлении достижения нового универсального консенсуса, следует принять во внимание исторически применявшийся способ достижения (компромиссного) согласия при условии изначального доктринального конфликта, который в условиях противостояния двух систем имел особый характер. Нельзя не отметить, что данный конфликт был достаточно объемным и не распространялся исключительно на понимание прав человека. Он затрагивал и понимание права как такового и международного права, в частности. В арсенале любого государства имеется определенный комплекс понятий – свобода, справедливость, прогресс. Они широко присутствуют в политической и правовой идеологии и входят в качестве ключевых слов в национальное законодательство. Эти же понятия распространены и в международно-правовой идеологии. Но как в рамках конкретных национально-правовых систем, так и в рамках международного права, они имеют разное содержательное наполнение.

Международное право и, соответственно, международное право прав человека, возможны лишь при некотором общем смысловом ядре, которое выражается в принципах и нормах международного права. Современное международное право характеризуется тем, что при выработке общезначимых значений сохраняется возможность различной оценки и трактовки данных категорий, но при недопущении отступления от достигнутого ядра.

Выработанный международным сообществом компромиссный способ согласования международно-правовых доктринальных позиций следует признать важнейшим достижением международно-правовой политики как таковой. К нему можно относится критически, но нельзя не замечать то, что он дал положительный ответ на вопрос о возможностях достижения согласия как такового. Первым опытом такого консенсуса была Всеобщая декларация прав человека, которая расценивается как первый международный консенсус по правам человека. Перед Комиссией по подготовке Всеобщей декларации стояла задача выработать общую концепцию прав человека, которая могла бы быть принята всеми участниками международного общения, несмотря на их культурно-цивилизационные и социально-политические особенности. Широкий консенсус, который существовал между представителями западной политико-правовой культуры, убежденными в том, что права человека – это нечто само собой разумеющееся, а также в том, что и по содержанию прав человека уже существует консенсус на международном уровне: его следует просто выявить. Основой такого консенсуса, по мнению Ч. Бэйлиса, являются западные политико-правовые понятия о гражданских правах, которые могли бы позволить незамедлительно принять основополагащий международный документ ^[20].

Общественность западного мира, которая дискутировала уже в ходе Второй мировой войны вопрос относительно места прав человека в послевоенном устройстве мира, была озабочена скорее всего не определением содержания прав человека, а вопросами осуществления их в международном плане ^{[21, p. 324 - 326]}. Однако в момент разработки Всеобщей декларации прав человека на поверхность вышли не только вопросы, связанные с осуществлением задач и целей предстоящей декларации в международном плане, но и вопросы определения декларируемых прав. Обнаружилось, что консенсус требует приложения многочисленных согласительных усилий и совершенно не является широким представлением западной концепции прав человека.

Принятие Всеобщей декларации показало, что удалось выработать коллективную мысль относительно прав человека, но ее выработка происходила в острых дискуссиях между теорией естественного права и права позитивного, между либеральной и марксистской теорией, между западными и незападными культурами по каждому из провозглашаемых прав и свобод ^{[22, с. 43 - 63]}. Международного консенсуса вряд ли возможно было бы достичь, если бы уже во время Второй мировой войны помимо указанного консенсуса, выработанного у западной общественности, не развернулась бы работа по достижению боле широкого консенсуса под эгидой Американского института права в рамках Комитета юристов и исследователей в области политических наук, в котором работали представители из самых различных стран. С подготовленным Комитетом «Докладом по основным правам человека» работал Дж. Хамфри, возглавлявший Отдел по правам человека Генерального Секретариата ООН. В целом Комиссия по подготовке Всеобщей декларации прав человека включала специалистов (П. Чанг, Р. Кассен, Ш. Малик), которые ставили перед собой задачу свести воедино все поступавшие предложения в целях достижения общего консенсуса. Данный консенсус в лице Всеобщей декларации был достигнут, но он породил дискуссии по вопросу о ее характере и значении. По причине отсутствия точных правовых положений она имела характер морального обязательства. Но без нее как документа, указавшего на задачи международного сообщества, не представлялось бы возможным выработать на основе все той же модели компромиссного консенсуса массив юридически обязательных актов, в контексте которых она приобрела силу международно-правового обычая.

Наиболее полно содержание рассматриваемой (квази)консенсуальной модели применительно к правам человека раскрывает В. Карташкин. Им подчеркивается, что при разработке и принятии международных Пактов сознательно не уточнялось содержание многих обсуждаемых понятий и не давалось классических определений. Государства пришли к согласию о том, что существуют взаимоприемлемые оценки таких понятий как демократия, права и свободы, социальный прогресс. Обсуждаемые понятия трактовались с разных позиций, однако в них включался общедемократический и общечеловеческий смысл, приемлемый для всех. Таким образом, компромисс достигался путем сознательной размытости и абстрактности положений ^{[23, с. 187]}. На обстоятельство сознательной неуточненности понятий «демократия», «права и свободы» указывал и Г. И. Тункин ^{[6, 91 - 95; 7, с. 27 - 32]}.

С расплывчатым характером Пакта о гражданских и политических правах столкнулся в своей деятельности Комитета по права человека. Так, текст ст. 9 имплицитно содержит в себе возможность как узкого, так и широкого толкования права на личную неприкосновенность. Узкое толкование предполагает, что личная неприкосновенность относиться исключительно к незаконному и произвольному аресту. Практически трудно и даже невозможно ответить на вопрос о том, что же хотели сказать государства включая в указанную статью право на личную неприкосновенность и закрепляя его в качестве автономного, каково его буквальное толкование. В деле Э. Делгадо Паэс против Колумбии (№195/1985) Комитет по правам человека напрямую столкнулся с проблемой толкования термина «личная неприкосновенность», содержащегося в ст. 9 Пакта о гражданских и политических правах. Посредством метода консенсуса после глубоких и тщательных обсуждений было принято широкое толкование указанного термина.

Таким образом, вопросы достижения консенсуса были перенесены в конвенционные органы и в иные международные организации. Достигнутый же «консенсус» на законодательном межгосударственном уровне был неглубоким, порой призрачным и находился в контексте отсутствия консенсуса по многим вопросам. Вырабатываемые государствами международные нормы прав человека имели самую общую форму. В противном случае, если бы была предпринята попытка конкретизации их содержания и определения понятий на более содержательном уровне, то никакого позитивного результата вообще бы не удалось достичь, ибо по этим понятиям в то время консенсус был просто невозможен.

В основе международного сотрудничества в области прав человека, как и в основе других направлений международно-правового сотрудничества (например, в области экономического сотрудничества), в то время находился особый тип консенсуса, который более точно было бы назвать неустойчивым и непоследовательным компромиссом, который снижал эффективность международно-правовой политики и эффективность международного права прав человека. Однако это та историческая реальность, на основе опыта которой ныне возникает осознание потребности в достижении иного типа консенсуса, отвечающего изменившимся параметрам международного порядка. Как точно показывает Л. Х. Мингазов, «компромисс, зафиксированный в международных соглашении, не всегда в полной мере отражает внешне политические цели и интересы государств, поскольку для их достижения необходимо в той или иной мере отходить от их первоначальной позиции… Таким образом индивидуальные цели и интересы государств, заключивших международное соглашение, могут полностью и не совпадать с общими целями нормы этого соглашения» ^{[24, c. 29]}.

Данные выводы вполне можно распространить и на компромиссы, которые являются основой для выработки норм международных актов по правам человека. Заключая соглашение по правам человека то или иное государство заранее знает о том, что его цели несколько иные, чем конвенционные цели. Конечно, если бы эти цели полностью бы противоречили конституции и другим основополагающим законам соглашение не было бы принято. Но сам факт заключения соглашения еще не означает, что государство будет последовательно стремиться к тому, чтобы первоочередным образом реализовать цели данного соглашения, а только затем те цели, которые соответствуют его национальному интересу. Вот именно в этом и кроется неэффективность норм международных соглашений, что отражает ситуацию формальной ответственности государств за реализацию международных норм прав человека. Компромисс, находящийся у истоков подобной ситуации, выражает и сугубо формальный примат международного права. Но, с другой стороны, имплементация цели международного соглашения в целевые установки того или иного государства возможна только на основе перехода к приоритету общечеловеческого интереса и гармонизации с ним интереса национального, что уже не достижимо в рамках компромиссного консенсуса как вынужденного согласия, сохраняющего принципиальные различия.

Известно, что при всем достигнутом согласии относительно общеприемлемого смысла ключевые правочеловеческие понятия в рамках внутригосударственной правовой системы, т. е. в национальном законодательстве трактовались странами-участницами с иных позиций: был заметен разрыв между заверениями на международной арене и делами внутренней компетенции. С другой стороны, позитивным моментом такого положения было уважение суверенитета государств. Полагалось, что конкретные принципы и нормы будут осуществляться государствами посредством законодательных и иных внутренних мер с разумеющимся учетом особенностей их социально-экономического строя. В таком подходе весьма заметен обратный ход – перемещение прав человека в поле внутринациональной компетенции. Это наносило удар по правам человека, которые были признаны общечеловеческой универсальной проблемой. Достигнутое согласие было достаточно хрупким и погруженным в стихию идеологической борьбы. В доктрине капиталистических государств говорилось о несовместимости социализма с правами человека и демократией. А в социалистической доктрине, напротив, утверждалось о несовместимости прав человека и капитализма. «Многие буржуазные ученые и государственные деятели искажают сущность важнейших международных соглашений в области прав человека и извращают их содержание» ^{[25, c. 5]}.

За государствами-участниками было признано право различных толкований не только конкретного содержания, но и способов осуществления прав человека: государства-участники имеют право на самостоятельное толкование норм международных конвенций, без чего сам процесс имплементации не мыслим. Таким образом, высокие Договаривающиеся стороны изначально исходили из того, то вполне возможны и допустимы различные толкования содержания норм-обязательств и способов их осуществления. Но при этом вся суть заключается в мере расхождений в таких толкованиях, которые могут привести к отступлениям от взятых обязательств, ибо различия могут иметь форму несовместимости и прямой противоположности. Так, в международно-правовой литературе часто приводится один интересный факт. Летом 1989 года на официальных торжествах по случаю 200-летия Великой Французской революции М. Тэтчер заявила, что социально-экономических прав как юридических прав вообще не существует. Тем не менее, что особенно важно подчеркнуть, доктринальное непринятие этих прав, которые не имеют конституционной прописки в государствах традиционной либеральной демократии, не может умалить того факта, что именно в сфере этих прав достигнут особый прогресс.

В период раскола международного правозащитного сообщества на межгосударственном уровне возникала и другая интересная ситуация: в сфере международно-правовой политики государства заявляли об одном, а в действительности придерживались другой позиции. Как метко сказал относительно таких ситуаций Р. Арон, «резолюции и решения, принимаемые Генеральной Ассамблеей путем голосования, выражают убеждения или интересы по тому или иному вопросу складывающегося большинства государств. Однако подобные резолюции редко выражают искренние чувства всего международного сообщества» ^{[26, p. 17]}. Кстати говоря, такой подход наносит удар по единству международно-правовой политики, ставил и продолжает ставить под сомнение приоритет международного права как гарантию осуществления прав человека. Это означает формальный характер заверений о приверженности идее утверждения прав человека в современном мире и создает затруднения при реализации взятых на себя международно-правовых обязательств.

Данные затруднения касаются не только различных видений природы прав человека, но и различных условий, способов и направлений их реализации. Исторически западные государства видели условия обеспечения прав человека только на путях развития и укрепления рыночной экономики, а социалистические страны – на пути жесткого государственного регулирования экономики. Невзирая на это, делался вывод о том, что права человека могут быть обеспечены в рамках уже существующей системы. Первые акцент ставили на гражданско-политических правах, а вторые – на социально-экономические. Однако совершенно нельзя умолчать и моменты положительного взаимовлияния доктрин. Как отмечал в свое время, Дж. Монтгомери, социалистически страны повлияли на то, что западные государства обратили внимание на важность социально-экономических прав ^{[27, pp. 69 - 99]}. В период перестройки уже соцстраны признали значимость гражданско-политических прав.

В настоящее время положение о том, что права человека могут осуществляться при любом общественно-политическом и социальном строе, поставлено под вопрос: успех в реализации прав человека мыслится на пути радикальной модернизации национально-правовых систем в направлении либеральной демократизации. Разумеется, принимая обязательства в качестве размытых и расплывчатых формулировок, государства оказываются перед проблемой имплементации достигнутых договоренностей, что невозможно без реальной оценки всех особенных внутренних условий. Поэтому именно при имплементации и возникает феномен толкования с иных позиций.

На толкование с «иных позиций» огромное воздействие оказывает особое специфическое толкование прав человека, да и всех остальных общеправовых понятий в национальном законодательстве. Поэтому для проведения и развития общей позиции требуется сближение национальных законодательств и правовых систем в целом, что наиболее успешно и интенсивно осуществляется именно на региональном уровне. Прогресс в правах человека при таком раскладе может мыслиться на пути более тесного сближения. Если до конца 80-х годов политика международного сотрудничество шло по пути выработки рамочных общих положений, то затем по мере преодоления глобальной конфронтации стало укрепляться направление по конкретизации норм и практического их осуществления с учетом единых стандартов. Единые стандарты свидетельствуют о подлинном приоритете международного права, что является условием эффективности норм международного права прав человека. Они касающиеся способов осуществления и контроля за имплементацией норм и принципов прав человека и тесно связаны с развитием и расширением контрольных механизмов. Это требует привнесения большей согласованности в доктринальные позиции – такова логика прогрессивного развития международного права прав человека.

И еще один немаловажный момент. Необходим коренной пересмотр оснований такого консенсуса. В период биполярного мира компромиссный и поэтому ограниченный консенсус, как и весь миропорядок строился на основе идеи баланса интересов. С высоты сегодняшнего дня данная модель международных отношений сама выступала в качестве источника перманентно возникающей напряженности по причине переменчивости данных интересов. Однако данная идея была развернута в доктринальный тезис, гласящий о том, как это показывает Р. А. Мюллерсон, что для существования общего международного права якобы нет необходимости в духовной и идеологической общности мира: требуется всего лишь наличие интереса. Конечно, общее международное право существовало и в период холодной войны, но оно не было достаточно эффективным.

Эти выводы можно распространить, на наш взгляд, и на международное право прав человека. Оно исходило из всеобщей заботы, которая базировалась на всеобщем интересе, но не на глубоком универсальном идейно-ценностном консенсусе. Выработанные нормы были конкретизацией не общей парадигмы, а компромиссной сближенностью, как мы ранее показали, которая в момент их реализации вновь дезинтегрировалась. Поэтому не случайно в 90-гг. XX века стала активно обсуждать проблема общечеловеческих ценностей, решение которой с распадом биполярного мира казалось близким. Хотя этот оптимизм и не подтвердился дальнейшими событиями усложнения современного мира в направлении многополярности, однако была достигнута, как в отечественной международной политике, так и в западном неолиберализме, идея о том, что именно общечеловеческие ценности как основа консолидации человечества способны создать возможности для укрепления и развития как общего права, так и международного права прав человека.

Сегодня в условиях взаимозависимого мира полностью недопустима идеологизация международных отношений в духе несовместимости идей – особенно в решении вопросов о мире, войне, глобальных вопросах современности. Примером большей толерантности в межгосударственных делах является развитие отношений между США и Китаем, которые остаются оппонентами в сфере защиты прав человека. Однако предполагаемая единая идейно-принципиальная платформа политики международного права в сфере прав человека на деле совершенно не означала полной деидеологизированности. Как отмечается в литературе, «хотя и происходит деидеологизация межгосударственных отношений, однако это не деидеологизировало международные отношения вообще, где действуют разные социальные силы, базирующиеся на разных формах собственности и разных идеологиях» ^{[18, с. 8]}. В международных отношениях участвуют партии, НПО, индивиды, чья идентификация включает идеологические составляющие. По всей видимости, отсутствие не только практического, но и идейного единства между всеми субъектами, имеющими отношение к защите международно признанных прав человека, как приводит к парадоксальной ситуации. Как отмечает E. Posner, государства со всей торжественностью ратифицируют все новые и новые международные инструменты по правам человека, но при этом сами права человека остаются не более, чем методом международного морального критицизма ^[28].

При переходе к модели подлинного консенсуса, распространяющегося на права человека и имеющего их полное осуществление в качестве цели, даже принципиальные различия перестают в области идей работать на усиление конфронтации и напряженности. Следовательно, самый широкий универсальный консенсус не означает полного упразднения идеологического момента. Просто происходит выстраивание нового типа отношений между идеями. Отрицание всяких идеологий, в том числе и государственных (своего рода «национальных идей»), повлекло бы за собой отрицание права на самоопределение. Данное право означает, что в условиях деидеологизации международных отношений в смысле отхода от положения, когда идеологии преобладают над внешней политикой, каждый участник международных и межгосударственных отношений остается со своими идеологиями и ценностями, вправе доказывать преимущества своего выбора, но при этом обязан решать и вопросы своего внутреннего развития и вопросы отношений с другими участниками на основе общечеловеческих ценностей. В противном случае происходит искажение в понимании своих национальных интересов: принятие в качестве руководства идейных положений на основе исключительно своих национальных ценностей в сегодняшнем мире становится препятствием для нормального государственного и мирового развития.

3. Дискуссионный характер понимания достоинства человеческой личности в международном праве прав человека. Международное право прав человека стало возможным как достаточно согласованная совокупность норм и принципов современного международного права благодаря достижению согласия государств относительно того, что права человека исходят из достоинства человеческой личности. В свою очередь международно-правовая идея достоинства человека как одна из величественнейших идей современного международного права стала возможной благодаря согласованию подходов к пониманию достоинства человека со стороны субъектов международного права, прежде всего, государств в процессе неизбежной интернационализации данной проблемы. В результате был создан фундамент международного права прав человека, обеспечивающий одновременно нравственную заостренность современного международного права как такового. Благодаря формированию системы международных инструментов в сфере защиты прав человека философско-правовая идея достоинства человека стала обладать международно-правовыми последствиями: достоинство человека должно защищаться, чему соответствуют обязательства государств по правочеловеческим конвенциям уважать достоинство личности, предоставлять гарантии защиты и развития достоинства.

В силу международно-правового форматирования, достоинство человека как социальное явление приобрело масштабы мировой значимости и обязательности. Ее философско-правовая и морально-правовая обоснованность одновременно предполагает динамику эволюции ее содержания не только на границе различных философских и правовых концепций, но и на границе культур. Однако, согласованность на международном уровне подходов к пониманию достоинства человека, оказывающего самое непосредственное воздействие на обязательства по уважению достоинства как в лице обеспечения права на достоинство, так и посредством соблюдения, уважения и поощрения всех документально международно признанных прав и свобод человека, не означает их полного совпадения, что в принципе невозможно.

Международно-правовая идея достоинства человека (а, в конечном счете, и достоинства других субъектов международного права – государств и народов) – это, скорее всего, конструкция договоренности, которая в функциональном плане должна сближать, а не разъединять подходы, которых придерживаются субъекты международного права, главным образом, государства. Хотя хорошо известно, что в пределах одних и тех же государств существуют разные типы правопонимания, включающие то или иное видение человека, его достоинства и прав. Поэтому есть основания сказать о том, что международно-правовая идея достоинства человека – это интегральная система, обращенная в будущее. К тому же у этой идеи есть некая особенность: если идея прав человека подвергается политизации, то идея достоинства – философизации, в результате чего возникают разногласия по мировоззренческим основаниям ^{[4, pp. 121 - 136; 29, рр. 117 - 137, 138 - 152, 196 - 216, 263 - 279]}.

Человеческое достоинство сегодня рассматривается не только как базовая концепция этики, но и как базовая концепция прав человека ^{[30, p. 25 - 44]}, а также одна из фундаментальных концепций современного международного права ^{[31, p. 157 - 168]}. Вместе с тем нельзя не указать на дискуссионный характер данного понятия. Как отмечает G. Kateb, «бесспорно, международные документы, в которых права человека продекларированы, обращаются к человеческому достоинству как к отстаиваемым правам. Однако ряд мыслителей находит саму идею человеческого достоинства неприемлемой» ^{[32, p. XII]}. Это делается по целому ряду оснований (отсутствие отличительности и уникальности человеческого существа; агрессивное и деструктивное отношение человеческого рода к природе и др.).

В связи с большим объемом критики данной идеи, возникает потребность в ее обосновании и защите. Это связано с тем, что со времени окончания Второй мировой войны человеческое достоинство стало общей ценностью, а фундаментальные международные соглашения о правах человека были подписаны от имени человеческого достоинства и равенства всех людей в их достоинстве. Помимо этого обращение к человеческому достоинству происходит там и тогда, когда люди борются за свои международно признанные права, обоснованием которых как раз и выступает данная идея.

В свое время представитель новогаванской либеральной школы международного права M. MacDougal, а также другие ее представители предложили такую доктринальную конструкцию, как международное право человеческого достоинства ^{[33, p. 376]}. В одной из своих статей, M. MacDougle следующим образом охарактеризовал данное право: международное право человеческого достоинства – это авторитетное измерение международного публичного порядка, в котором ценности как величайший результат оформляются и распространяются более через убеждение, чем принуждение, и который стремится продвигать все ценности, особенно ценность человеческого достоинства, самым широким образом среди всех человеческих существ без дискриминации на основе заслуг ^{[34, p. 987]}.

Заинтересованность мирового сообщества вопросами сохранения и защиты достоинства человеческой личности предполагает разработку фундаментальных теоретических вопросов, к которым относится категориальный статус достоинства, его онтологические, моральные и политико-правовые основания, характер сочетания аксиологических и нормативных элементов, и, наконец, соотношение достоинства и прав человека. Международно-правовая концепция коррелирует конституционно-правовой категории человеческого достоинства, а международное право закрепляет стандарты человеческого достоинства, которые далее подвергаются конституционной и законодательной имплементации.

Несмотря на центральное значение категории достоинства человеческой личности в современном международно-правовом и конституционно-правовом сознании, четкое и однозначное определение содержания понятия «человеческое достоинство» отсутствует. Это предопределяется социокультурными различиями, что и объясняет отсутствие расшифровки данного понятия в международно-правовых актах. Как отмечал в свое время O. Schacter, «мы не даем окончательной эксплицитной дефиниции выражения «достоинство человеческой личности» в международных инструментах (или насколько я знаю) в национальном праве. Его внутренний смысл оставлен для интуитивного понимания, будучи обусловлен по большей мере культурными факторами» ^{[35, p. 848]}. Достаточно симптоматично, что такой видный представитель философии международного права прав человека, как J. Griffin, высказывает сходную идею о неопределенности термина «права человека» ^{[36, p. 14]}.

В чем причина данного положения дел? Это можно объяснить тем, что в современном правовом сознании достоинство человеческой личности воспринимается как основа прав человека. Однако, как отмечает G. Kateb, «немногое говорится о том, чем является человеческое достоинство и почему она имеет значение для провозглашенных прав. Человеческое достоинство представляется как аксиома и по этой причине не требует теоретического обоснования» ^{[32, p. 1]}. Вместе с тем стоящая перед мировым сообществом задача полного и эффективного поощрения, осуществления и защиты прав, особенно в контексте современных «технологических сдвигов», самым настоятельным образом требует теоретического обоснования и раскрытия содержания данного понятия.

Следует, однако, отметить, что наличие согласованного на международном уровне перечня прав человека и их содержания все же позволяет судить о том, что мировое сообщество имеется в виду под достоинством человека. Содержание данной ценности представляет собой комплекс международно признанных качеств человека, составляющих нормативный идеал личности. К свойствам, образующим в своем интегральном единстве достоинство и одновременно выступающим как высокие морально-нравственные требования к человеку, относят – наличие разума, воли, автономии, уважение других людей, признание за ними человеческого достоинства, наличие морального долга в мотивации поведения, соответствие социальному и правовому статусу, складывающемуся из прав и обязанностей. Все это не только признается за человеком, но и предписывается ему в независимости от того, к какой группе он относится. Это означает, что о коллективных правах следует говорить только в контексте достоинства каждой человеческой личности.

Говоря о месте идеи достоинства человека в концепции прав и свобод, следует выделить то обстоятельство, что концепции достоинства, в конечном счете, предопределяют содержание концепции прав человека. Европейские и неевропейские (исламская, китайская, индийская и др.) концепции прав человека содержательно определены тем, а не иным образом во многом потому, что в их основе лежат соответствующие философские доктрины человеческого достоинства.

Исторически в рамках западной концепции прав человека признается, что достоинство человека и его права возникают не из воли государства, а из самого существа человеческой природы, соотносящейся со всей остальной Природой. Таким образом естественно-правовая концепция выстраивалась содержательно как оппозиция искусственному – феодальному порядку общества и более того – государству. И поныне государство не признается источником достоинства человека, но на него возложена обязанность зорко следить за состоянием достоинства человека, самому не покушаться на него и не давать повода для посягательств на достоинство со стороны самих людей, т.е. на ту святыню, которая по своей сути не производна от него.

Равенство в достоинстве (исходная принадлежность к человеческому роду) выступает основанием равенства в правах, даже несмотря на то, что ВДПЧ соединяет равенств в достоинстве и равенство в правах конъюнктивной связью. Хотя на самом деле здесь должна присутствовать связь импликативная. В данных постулатах ст. 1 ВДПЧ прочитывается отсылка к Закону природы, в соответствии с которым люди равны по природе – от рождения и по причине принадлежности к человеческой семье. В такой парадигме родовое достоинство субстанционально: оно есть, потому что оно есть. Вызывает определенное недоумение тот факт, что в Преамбуле Конвенция о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ), в отличие скажем от другим универсальных и региональных документов, не содержится термин «достоинство человека», как и не предусматривается закрепление права человека на правосубъектность в самом тесте документа. Как представляется, Совет Европы просто не стал прописывать аксиому, которая для западного мира является общепризнанной.

Возможны различные способы обоснования достоинства. В исламской концепции прав человека можно заметить инвариантное ядро всех концепций прав человека – обращение к достоинству человека и его связь с правами. Исламская концепция прав человека критически настроена по отношению к западной концепции достоинства человека и его прав, которая якобы исходит из оппонирования власти. В частности, помимо признания прав человека всеобщими, т.е. используемыми индивидуумом во взаимоотношении с другими людьми, а не только с властью, признается, что в «достоинство человека в исламском понимании является самоценным, и человек имеет право на защиту своего достоинство во взаимоотношениях со всеми, а не только с властью» ^{[37, c. 9]}. Исламская концепция, соглашаясь с западной в том, что права человека не устанавливаются законом, расходится в своем понимании источника прав, полагая, что источником является не общественное сознание, а воля Аллаха. Без ответа не остается и западная концепция, дискутирующая с исламской концепций ^{[38, p. 303 - 316]}.

Вместе с тем нельзя полностью согласиться с тем, что в западной концепции человеческое достоинство затрагивает отношения «личность – государство». Это было характерно для генезиса западной концепции. Формулировки ВДПЧ, в которых несмотря на согласование разных подходов к правам человека, все же доминирует западная концепция, прямо указывают на необходимость уважительного отношения между людьми в контексте обоюдного признания достоинства. Помимо этого существующая в западной концепции корреляция между достоинством и правами человека и необходимостью их уважения самими же людьми также позволяет снять определенную напряженность между ней и концепциями, которые развиваются на идейно-духовной основе традиционных религий – например, православия. Другое дело, что практика не всегда совпадает с полным объемом той же западной концепции: это выражается в тенденции обособления прав человека от его достоинства, а также акцентирования исключительно природного – родового человеческого достоинства – при забвении благоприобретаемого личностного достоинства.

В этом контексте весьма убедительными выглядят положения православной концепции прав человека, в соответствии с которой права человека имеют основанием ценность личности и должны быть направлены на реализацию ее достоинства, которое во многом приобретаемо активными усилиями (в том числе нравственного совершенствованием) ^[39]. Отсюда следует, что, во-первых, права человека нельзя изымать из контекста других ценностей, а, во-вторых, что права человека – способ совершенствования человека. Иными словами, достоинство не только мотив оправдания и обоснования прав человека, но и их цель. С методологической точки зрения это можно аргументировать тем, что достоинство – интегральная гуманистическая идея прав и свобод.

4. Международно-правовой институт разрешения споров о толковании правочеловеческих конвенций. К одному из важнейших достижений международного сотрудничества в сфере защиты прав человека следует отнести формирование института разрешения споров о толковании международных норм, закрепляющих международные права человека и означающих их международно-правовую защищенность. Данный институт является результатом укрепления господства права в международном взаимодействии. Как точно подчеркивает Р. А. Каламкарян, «эффективность мирового порядка в условиях господства права обусловлена возможностью урегулирования любых споров…» ^{[40, с. 92 - 93]}. Представляется, что неурегулированность споров о толковании норм правочеловеческих конвенций приводит к усугублению доктринальных коллизий. Толкование как необходимый элемент реализации международных норм как таковых принимает во внимание не только содержание, но и на цель норм. Толкование всецело служит уяснению цели последних. Ст. 31 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 года предусматривает учет цели при толковании договора («в свете объекта и цели договора»). Нормы международного права прав человека нацелены на утверждение прав человека в современном мире и являются во многом нормами-целями, обладая помимо этого и регулятивной направленностью, которая имеет особенное содержание.

Мировое сообщество накопило значительный опыт в выработке международных норм прав человека, которые оказались способными быть воспринятыми национально-правовыми доктринами и правовыми системами, будучи выработанными, разумеется, не без воздействия последних. Отличие международно-правовых актов в области прав человека заключается в том, что они не содержат исчерпывающих определений, хотя и отличаются четкостью формулировок. Отсюда реализация их нормативных предписаний, выступающих в качестве обязательств государств, при трансформации в национальное право требует толкования. Толкование необходимо и при осуществлении международного сотрудничества в области прав человека. В первом и втором случае толкование следует понимать не в качестве доктринального видения природы прав человека, а в качестве толкования нормативных положений, содержащихся в международных соглашениях. Но с другой стороны, все акты толкования осуществляются в пределах доктрины прав человека того или иного государства, но с учетом их универсального понимания.

Национальные государства как участники международных соглашений в той или иной степени связаны своеобразием конституционного развития, собственным пониманием прав и свобод, спецификой их формулировок. Особенно это касается государств с солидным опытом конституционного развития. Поэтому если сами нормы конвенций по правам человека формируются в процессе борьбы и сотрудничества, то при применении данных положений обнаруживаются разночтения, что является вполне объяснимым явлением. Данные разночтения следует понимать в качестве особенностей в толковании единых текстов и вполне относимы к суверенному праву государств. Степень разночтений и расхождений может быть различна. Региональные расхождения выразились и в период становления европейского права прав человека. Однако магистральным стал путь от значительных расхождений к расхождениям незначительным. По мнению Д. Мойвиссена, толкование прав должно постоянно учитывать направление развития в данном обществе и за его пределами и что эти права не имеют единообразного, т. е. раз и навсегда данного значения ^[41]. Толкование прав теснейшим образом связано с толкованием конвенционных положений.

Безусловно, пока существуют суверенные государства, осуществление прав и свобод в каждом случае в той или иной национальной правовой системе имеет свою специфическую форму. Как в свое время было замечено Р. Куликовым, «поскольку концепции демократии, свобод и прав человека в государствах разных систем разноречивы, толкование и применение одних и тех же международных норм и стандартов дает разные результаты» ^{[42, с. 91]}. Предвидя это, международное сообщество выработало, например, единые правила толкования такой наиболее деликатной и тонкой проблемы, как ограничение прав человека (Сиракузские принципы толкования ограничений и отступлений от положений Международного пакта о гражданских и политических правах, 1984 г.). Однако в современных условиях все более настоятельно дает о себе знать потребность в более гармонизированных толкованиях, которые выходили бы за рамки национального толкования международных актов в области прав человека.

При рассмотрении института токования в современном международном праве, в международно-правовой литературе показывается, что национальные суды при применении норм международных конвенций исходят из их ограничительного толкования, ибо противное затронуло бы государственный суверенитет в направлении его ограничения. «В результате международные нормы приобретают неодинаковое содержание в разных правовых системах. Особо ощутимо все это, кода речь заходит о нормах относительно прав человека или о положениях конвенций, унифицирующих частное право» ^{[43, с. 96 - 97]}.

Следует принимать во внимание и процесс развития прав человека, который сказывается на их содержании, что оказывает влияние на толкование конвенционных положений. В частности, по-новому приходится задумываться над их содержанием в силу выстраивания взаимоотношений между различными поколениями прав человека. Развитие прав человека предполагает и развитие их толкования при сохранении главного каркаса в их содержании. Таким образом, релятивизм в содержании связан с релятивизмом в их толковании, которое может самых различных видов, начиная от легального, аутентичного и заканчивая доктринальным и личностным.

На толкование содержания норм, представляющих собой обязательства государств, как мы уже ранее отмечали, огромное влияние оказывает национально-правовое правопонимание (доктрина) прав человека. В отечественной доктрине международного права существует позиция, в соответствии с которой те или иные формулировки международных конвенций могут быть истолкованы различным образом, однако все дело в самой природе соответствующих норм. «Структура правоотношений, складывающихся в процессе их применения, зависит именно от объективной природы данных норм, а не от того, как они сформулированы» ^{[44, с. 228]}. Из истории политики международного права в области прав человека второй половины XX века хорошо известно, что различные государства по-разному воспринимали положения о правах человека, содержащиеся в тех или иных конвенциях. Западные государства воспринимали их как пожелания, социалистические – в качестве имеющих обязательную юридическую силу при одновременном осознании того факта, что их внутреннее законодательство намного превосходит объем гарантируемых прав.

При разработке международно-правовых норм учитывалась и учитывается практика национальных государств и их конституционные доктрины. С изменением практики возникают и иные интерпретации, чем прежде. Например, в Пакте о гражданских и политических правах 1966 г. зафиксировано, что «никто не может быть произвольно лишен жизни». В пределах социалистической доктрины, предполагалось, что термин «произвольно» должен свидетельствовать о том, что это право не является «абсолютным» (поскольку в СССР, как и в США, существовала смертная казнь). Термин «произвольно» понимался в смысле «незаконно», «необоснованно», «несправедливо».

Отсутствие конкретизации в тексте самого Пакта может быть воспринято как недостаток, открывающий дорогу произвольным интерпретациям. Однако если при имплементации осуществляется интерпретация, то она имеет строго доктринальный характер. Отсутствие конкретизации, с другой стороны, предполагает автономию субъектов международно-правовой политики и режим демократии в международных отношениях. «Зафиксированные в актах международного права положения о правах человека представляют собой общедемократические требования и выступают в качестве своего рода рекомендаций государствам по этим общедемократическим принципам» ^{[45, с. 56]}. Однако отсутствие конкретизаций оформлено в определенные пределы. Так, ст. ст. 25, 24, 5 Пакта о экономических, социальных и культурных правах содержат запреты на толкования – «ничто не должно толковаться как…». Та же конструкция имеет место и в Пакте о гражданских и политических правах (ст. 47, 5). Нормы конвенций по пресечению и предупреждению преступлений против прав человека, затрагивающих интересы всего международного сообщества, будучи императивными, носят запретительный характер и не допускают разночтений.

Действительно, ряд международных норм имеет рекомендательный характер, но данные рекомендации ввиду их настойчивости практически стали обязывающими. В случае Пактов 1966 г. нормы-рекомендации вполне обладают обязательной юридической силой, но в обоих случаях исходным остается принцип государственного суверенитета. В лице международных соглашениях государства объявляют о самоограничении государственной власти конституционными принципами, что становится достоянием всего мирового сообщества. Помимо этого государства принимают на себя обязательства, которые подлежат толкованию. Вряд ли возможно выполнение, применение обязательств вне процедуры толкования. Это подтверждает общеправовую закономерность: для того, чтобы применять нормы, их надо истолковать. Тем не менее, имеет место случай, когда те или иные универсальные права не только излагаются в универсальных и региональных документах, но и трактуются в них. По сути, мы имеем дело с аутентичным толкованием. Так, в ст. 5 Европейской социальной хартии право на организацию трактуется и формулируется следующим образом: законодательство не должно препятствовать как рабочим, так и предпринимателям в формировании местных, национальных или международных организаций, ставящих целью защиту их экономических и социальных интересов.

Для осуществления прав человека неприемлема схема, достаточно прочно укоренившаяся в международной практике, когда диаметрально противоположные шаги делаются со ссылкой на нормы международного права. Такой конфликт интерпретаций здесь не приемлем. Если имеет место диаметральное расхождение национально-правовой доктрины с международно-правовыми нормами, то в этом случае государство просто не принимает участия в соглашениях, их содержащих, либо сопровождает свое участие целым рядом существенных оговорок, как это произошло при принятии Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, имеющей самое значительное число оговорок, которые по существу умаляют смысл ее положений. Поэтому совершенно правильно указывается на то, что «участники международных отношений не могут, как правило, пойти на согласование и принятие таких норм, которые бы противоречили их конституциям и другим основополагающим законодательным актам, закрепляющим принципы их экономического и политического строя, права и свободы граждан» ^{[45, c. 417]}.

Если обратиться к международному законодательству в области прав человека, то можно увидеть, что конвенции, касающиеся прав человека, предусматривают порядок разрешения возможности споров между государствами-участниками по поводу толкования тех или иных положений. Таким образом, принятие международных документов как следствие достигнутого единства позиций не означает простого воспроизведения данных позиций. В процессе реализации нормативных положений естественным образом возникают разногласия по вопросам толкования. Без оптимального разрешения этих вопросов продолжение международного сотрудничества просто немыслимо. Если обратиться к ст. IХ Конвенции о предупреждении преступления геноцида, то в ней устанавливается следующее право: «Споры между Договаривающимися сторонами по вопросам толкования, применения или выполнения настоящей Конвенции, включая споры относительно ответственности того или иного государства за совершение геноцида или одного из перечисленных в ст. III деяний, предаются на рассмотрение Международного Суда по требованию любой из сторон в споре». Передача споров в Международный Суд также предусматривается и ст. ХII этой же конвенции. Передача предоставляется по просьбе государств-участников, являющихся сторонами в споре. СССР сделал оговорку о том, «что для передачи того или иного спора на разрешение Международного суда необходимо в каждом отдельном случае согласие всех спорящих сторон».

Далее, в ст. 22 Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации сказано, что «любой спор между двумя или несколькими государствами-участниками относительно толкования или применения настоящей конвенции, который не разрешен путем переговоров или процедур, специально предусмотренных в настоящей конвенции, передается по требованию любой из сторон в этом споре, на рассмотрение Международного Суда, если стороны не договорились об ином способе урегулирования». Как и в первом случае СССР сделал оговорку о необходимости согласия всех сторон. Ст. IХ Конвенции о политических правах женщин, 1952 г., также предусматривает передачу не разрешенного в порядке переговоров спора в Международный Суд. В п. 1 ст. 29 Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, 1975 г., также предусматривает передачу спора относительно толкования и применения в Международный Суд ООН. В соответствии с п. 1 ст. 29 допускается возможность оговорки о не связанности обязательством по ст. 29 (п. 1). Статья IV Протокола, касающегося статуса беженцев, 1966 г., предусматривает передачу по инициативе любой из сторон неразрешенного спора в Международный Суд ООН.

Как правильно отмечается в одной широко известной коллективной монографии по правам человека – помимо вопросов создания Международного Уголовного Суда, необходимо осуществлять усилия, направленные на активизацию деятельности Международного суда ООН в отношении соблюдения относящихся к правам человека международных норм и принципов. В настоящее время, например, совершенно недостаточно используется право Международного суда выносить консультативные заключения по различным юридическим вопросам. Но «такая компетенция Суда должна быть использована в особенности в связи с многочисленными оговорами, которые за последнее время делают многие государства при ратификации различных договоров по правам человека. Такие оговорки иногда бывают несовместимы с объектом и целью того или иного договора, и соответствующие консультативные заключения Международного суда об их юридической силе способствовали бы универсальному применению международных договоров по правам человека. Их толкование и применение также могло бы быть предметом консультативных заключений Международного суда ООН» ^{[46, c. 417]}.

У Международного Суда имеются все возможности реагировать на нарушения и высказывать свою позицию. Как следует из Консультативного заключения от 21 июня 1971 на запрос Совет Безопасности ООН о том, «каковы юридические последствия для государств, вытекающие из продолжающегося присутствия Южной Африки в Намибии, в нарушении резолюции 276 (1970) Совета Безопасности?», Суд установил следующее. Государства-участники ООН должны воздержаться от поддержания отношений с правительством Южной Африки. «Бесспорно, что официальная политика Правительства Южной Африки в Намибии направлена на полное физической разделение рас и этнических групп. Это влечет различия, ограничения, выдворения, основанные на критериях расы, цвета кожи, происхождения, национальной или этнической принадлежности и представляет собой отрицание фундаментальных прав человека» ^{[47, c. 59]}. Помимо универсального института толкования существует и региональный. Так, толкование Африканской Хартии осуществляет Африканская Комиссия по правам человека и народов по просьбе государств или организаций, признаваемых ОАЕ (ныне – АС). Порядок толкования и применения предусмотрен и Американской (Межамериканской) конвенцией 1978 года (Ч. 1. ст. 27 – 31).

Особый интерес вызывает порядок толкования Европейским судом по правам человека Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. В соответствии со ст. 32, в введении «Суда находятся все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней, которые могут быть переданы ему в случаях, предусмотренных статьей 33, 34 и 47». В соответствии со ст. 47, по просьбе Комитета министров Совета Европы Суд может давать консультативные заключения по правовым вопросам, касающимся толкования Конвенции и Протоколов к ней. Как замечает Н. В. Варламова, сложившаяся практика толкования и применения со стороны Европейского Суда по правам человека Европейской конвенции характеризуется тем, что «из ее текста были выведены многие права, непосредственно в нем не выраженные…» ^{[48, с. 59]}. В итоге толкование становится не только способом для эффективной реализации Европейской конвенции как инструмента защиты прав человека, но и способом развития прав человека и усилением их гарантий.

5. Современные проблемы доктринального конвенционализма. В современный период развития политики международного права в сфере прав человека обнаружился новый особый круг проблем. Оказалось, что между единой доктринальной основой международно-правового сотрудничества в области прав человека, равно как и основой политики международного права как таковой, прописанной в Уставе ООН, и конкретными доктринами субъектов международной правовой политики в области прав человека нет надлежащего согласования. Это придает абстрактность провозглашенной универсальности прав человека. Данное обстоятельство также свидетельствует о том, что универсальный консенсус не может быть раз и навсегда данным: на каждом историческом этапе необходим поиск новой общедемократической модели универсального консенсуса как разрешения конфликта доктрин. В этом плане образуется большое пространство работы по сближению региональных доктрин на основе доктрины, изложенной в универсальных актах. Данная проблема возникла не сейчас, а в условиях формирования права прав человека в биполярной международной системе.

Особенность проблемы формирования нового очертания универсального консенсуса заключается в том, что увеличивается количество участников соответствующего международного-правового сотрудничества, увеличивается количество вновь признаваемых прав, происходят изменения социальных, культурных и правовых условий их осуществления и, соответственно, происходит расширение доктринального поля, наполнение его новыми противоречиями и возникновением беспрецедентных задач по согласованию трудно согласуемых позиций. Поэтому следует иметь ввиду то, что должен произойти не только пересмотр консенсуса, но и его существенное расширение, основанное на предельных основах, к которым относятся общечеловеческие ценности. Достижение консенсуса невозможно до отыскания общего ценностного консенсуса, охватывающего сферу религиозных и моральных принципов, и являющегося одновременно обоснованием принципов прав человека.

Поиски универсального консенсуса должны вестись одновременно с поисками последнего как базиса доктринального конвенционализма. При этом логика отбрасывания уже достигнутого консенсуса является опасной. Методологически более верен шаг по преобразованию имеющегося, пусть и недостаточного консенсуса. Цель международного сообщества заключается не только в том, чтобы перейти к новой модели универсального консенсуса на базе достигнутых региональных консенсусов, но и в том, чтобы осуществить этот шаг на основе поддержания, укрепления и совершенствования уже достигнутого консенсуса.

Сегодня раздаются призывы к полному пересмотру точки зрения на права человека, исходящие, например, от движения за женские права. Согласно позиции IWLD – международной организации, ставящей своей целью укрепление прав женщин во всем мире, – необходимо достижение нового концептуального и стратегического консенсуса, который должен включать в себя гендерный аспект фундаментальных прав человека. Имеющийся же консенсус признается явно недостаточным. Документы Венской конференции в оценке экспертов данной организации не стали поворотным пунктом в достижении нового консенсуса, не расширили концептуально права человека, не изменили коренным образом взгляд на права человека. Изменение консенсуса – дело будущего, ибо то, что «женщины ставят под сомнение доминирующие нормы и практику, не означает автоматического перехода к новому консенсусу по правам человека, который включал бы в себя неотъемлемый гендерный компонент» ^{[49, с. 9]}.

Действительно, не все из уже достигнутого ограниченного консенсуса может быть воспринято в новый – многоаспектный – консенсус даже в преобразованном виде. Поэтому полный и всесторонний критический просмотр доставшегося в наследство от прошлой эпохи универсального консенсуса вполне необходим так же, как и отказ от отживших доктрин и от методологической формы прежнего консенсуса, сконцентрированного вокруг размытых положений.

С учетом сказанного возникают методологические проблемы структурно-содержательной организации нового консенсуса, вопросы его идейных, ценностных оснований и условий. Ясно, что одной неолиберальной «твердой» веры в человека и общность интересов недостаточно, необходимо техническое выстраивание сложного консенсуально ориентированного доктринального поля, которое включало бы в качестве элементов – совпадение, единство подходов; близость, сходство позиций и, наконец, – разногласия, являющиеся пространством необходимых дискуссий по тем или иным вопросам международного сотрудничества. Консенсус должен предполагать и включать различия, которые связаны с общим инвариантным ядром, выработать который достаточно трудно.

Предстоящий консенсус должен отвечать не только интересам участников международно-правовой политики, но и объективным интересам и потребностям развития самих прав человека как универсального явления, которое нуждается не в униформизме, а в разнообразии, основанном на единстве. Для подкрепления данных выводов хочется сослаться на следующие положения: «Полное единообразие человечества не только невозможно, но и было бы просто ужасно. Однако определенное духовное и идеологическое единство, основанное на признании общечеловеческих ценностей, необходимо в том числе и для совершенствования и удовлетворительного функционирования международного права» ^{[8, c. 10]}. Поэтому, как нам видится, борьба за новый консенсус есть не столько борьба за то, чтобы рухнули культурные и политико-правовые перегородки, а борьба за то, чтобы они превратились в пространство диалога. Права человека имеют перспективы воплощения в реальные общественные отношения только в том случае, если они будут совпадать с общечеловеческими приоритетами, а не противоречить им. Приоритетом сегодня выступает не просто выживание человечества, а выживание на путях развития и прогресса, а прогресс не мыслим вне и без эффективного осуществления прав человека.

Стоит задаться вопросом о том, а возможен ли принципиальный содержательный консенсус относительно демократических прав и свобод человека? Возможна ли выработка единой позиции по всем ключевым элементам? Каковы условия подобного сближения? Как мы уже отмечали, универсальная доктрина может быть только консенсуальной, т. е. не вызывать принципиальных возражений. Данная доктрина должна быть не столько некоторым дополнительным доктринальным горизонтом, совершенно не обладающим никакой обязательной силой, а напротив, определять поведение государств и их союзов, международных организаций, личностей в форватере политики международного права, направленной на подержание и сохранение прав человека как предмета общечеловеческой заинтересованности при помощи средств и инструментов международного права.

Если это будет достигнуто, то осуществиться повышение эффективности международно-правового сотрудничества и в результате произойдет улучшение с положением прав человека в мире. Данная доктрина должна охватывать согласование видения природы прав человека, характера защиты, принципы сотрудничества государств, относящихся к различным правовым системам. Направление подобного согласования является велением и императивом времени с учетом фактора глобализации. Важнейшим условием его достижения является осознание того, что права человека находятся в центре не просто интернационального или же общечеловеческого интереса, а в центре общечеловеческого ценностного сознания. Именно ценности наиболее интенсивно стимулируют существование взаимной заинтересованности правами человека и их соблюдением. То обстоятельство, что за ценностями находятся права человека, говорит о том, настолько ценности оказываются пропитанными правами человека: та или иная ценностью имеет правочеловеческое измерение и предполагает для своей реализации соблюдение прав человека. Поэтому поиск общечеловеческого консенсуса уже вписан в контекст прав человека. Достигнутые наработки в целях своего укрепления необходимо требуют поиска новых точек соприкосновения, выработки сходства в позициях.

Глобализация означает повышение степени интеграции и, соответственно, предполагает в целях усиления ее положительных тенденций согласованное нормативного регулирования всех, в том числе и таких глобальных вопросов как правовой статус человека. Как было замечено, «чем теснее становится мир, тем заметнее необходимость взаимосогласованного, нормативного регулирования происходящих в нем процессов» ^{[50, c. 5]}. Данный уровень регулирования не достижим в вакууме отсутствия доктринального консенсуса, предполагающего само- и взаимокорректировку доктрин.

Наличие системы международного правового сотрудничества с центром в системообразующей доктрине не может означать полного отрицания национально-правовых доктрин как прав человека, так и самой международно-правовой политики, которые присущи членам международного сообщества. Утрата доктринального стиля – крайне неблагоприятное явление. Общая доктрина нисколько не отрицает собственные доктрины, а напротив задает особое направление их развития, что обратным образом сказывается на общей, или как ее называют, универсальной доктрине. Следовательно, универсальная доктрина совершенно не обречена на то, чтобы оставаться размытой и абстрактной, т. е. обладать всего лишь статусом фикции. Дело утверждения прав человека предполагает согласованное развитие общей и особенной доктрин прав человека. Но сама универсальная доктрина не должна быть зыбким горизонтом, которого придерживаются всего лишь вынужденно. Ее роль заключает в гармонизации конкретных доктрин субъектов международного права прав человека и вследствие этого – создание условий для определенных заимствований некоторых доктринальных конструкций. Без этого использование зарубежного опыта по защите прав человека невозможно. Одновременно, без этого невозможна и интеграция в широкое международное сотрудничество в области прав человека.

Для того чтобы понять, что представляет собой современная политика международного права в сфере прав человека, имеет она или нет надлежащее качество системности, достаточно беглого обзора доктринального поля. Значимость такого обращения предопределяется функциями доктрины, выполняющей проективную функцию, направленную на решение практических задач, а также моделирующую функцию – построение моделей. Именно доктрина предлагает и способы по реализации модели в действительность, что наиболее близко подходит к политико-правовым действиям. Однолинейный подход предполагает один тип функциональной зависимости. На сегодняшний день следует признать такое качество доктринального поля как раздробленность и внутреннюю конфликтность. Достаточно перечислить вновь возникшие доктрины, которые претендуют на оригинальность в концептуализации прав человека, – феминизм ^{[51; 52]}, мультикультурализм [53 – 55], а также постмодернизм, демонстрирующий их парадоксальный статус ^[56].

Завершение «холодной войны» не привнесло с собою завершение идеологической борьбы в области прав человека. Возникли новые точки противостояния и актуализировались прежние точки идейного противоборства. Разумеется, произошло потепление в международных делах. Произошло ослабление прежней конфронтационности межгосударственных отношений, но коренная перестройка международных отношений вряд ли стала свершившимся фактом. Поэтому состояние современного мира можно назвать бифуркационным: неслучайно на международной арене столь широко и интенсивно обсуждаются горизонты будущего миропорядка. Конфронтация осталась, но приобрела новую форму и содержание. Обозначилось не только столкновение идей, сколько столкновение находящихся у их истоков ценностей.

Повышение ценностного фактора в международных отношениях, который самым непосредственным образом воздействует на международное право и его политику уже нашло свое освещение в международно-правовой литературе ^{[24, c.41 - 49]}. Не канула в небытие и вытиснутая с европейского пространства социалистическая доктрина прав человека. Будучи синтезирована с конфуцианством, она с успехом возымела такого адепта, как Китай, который играет все большую роль в мировой политике, а, следовательно, и в международной правовой политике ^{[11, с. 88 - 110]}. Бифуркационность доктринального поля можно аргументировать возросшей сложностью международного права прав человека, увеличением числа участников соответствующей политики. Многополюсный мир представляет собой такую политическую систему, которая нуждается в особых институтах согласования ценностей, норм, принципов международного общения, в том числе и по поводу прав человека. В однополярном мире доктринальное поле может быть задано из единственно мощного центра, но такой миропорядок вряд ли возможен.

Кстати говоря, такое положение характерно не только для доктринального поля международной правовой политики прав человека, но и для доктринального поля мировой политики в целом. Но раздробленность приводит к тому, что доктрина отстает от текущих процессов, тогда как ее предназначение – быть впереди их. Такие авторитеты в области исследований в области мировой политики как И. Валлерстайн, Й. Фергюсон, Р. Мэнсбах неоднократно подчеркивали, что в конце 80 – начале 90-х гг. теоретическое осмысление политических реалий не успевало за развитием самих процессов. Теоретические школы, связанные с анализом международных отношений, много соперничают друг с другом, но мало общаются: в результате мы оказываемся свидетелями парадигмального кризиса.

Удаленность доктринального поля от внутренней гармоничности осложняет системность политики международного права в сфере прав человека. Стремление к совершенствованию международного права прав человека в направлении его максимальной приближенности к реализации заключенных в нем норм осложняется и данным фактором. Термин конфликт доктринальных толкований является вполне уместным. Так, например, С.В. Черниченко упоминает о борьбе правовых концепций вокруг положения личности в международном праве ^{[45, с. 4]}. Единая позиция относительно международно-правового статуса личности отсутствует и по сей день.

Трудно себе представить, чтобы международное взаимодействие в области прав человека, как равным образом и взаимодействие по остальным вопросам международного сотрудничества, происходило бы в предельно гладкой форме в русле изначального взаимопонимания. Сфера прав человека не является счастливым исключением. По каждому вопросу здесь существуют дискуссии ^[57], осложненные элементами конфликтности.

Вполне понятно, что как развитие прав человека, так и развитие политики международного права в области прав человека требует совершенствования механизмов разрешения одних конфликтов и предвидения с последующим разрешением вновь возникающих конфликтов. Требуются новые схемы по выявлению и разрешению конфликтов. Способ урегулирования доктринальных коллизий предполагает инновационные меры. Доктринальный конфликт западной и социалистической концепции прав человека и концепции международного сотрудничества стали сегодня во многом фактом истории международного права прав человека, но ему на смену пришел доктринальный конфликт, имеющий цивилизационную окраску. В доктрине прав и свобод человека находит свое отражение уже не столько социальный строй, сколько правовая культура, правовые традиции и идеи конкретного общества.

Складывание общего доктринального поля универсального характера требует совершенствования международно-правового сотрудничества в области регламентации процедур разрешения доктринальных конфликтов в интересах создания общего доктринального поля. «С окончанием конфронтации между Востоком (имеется в виду социалистический лагерь. – М. Ш.) и Западом идеологические разногласия, касающиеся основной концепции и приоритетов различных категорий прав человека, уступили место общему согласию относительно жизненной возможности соблюдения всех этих прав для содержания международного мира и безопасности» ^{[58, с. 10]}. Но падение биполярной системы мира не привнесло с автоматической последовательностью возникновение универсальной идеологии прав человека, но вызвало к существованию новые коллизии, может более принципиальные, чем прежде. Цель достижения универсального международного правопорядка с центром в правах человека по этой причине удаляется от своей реализации.

Для облегчения понимания возникших трудностей проведем аналогию с обострением проблемы защиты прав и свобод в обществах, которые переживают раскол, связанный с конфликтом интересов и, в том числе, с религиозными и иными различиями. Если люди не могут договориться об основах существования, что свойственно кризисным социумам, то в условиях цивилизационной неконсолидированности права человека просто не могут стать воплощаемой идеей. Но положение облегчается тем, что мировым сообществом выработано понимание необходимости принципиальных основ совместного существования, выраженного в нормах и принципах общего международного права и международного права прав человека. В международном сообществе имеются основания признания и последующего функционирования прав человека в качестве консолидирующей идеи. Примером может стать Европейская конвенция о защите прав и основных свобод, в преамбуле которой говорится о том, что «целью Совета Европы является достижение большего единства между его членами и что одним из средств достижений этой цели является защита и развитие прав человека». Тем не менее, это не означает, что права человека играют роль лишь средства в достижении единства, скорее напротив: само единство – это то, с помощью чего обеспечивается соблюдение прав человека.

Не следует думать, что доктринальный конфликт охватывает исключительно столкновения позиций относительно природы прав человека и их места в системе международного взаимодействия. В основе данного конфликта находится конфликт понимания права как такового, в том числе и международного права, разногласия по поводу взаимодействия международного и национального права. Таким образом, конфликт доктрин затрагивает предельно широкое поле – видение природы, духа и содержания международного права, усмотрение направлений индивидуальных и коллективных усилий по обеспечению прав человека, механизмы и процедуры защиты. Более того, поскольку права человека ныне начинают определять правопонимание, то именно в международной правовой политике в области прав человека начинают разворачиваться дискуссии о понимании духа, природы и содержания современного и грядущего международного права.

Каждое государство как субъект международного-правового сотрудничества в области прав человека в независимости от того, участвует ли оно в тех или иных международных отношениях или нет, отталкивается при проведении своего внешнеполитического и внутриполитического курса от своей доктрины. Доктрина имеет либо индивидуальный (США), либо индивидуально-региональный характер (государства ЕС), но при этом принимающий и некоторые общие доктринальные интерпретации универсального характера. Без определенного единства в понимании природы прав человека, их места в международном правопорядке и в миропорядке никакая международно-правовая политика в сфере прав и свобод человека не возможна. Напротив, при радикальной дивергенции происходит девальвация прав человека как фундаментальной нормы международного общения.

При чрезмерном отдалении друг от друга доктринальных интерпретаций возникает барьер, делающий невозможным совместные усилия в данной области. Казалось бы, что противовесом может стать унификация доктрин. Но этого нет и не может быть в силу существующий различий в правовых культурах, традициях различных национально-правовых систем. Нельзя переоценивать возможности возникновения общего подхода или общих принципов интерпретации, способных поглотить все различия, возможного лишь при возникновении единого глобального государства.

Транснациональный консенсус в области прав человека – это дело отдаленного будущего. Однако его достижение является фундаментальной целью международно-правового сотрудничества в области прав человека. Транснациональный консенсус вряд ли предполагает выработку космополитической модели прав человека. В основе такого консенсуса должны находиться ценности, которые разделяются всеми участниками международного общения, но при сохранении и своих ценностей. Только в этом случае возможен и консенсус в области прав человека. А это свидетельствует о необходимости включения самой международно-правовой политики в области прав человека в более обширное русло. Неолиберализм высказывает убежденность в решении таких проблем, подчеркивает роль либерально-демократических государств, их способность решать общемировые проблемы. В неореализме, напротив, уделяется внимание тому моменту, что либерально-демократические ценности не могут охватывать всю международную систему. Суть идейного спора заключается в способности или неспособности либерально-демократических ценностей стать основой эффективной международно-правовой политики, которая разрешит проблему низкого уровня уважения и соблюдения прав человека в современном мире. С другой стороны, вряд ли стоит принижать значение сохранения лидерства европейской модели прав человека.

В современном мире происходит соединение двух тенденций – интеграции и дифференциации. Международно-правовая политика становится консолидированной именно на региональном уровне, на котором удается выработать единство между доктриной государств в области прав человека и региональной доктриной: доктрины государств встраиваются в региональную доктрину. По словам бывшего Генерального Секретаря Совета Европы К. Лалюмьера, государства Совета Европы, ориентируясь на общечеловеческие ценности и подлинную демократию, активно участвуют в сотрудничестве и стремятся «найти пронизанные духом уважения к человеку и его правам общие или близкие ответы на проблемы, с которыми сталкивается современное общество» ^{[59, с. 7]}. Именно на региональном уровне имеется возможность такого сближения и согласования национальных политико-правовых доктрин государств, что позволило бы выработать и усовершенствовать доктрину региональную, на основе которой существует и развивается региональное право прав человека и имеется возможность проведения единой международно-правовой политики.

Региональная международно-правовое сотрудничество приобретает дополнительное число субъектов, которые координируют свою международно-правовую политику с политикой, проводимой региональным сообществом. Это позволяет одним государствам подключиться к опыту других государств. Указанное сближение наиболее интенсивно происходит на региональном уровне, что не решает проблем внесения единства в универсальную международно-правовую политику. В этой связи регионализация стала одним из условий конкретизации норм правочеловеческого законодательства, что наиболее активно происходит на общеевропейском уровне, который не предполагает утрату национально-правовой и доктринальной самобытности. Регионально-международная доктрина является тем доктринальным полем, которое находится в отношении взаимопронизанности с национально-доктринальными моделями.

На европейском региональном уровне происходит институционализация разрешения споров о толковании, применении или выполнении обязательств в сфере прав человека. Кстати говоря, контрольные функции Комитета министров Совета Европы в отношении ряда конвенций и деятельность существующих контрольных органов, созданных в соответствии с отдельными конвенциями, осуществляется в едином поле доктринальной позиции. Без данного обстоятельства выход международно-правового сотрудничества на новый уровень, связанный с совершенствованием имплементационных и контрольных механизмов, и соответственно улучшение дел с правами человека не представляется возможным. Немаловажным остается и процесс согласования индивидуальных и региональных доктрин с доктриной универсального плана. Это возможно только в случае дальнейшего развития подлинной демократии и гуманизма в международном праве в русле реализации принципов общего международного права. Но и на региональном европейском уровне также присутствует поле работы по согласованию несхожих документов ПАСЕ и Европарламента.

Расширение сотрудничества в области сближения норм и принципов прав человека на универсальном уровне не может отрицать европейского лидерства, с которым сопряжена и ответственность Европы. Как верно замечает В. Карташкин, «… следует исходить из того, что современный мир становится все более хрупким и взаимозависимым. Это особенно относится к Европейскому континенту. Проблемы выживания человечества, решение таких общечеловеческих проблем, как ликвидация бедности, болезней, неграмотности, сохранение окружающей среды обитания, – все это требует всеобщих усилий, нового политического мышления, преодоления различий социальных систем, готовность европейских государств поставить решение глобальных и общеевропейских проблем выше любых других своих суверенных прав и интересов. Такой подход необходим и для создания условий всестороннего развития личности, реального обеспечения ее прав и свобод» ^{[35, с. 197]}.

Возникающая в современном чрезмерно динамичном мире интригующая тенденция предоставленности доктрин самим себе ограничивается фактом возрастания более плотного взаимодействия государств, открывающего новый виток – уже не на уровне разных социально-политических, а именно на уровне цивилизационно-культурных систем – конфликта доктринальных интерпретаций. Разночтения в общей теории прав человека находят продолжения в конфликте международно-правовых доктринальных интерпретаций, предлагающих различное видение места прав в мировой политике и ориентиров международно-правового сотрудничества в этой области. Отказ от центрального места прав человека в современном миропорядке был бы регрессивным шагом назад.

Взаимодействие национальных правовых систем происходит не прямо и непосредственно, а опосредованно – через включение в международную региональную правовую политику. Вполне справедливо делается замечание о том, что Конституция Российской Федерации признавая идеологическое многообразие и частную собственность, опирается в значительной степени на «опыт стран с рыночной экономикой и воспринимает их лучшие достижения. Поэтому в процессе согласования принципов и норм, относящихся к правам человека и происходящих в рамках ОБСЕ и Совета Европы, достигаются такие договоренности, которые ранее были невозможны… Сближение политических и экономических систем различных стран, широкое использование бывшими социалистическими странами законодательного опыта Запада облегчает процесс согласования международных норм по правам человека, их конкретизацию и практическое осуществление. Идеологическая борьба и классовый подход заменяются поиском общечеловеческих ценностей, новых форм и методов международной защиты прав человека» ^{[23, с. 190]}.

Результативность регионального международно-правового сотрудничества выражается в достижении очевидных позитивных результатов, а именно – согласовании принципов и норм прав человека, что, как нам видится, является условием дальнейшего развития как самих прав человека, так и системы их защиты, а также является условием развития самой международно-правовой политики. Одновременно все это является результатом и составным моментом более широкой политики цивилизационного сближения, выражающегося в выработке общепризнанных демократических стандартов многопартийности, равных и всеобщих выборов и т. д. Только в случае реализации данных стандартов происходит действительная интеграция в европейскую международно-правовую политику. Сближение и согласование норм и принципов прав человека позволяет выработать единые нормы и принципы международного сотрудничества в области прав человека, что означает проведение единой международно-правовой политики. Единая международная правовая политика предполагает все это в качестве своего фундамента, являющегося условием ее эффективности и реализуемости поставленных перед ней целей.

И еще один наиболее актуальный момент. Так, одной из наиболее важных стратегий развития современного мира стала стратегия устойчивого развития, предусматривающая гармонизацию трех измерений развития – экономического, экологического и социального. Реализация стратегии перехода к устойчивому развитию, осуществляемая как на национальном, так и международном уровне, порождает целую массу дискуссионных вопросов, начиная от проблемы поощрения новых моделей бизнес-практик, новых требований к финансированию проектов в сфере развития с учетом последствий для экологии и прав человека и заканчивая проблемой значения защиты прав интеллектуальной собственности для передачи «зеленых» технологий. Одновременно к числу наиболее дискуссионных вопросов относится соотношение международно признанных прав человека и устойчивого развития, которое находит свое осмысление в международно-правовой доктрине ;^{[60; 61, p. 66 - 74; 62]}.

Во много это объясняется тем, что несмотря на то, что международное право прав человека обладает весомым потенциалом для того, чтобы играть ключевую роль в данной сфере, связь между правами человека и вызовами, явленными устойчивым развитием, остаются неясными ^{[63, p. 62]}. На наш взгляд, это связано с тем, что заявленная устойчивая траектория общецивилизационного развития призвана создать принципиально новые условия как для осуществления международно признанных прав и свобод человека, так и для нового этапа их развития. В этой связи принцип всеобщего уважения и соблюдения прав и свобод человека, будучи одним из основополагающих принципов современного международного праваjuscogens, должен пониматься, с одной стороны, как императив перехода к устойчивому развитию, а с другой – как цель и смысл устойчивого развития. А это предполагает переосмысление прав человека в перспективе устойчивого развития.

Для современной доктрины прав и свобод человека характерно совпадение в понимании того, что условием их наиболее полного и эффективного осуществления выступает устойчивость как особое качественное состояние общественных отношений на национальном и международном уровне. В сущности, идея устойчивого развития предполагает переход к такой модели развития, которая способствовала бы созданию качественно иной среды претворения достоинства человеческой личности, ее прав и свобод.

В современном понимании права человека не отождествляются только лишь с социальным измерением устойчивого развития. Дело в том, что права человека – основа и для экономического, и для экологического и, наконец, для социального развития. Так, по мнению А. Хилдеринга, несмотря на то, что массив инструментов международного права прав человека является третьим главным источником права устойчивого развития, международно признанные права человека выступают принципиальной основой экономических и экологических правовых аспектов устойчивого развития ^{[64, p. 35]}. А это возможно благодаря тому, что международно признанные права и свободы представляют собой систему, существующую на основе принципа нераздельности, согласованности, непротиворечивости и взаимосвязанности. Реализация данного принципа невозможна без надлежащей степени согласованности доктринальных подходов к правам человека.

Следует также учитывать, что стратегия устойчивого развития оказывает обратное влияние на развитие содержания прав человека. В частности, в свете данной стратегии можно уже говорить не просто о праве на развитие, относящегося к так называемы коллективным правам третьего поколения, а о праве на устойчивое развитие. Оно может рассмотрено как конкретизация права на развитие, которое сегодня активно обсуждается в контексте изменения окружающей среды ^{[65, pp. 1516 - 1546]}. Это новый момент в доктрине прав человека. По сути, право на устойчивое развитие является универсальным, так как в конвенциях в сфере устойчивого развития, закрепляющих, в том числе обязательства государств в сфере уважения, обеспечения и соблюдения прав человека, участвует подавляющее число государств современного мира. Именно такой подход является фундаментом принципа подлинной всеохватности устойчивого развития, который коррелятивен не только равенству прав государства на устойчивое развитие, но и универсальному равенству всех людей в данной сфере. Это означает, что международно признанное право на развитие, которое относится к поколению групповых прав, но основным бенефициарием которых продолжает оставаться индивид, приобретает форму международно признанного права индивидов, народов и государств на устойчивое развитие.

Напомним, что в п. 5 ст. 3 «Принципы» Рамочной конвенции ООН об изменении климата 1992 г. закреплен принцип сотрудничества, обеспечивающий развитие всех Сторон. Помимо этого в п. 4 ст. 3 Принципы» провозглашается право Сторон на устойчивое развитие: «Стороны имеют право на устойчивое развитие и должны содействовать ему». С нашей точки зрения, можно говорить о том, что в современных условиях устойчивое развитие осознается наиболее адекватным условием осуществления не только коллективного, но и индивидуального права на развитие как такового, острую потребность в котором особенно испытывают развивающиеся государства.

Таким образом, из универсального характера права на развитие проистекает и универсальное признание права на устойчивое развитие: каждое человеческое существо обладает правом на развитие, но это развитие должно быть также еще и устойчивым и должно быть развитием для всех, а не развитием для тех или социальных групп.

В качестве самого нового направления в настоящее время происходит обсуждение правочеловеческого измерения устойчивого развития следует указать на стремление обозначить вопросы культурного разнообразия в качестве четвертого измерения устойчивого развития. С нашей точки зрения, этот аспект проблемы правочеловеческого измерения устойчивого развития нашел свое отражение в п. 5 Плана выполнения решений Всемирной встречи на высшем уровне по устойчивому развитию 2002 года. Здесь отмечалось, что существенно важное значение для достижения устойчивого развития и обеспечения того, чтобы устойчивое развитие отвечало интересам всех, принадлежит таким факторам, как мир, безопасность, стабильность и уважение прав человека и основных свобод, включая право на развитие, а также уважение культурного разнообразия.

В результате, переход к устойчивому развитию призван обеспечить реализацию культурных прав человека, включая право на культурное разнообразие. Это связанно с тем, что в переход к устойчивому развитию оказываются вовлеченными не просто народы, но прежде всего культуры. Как думается, устойчивое развитие предполагает не только новый экономический, финансовый, технологический, но и новый глобальный культурный миропорядок, в котором все культуры (разумеется, в той мере, в какой они согласуются с правами человека) одинаково значимы. С точки зрения предмета данной статьи это побуждается задумываться над возникновением нового основания для доктринального плюрализма прав и свобод человека. При этом следует учитывать произошедший парадигмальный сдвиг, предполагающий переход от диалога культур к их разнообразию, что было зафиксировано в Конвенции ЮНЕСКО о защите и поощрении разнообразия форм культурного самовыражения ^[66].

Несмотря на признание важности перехода к устойчивому развитию, в настоящее время пока не выработана согласованная система его целей. Это оставляет связь между устойчивым развитие правами человека в состоянии некоторой неопределенности. Однако имеющееся понимание принципа всеобщего уважения прав и свобод человека в качестве основы всех четырех измерений устойчивого развития создает условия для их эффективной интеграции. Можно полагать, что предстоящее в 2015 – 2016 гг. обновление согласованных целей развития предстанет в качестве систематизации целей устойчивого развития, стремление к достижению которых будет способствовать возникновению новых направлений международного сотрудничества и создаст новую среду для полного и эффективного осуществления прав и свобод человека. Одновременно это создаст условия не только для возникновения новых концепций прав человека как основы и цели устойчивого развития, но и придаст новый импульс для понимания того, что плюрализм доктрин прав человека в условиях устойчивого развития должен быть не радикальным, а консенсуальным. Это возможно, в том числе, через отмежевание концептуального пространства от отмечаемой в доктрине политизации прав человека ^{[67, pp. 284 - 288]}. В результате произойдет высвобождение интеллектуальных ресурсов для продумывания новой композиции отношений внутри доктринального поля, релевантного правам человека.