The First World War and the Balkans: A look a century later

Boltaevskii Andrei Andreevich PhD in History associate professor of the Department of Philosophical and Socio-Humanitarian Disciplines at Moscow State University of Food Production 129085, Russia, g. Moscow, ul. Godovikova, 9, stroenie 25 boltaev83@mail.ru Other publications by this author

В российском обществе спустя столетие после начала Первой мировой войны наметился устойчивый интерес к этому событию, резко изменившему геополитическую карту и, собственно говоря, создавшему современную Европу. Именно распад Австро-Венгрии привел к появлению ряда национальных государств в Центральной и Юго-Восточной Европе, а Россия после кровопролитной Гражданской войны восстала как птица Феникс уже в образе Советского Союза.

Империалистическая, захватническая, несправедливая с обеих сторон, как писали десятилетия советские историки…И, одновременно, Великая война, Grande Guerre, как ее называли во Франции. Напомним, что в нашей стране в 1914-1915 гг. ее называли Второй Отечественной. Между тем, современная российская молодежь имеет достаточно смутное представление об этом подлинном «прологе XX века». Как представляется, не изменили картину и торжества, посвященные столетнему трагическому юбилею конфликта. Пожалуй, самым запоминающемся получилось открытие памятника героям Первой мировой войны на Поклонной горе 1 августа 2014 г. Символично, что неподалеку находится мемориал в честь победы в Великой Отечественной войне.

Однако, должного освещения в научной литературе, искусстве Первая мировая в России не получила вплоть до настоящего времени. К примеру, в Австралии в 2014 г. вышел на экраны многосерийный фильм «Anzac Girls», посвященной австралийским и новозеландским девушкам, оказавшимся на европейских фронтах в ту войну. Отечественной культуре еще предстоит воспеть подвиг солдат, рабочих и крестьян в 1914 – 1917 гг.

Не создан и официальный труд, в котором раскрывалась бы роль России в Первой мировой войне. А ведь еще в 1919 г. военный теоретик А.А. Свечин писал: «Каково бы ни было отношение народа к минувшей войне, он должен внимательно отнестись к усилиям, упорству, самоотверженности и памяти тех, которые, не считая, усеяли своими скромными могилками нашу западную окраину. Постановка им памятника в виде официальной истории войны неизбежна для всякого правительства, продолжающего нуждаться в вооруженной силе и вновь призывающего народ к жертвам. Воинская доблесть нуждается в культе, и культ воинской доблести необходим, чтобы одерживать победы» ^{[1, с.6]}.

А.В. Суворову принадлежит известная фраза, что война не закончена, пока не похоронен последний погибший солдат. Применимо к Первой мировой в России это еще только предстоит. Отметим и другое: Компьенское перемирие 11 ноября 1918 г. привело к постепенной демобилизации и возвращению домой после четырхлетней бойни солдат Антанты и Четверного союза. Хотя Россия к тому моменту уже вышла из войны, часть ее сил находилась за границей. Именно эти бойцы, доблестно сражавшиеся во Франции и Македонии, оказались заточены в североафриканских концлагерях, а их возвращение растянулось до 1923 г.^[2] Таким образом, последние из русских солдат возвратились на родину только спустя пять лет после подписания перемирия, оказавшись в уже новой Советской России, где совсем недавно закончилась Гражданская война.

Наш очерк возвращает читателя к событиям конфликта на Балканах, резко изменившим историю Европы, а может быть и всего мира.

После эпохи Наполеоновских войн мир столкнулся с гегемонией Британии, гегемонии не только военно-политической, но и экономической. «Мастерская мира» справедливо главенствовала в промышленном производстве, торговле, а Лондон являлся финансовой столицей всего земного шара. Именно в Англии в 1825 г. Д. Стефенсоном была построена первая железная дорога общего пользования между Стоктоном и Дарлингтоном. «Владычица морей» благодаря островному положению и сильному военно-морскому флоту ощущала себя в блестящей изоляции и, по сути, не имела сухопутной армии. Однако во второй четверти XIX в. ситуация понемногу начинает меняться. Создание в результате франко-прусской войны мощной Германской империи вызвало настоящую борьбу за передел мира.

Основными колониальными державами в этот момент были Британия, над владениями которой по образному сравнению никогда не заходило солнце, Франция, Португалия, Испания. Германия, как равным образом и Италия, опоздали к дележу наиболее привлекательных земель, но стремились получить свою долю. На Берлинском конгрессе 1885 г. эти устремления прямо выразил глава Германского колониального общества К. Петерс: «Африку – немцам: от Занзибарского побережья до озер, от Нила – до Лимпопо» ^{[3, с. 206]}. Впрочем, в первую очередь, немцы настроены были продолжать политику «натиска на восток», видя в России своего прямого противника ^{[4, p. 185]}.

Конец XIX – начало XX в. отмечен чередой локальных войн в разных уголках мира: японо-китайская, испано-американская, англо-бурская, русско-японская. В то же время становилось ясно, что в одиночку ни Англия, ни Германия не способны нанести поражение друг другу. Это вызвало создание военно-политических блоков, первым из которых в 1882 г. стал Тройственный союз: Германия, Австро-Венгрия, Италия. Франция, опасавшаяся после поражения 1871 г. новой войны с Германией, искала союзников, и, что логично, выбор был остановлен на еще одной крупнейшей сухопутной державе, России. Франко-русский союз стал предтечей «Сердечного согласия», Антанты, организационно оформившейся в 1907 г.

Оба союза были достаточно противоречивым конгломератом государств, каждое из которых рассчитывало на выгоды от своих партнеров, в то же время имели к ним экономические и территориальные претензии. Австро-Венгрия владела не только Триесткой областью, 2/3 населения которой составляли итальянцы, но и восточным побережьем Адриатического моря, но которые так же имела виды Савойская династия.

Франция и Англия, в свою очередь, имели контрпретензии на африканском континенте. Позор Фашоды 1899 г., когда Третья республика отказалась от претензий на истоки Нила, вызвал резкое недовольство различных кругов в Париже: некоторые горячие головы, в том числе П. де Кассаньяк всерьез заговорили даже о возможном союзе с ненавистными Гогенцоллернами. В дальнейшем, правда, конфликт был погашен, но мало кто может отрицать вековые традиции англо-французского соперничества, начавшиеся еще в годы Столетней войны, а затем продолжавшиеся и за пределами Европы: в Северной Америке, Индии и Индокитае, Западной Африке. Впрочем, раздираемая конфликтами между республиканцами и монархистами, а так же нашумевшем делом Дрейфуса, расколовшем галльское общество, Франция прекрасно осознавала невозможность борьбы один на один с Германией.

Россия династически была ближе к Германии, а с Англией существовали серьезные противоречия в Центральной Азии: еще в марте 1915 г. английский посол Д. Бьюкенен указывал на персидский вопрос, как причину трений между державами ^{[5, с. 147]}.

Однако получилось так, как получилось. В итоге два военных блока играли мускулами и готовились к схватке. Наилучшую военную машину представляла собой Германская империя. В 1911 г. на военные нужды шло 43 % всех ее государственных расходов. Железные дороги обеспечивали мобилизацию в срок от 3 до 30 дней: «каждый резервист, имеющий на руках призывную карту, не ожидая никаких повесток, отправляется на ближайшую железнодорожную станцию, садится в первый удобный для него поезд (хотя бы курьерский с одним первым классом, причем едет бесплатно) и следует в указанный пункт, куда должен прийти в 24 часа по объявлении мобилизации» ^{[6, с. 13, 14]}. Укажем на еще одну деталь: интерес немцев к вооружению выражался настолько сильно, что специализированный германский военно-морской журнал насчитывал рекордные 150 тыс. подписчиков ^{[7, с. 15]}.

Подготовка к войне шла и на уровне геополитики: еще в 1892 г. профессор Геттингенского университета П. Делягард доказывал, что «мир в Европе может обеспечить только Германия, простирающаяся от Эмса до устьев Дуная, от Мемеля до Триеста, от Меца до Буга; потому что только так Германия может прокормить себя и со своим постоянным войском, и его резервами разбить соединенные силы России и Франции» ^{[8, с. 93]}.

Ближайший союзник Германии Австро-Венгрия в этот период постепенно отбирала не самый лестный титул «больного человека Европы» у Османской империи. Проигранные войны 1859 и 1866 гг. привели к утрате позиций Дунайской империи, заставив вновь вспомнить формулу «пусть другие воюют, ты, счастливая Австрия, заключай браки», и вынудили Франца-Иосифа пойти на компромисс (Ausgleich) с венгерской аристократией. Однако лоскутная двуединая монархия включала в себя целый конгломерат как славянских (чехи, словаки, поляки, сербы, хорваты, словенцы), так и неславянских народов (итальянцы, румыны), в которых постепенно росло национальное самосознание, чему во многом способствовало укрепление Сербии и Румынии в результате Балканских войн. Нетитульные нации в Австро-Венгрии зачастую принижались в результате политики онемечивания и мадьяризации. Если в 1880 г. в Транслейтании насчитывалось 2756 румынских начальных школ, то уже в 1914 только 2170. Соответственно резко отличался и уровень грамотности: читать и писать умели 53 % венгров и 14 % румын ^{[9, p. 73]}.

Но главную опасность правящие круги двуединой империи видели в славянстве. Российский дипломат А.А. Гирс констатировал: «Нашему вековому сопернику на Балканах, Австро-Венгрии, грозит или превращение в славянскую державу или развал» ^{[10, с.9]}. Эрцгерцог Франц-Фердинанд относился к тем, кто рассматривал возможность создания триединой монархии, с предоставлением прав славянству. В этом случае дунайская монархия превращалась в прообраз Европейского союза и как знать, чем бы в историческом плане мог закончиться этот проект. Однако сопротивление венгерских правящих кругов, опасавшихся потери своего влияния, и немецкое предубеждение, питавшееся от северного соседа, а равным образом Сараевское убийство Франца-Фердинанда, не позволили реализоваться этой идее. Запоздалым выглядело признание последнего правителя Австро-Венгрии Карла I: «Вместо провозглашающей расовую ненависть учебников с обеих сторон следует создавать такие книги, которые давали бы немецкой молодежи представление о выдающихся качествах и добродетелях славянской расы» ^{[11, s. 463]}.

Впрочем, не все противники требовали ликвидации Дунайской монархии, считая, что «если бы Австрии в Европе не было, ее нужно было изобрести». Во Франции вряд ли могли радоваться перспективе усиления Германии за счет немецких областей Австро-Венгрии. Схожей точки зрения придерживался и русский великий князь Николай Михайлович: «В центре Европы выгодно иметь разноплеменную и слабую Австро-Венгрию, чем сильную Германию» ^{[12, с. 96]}. Впрочем, министр иностранных дел А.П. Извольский придерживался противоположной точки зрения. Кстати говоря, несмотря на то, что временами держава Франца-Иосифа напоминала бочку, в которой вот-вот лопнут стенки, захватнические планы по-прежнему стояли на повестке дня: в 1908 г. была аннексирована после тридцатилетней оккупации Босния и Герцеговина, а в 1913 г. правящие круги имели виды даже на малоазийскую Киликию ^{[13, с. 517]}.

Россия в тот момент только отошла от революционных событий 1905 – 1907 гг. и обидного поражения в войне с Японией. Нам памятны слова П.А. Столыпина «вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Но в том то и дело, что времени у нашей страны было крайне мало. Здесь уместно вспомнить военную угрозу 1930-х гг. и отметить, что такой подготовки к войне как Советский Союз, Российская империя вести не могла. А война приближалась.

Сигналом к конфликту оказалось Сараевское убийство. Поддерживаемая Германией, Австро-Венгрия выдвинула заведомо неприемлемые требования Сербскому королевству. В результате 28 июля австро-венгерская артиллерия начинает обстрел Белграда: начиналась Первая мировая война.

Балканы стали первым театром военных действий. Рассмотрим это регион подробней. Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг. поколебала, но не покончила с господством турок на Балканском полуострове. Порта была больна, но еще имела силы противоборствовать стремящимся к независимости славянам: ведь силы последних были раздроблены. Не успев с помощью России обрести независимость, балканские народы сразу же предъявили территориальные претензии друг другу, началось политическое противостояние, переросшее в военное. В 1885 г. после спорной с точки зрения международного права аннексии Восточной Румелии сербский король Милан объявил войну Болгарии, в которой, однако, потерпел быстрый разгром. Это было первое столкновение славянских стран на Балканах. России, в свою очередь, явно не удалась роль югославянского арбитра: ведь взаимное недоверие Александра III и болгарского правителя Александра Баттенберга, а затем и Фердинанда, привело к заметному охлаждению отношений между бывшими союзниками. Например, царское правительство не одобрило воссоединение воссоединения Восточной Румелии с Болгарским княжеством (1895 г.), и в качестве карательной, как это пишет отечественный историк; меры отозвало русских советников-офицеров из болгарской армии. Не с этого ли времени усиливаются прогерманские элементы в силовом блоке разных болгарских правительств?

Яблоком раздора стала и Македония, которая после Первой Балканской войны оказалась обманута в своих ожиданиях: независимость эта страна не получила, зато оказалась в центре конфликта между Сербией, Болгарией и Грецией.

В поделенной Македонии все три государства проводили политику ассимиляции, не считаясь с интересами соседей. Однако, несмотря на резню, миграцию, население этого региона была крайне пестрым, что позволяло назвать его Балканами в миниатюре. Даже по состоянию на начало 1917 г. в греческой Македонии из 1250 тыс. жителей не более 800 тыс. являлись греками; кроме них заметную долю составляли турки (275 тыс.), болгары (80 тыс.), евреи (80 тыс.), румыны (12 тыс.), цыгане и албанцы (по 6 тыс.) ^[14].

Идея Балканского союза, который сплотил бы славянские народы Юго-Восточной Европы, оставалась нереализованной. Впрочем, проекты так называемой Придунайской Федерации имели место быть: согласно одному из них, немецкая Австрия должна была отойти к Германии, в то время как ее остальные провинции, как славянские, так и венгерские и румынские, соединившись с Сербией, Болгарией и Румынией образовали бы одну из «сильнейших и богатейших европейских держав» ^{[15, с. 122]}. Некоторые шли дальше, предполагая вхождение в состав данного государства польские земли, Малороссию и даже Константинополь.

Ни одно из государств полуострова не было удовлетворено итогами Первой и Второй Балканских войн. Сербия, оправдывая название «балканского Пьемонта» стремилась к объединению югославянских государств, вследствие чего являлась злейшим врагом Австро-Венгрии, Болгария требовала реванша и, как минимум, возврата всей Македонии, Греция в своей «мегали идея» рассматривала в качестве своей исконной территории Константинополь и Западную Анатолию. Впрочем, сама греческая армия была не слишком боеспособной. Вот как характеризовал ее русский очевидец: «Небольшой средний рост, отсутствие должной выправки и неудовлетворительное, по понятием русского офицера, отдание воинской чести – вот что прежде всего бросается в глаза при встрече с греческими солдатами» ^{[16, с. 185]}.

Престарелый Франц-Иосиф предрекал: «Бухарестский мир непрочен и мы идем навстречу новой войне. Дай только бог, чтобы она ограничилась Балканами» ^{[17, с. 23]}.

Созданное по протекции Австро-Венгрии с целью не обеспечения выхода к морю Сербии Албанское государство было еще одним камнем преткновения. И хотя великие державы договорились предоставить Белграду торговый путь к морю через нейтральный албанский порт, который должен был обслуживаться международной железнодорожной линией с обеспечением транзита всех, включая военные, товаров, это явно было недостаточно для «балканского Пьемонта».

Что касается самой Албании, то французский исследователь Г. Жорэй справедливо писал в этот момент: «Подчинить это население силою невозможно…Нужно оставить албанцев жить в автономной Албании и ввести ее в состав балканского союза; сумели же примириться между собой вечные враги, какими были греки и болгары; то же самое должно произойти и между столь постоянными недругами, как сербы и албанцы» ^{[18, с. 211]}. К тому же сама территория этой страны, как справедливо отметил А. Вирт, была более загадочна, чем большая часть Центральной Африки ^{[19, с. 499]}. Приведем только один пример: в 1950-е гг., по свидетельству очевидцев, в албанских деревнях еще сохранялись в быту традиции матриархата ^{[20, с. 17]}.

Румыния имела прямой интерес к Трансильвании, где проживало румынское большинство. Плохо вооруженная румынская армия не отличалась боеспособностью. Некоторый рост численности населения увеличивал число призывников: если в 1915 г. число их не превышало 86 тыс., то к 1918 г. должно было составить 104 тыс. ^{[21, с. 3]}.

Османская империя все больше опиралась на поддержку Германии, непрерывно стремившейся в сторону Малой Азии. Во время визита в Стамбул в 1898 г. Вильгельм II прямо выразил поддержку султану Абдул-Хамиду II. «Желтая пресса» утверждала, что германский император принял даже ислам под именем Хаджи-Вилема ^{[22, с. 132]}. В дальнейшем миссия Л. фон Сандерса продемонстрировала включение Османской империи в ось Берлин-Вена. Германские офицеры начали реорганизовывать турецкую армию по прусскому образцы, фактически Сандерс определял всю военную подготовку в Османской империи.

Именно на Балканском театре, отличавшемся этническим и конфессиональным разнообразием, началась Первая мировая. Сараевское убийство, совершенное с ведома или, по крайней мере, прямом попустительстве ряда сербских военных чинов, вызвало грозный австро-венгерский ультиматум, один из пунктов которого прямо попирал независимость Белграда: «Допустить сотрудничество в Сербии австро-венгерских органов в деле подавления революционного движения, направленного против территориальной неприкосновенности монархии» ^{[23, с. 6]}.

Сербия не могла в одиночку справиться с превосходящими силами двуединой монархии, поэтому Россия выступила ее защитницей. К концу осени 1914 г. все основные игроки, за исключением Италии, оказались втянуты в затяжной конфликт. Героическая борьба сербов позволила им после первых неудач разбить австро-венгерские силы и освободить Белград. Однако в этот момент германский генеральный штаб, осознав невозможность прорыва глубоко эшелонированной обороны во Франции: на Западе «мы должны представить врагу инициативу нападения; поэтому мы должны использовать все свои ударные части на Востоке и Юго-Востоке» ^{[24, с. 503]}.

С этого времени судьба Сербии в условиях пассивной помощи Англии и Франции была практические предрешена. Положение усугубило вступление в войну на стороне Центральных держав осенью 1915 г. жаждущей реванша Болгарии. У. Черчилль отмечал: «Воинственная и могущественная Болгария, ее король махинатор и верные ему крестьянские армии, думы болгар о постигшей их страшной несправедливости – таков был доминирующий фактор балканской политики в 1914 – 1915 годах» ^{[25, с. 493]}. Русский историк, дипломат П.Н. Милюков признавал, что «Бухарестский мир показал болгарам, что мы не можем осуществить их национальных стремлений. А Германия и Австрия обещали им это – и теперь осуществили. Они, в сущности, выполнили русскую же программу 1878 г., программу графа Игнатьева (Великая Болгария» ^{[26, с. 427]}.

Помощь гибнущей Сербии активно обсуждалась в высших кругах Антанты. Однако Франция, в первую очередь, ощущала присутствие германских войск близ Парижа, и вряд ли бы склонна разбрасывать силы на отдаленный фронт, Англию больше интересовала геополитическая ситуацию в Османской империи и безопасность своих ближневосточных владений, особенно Египта. Первый лорд британского Адмиралтейства У. Черчилль стал ярым сторонником высадки десанта на Галлиополийском полуострове, которая должна была обеспечить контроль над проливами и Стамбулом. Однако с самого начала надежды на помощь в этом вопросе Греции оказались напрасными: король Константин, будучи ярым германофилом, выразил категорическое несогласие принять участие в экспедиции, несмотря на протесты премьер-министра Э. Венизелоса.

В качестве базы для координации будущего десанта Англия в феврале 1915 г. предлагала высадить англо-французские войска на острове Лемнос ^[27]. Тогда же союзные корабли начали обстрел турецких фортов, который, однако, не принес какого-либо успеха. В последующем 18 марта бою в проливах турки, имея заметное превосходство в артиллерии, добились успеха ^{[28, с. 39]}. Отметим, что в операции участвовал и русский крейсер «Аскольд» во главе с С.А. Ивановым.

Последующие сухопутные операции экспедиционного корпуса Антанты, основную часть которого составляли английские войска, так же не привели к желаемым результатам: захватить Стамбул не удалось. В начале декабря началась эвакуация союзных войск с Галлиполи, завершившаяся 9 января 1916 г. Неудачная операция показала, что борьба флота с берегом без участия армии крайне непродуктивна ^[29].Стало понятно, что Балканский полуостров потерян для Антанты, тем более, что незадолго до этого, так и не получившая помощи сербская армия была вынуждена пройти настоящую Голгофу и эвакуироваться на остров Корфу, а затем была перевезена в Македонию.

Англия целиком пыталась реализовать свои ближневосточные интересы, вследствие чего противилась должным операциям на Салоникском фронте. В начале октября 1915 г. в Салониках высадились лишь небольшие силы англо-французских частей, которые не смогли развить должное наступление на позиции Четверного союза: а ведь именно так можно еще было спасти от гибели Сербию. Более того, эти силы не только не обладали компетентным штабом, но и были плохо обеспечены военным снаряжением.

Осенью 1915 г. британский лорд Г. Китченер прямо спросил русского военного атташе в Париже графа А.А. Игнатьева: «Скажите, зачем вам понадобился Салоникский фронт? Я твердо решил отозвать наши войска с Балканского полуострова с тем, чтобы развить наступление из Египта против Турции» ^{[30, с. 245]}. Впрочем, в конце концов, оппозицию Англии в салоникском вопросе помимо России стала представлять и Франция. Французские круги считали, что уход из Македонии мог иметь крайне неблагоприятные последствия для балканской политики Антанты, резко усилив там позиции Германии.

Салоникский фронт отличался разнообразием контингентов: на стороне Антанты сражались французские, английские, итальянские, русские ^[31], сербские, позднее греческие соединения. Это вызывало разногласия в командовании, ибо каждая из сторон преследовала свои личные цели. Не акцентируя внимания на итальянских и английских позициях, отметим, что сам главнокомандующий войсками союзников генерал М. Саррайль проводил личную политику, превратно понимая задачи Кэ Д’орсэ в этом районе.

В 1916 г. с целью обеспечения тыла своих войск Антанта совершила прямое вмешательство во внутренние дела Греции, поддержав в противовес афинскому кабинету созданное в Салониках правительство Венизелоса. Итальянский посланник в греческой столице справедливо указывал: «Каковы территориальные границы нового правительства? Признавая права этого правительства в одних пунктах и не признавая их в других, союзники фактически делят Грецию на какие-то отдельные территории» ^{[32, с. 195]}. В июне 1917 г. Константин отрекся от престола в пользу своего сына Александра ^[33]. Позиции Антанты в этой приморской стране оказались обеспечены вследствие господства британского флота.

Вступление в войну на стороне Антанты Румынии в августе 1916 г. привело к ее быстрому поражению, что заставило Россию удлинить Восточно-Европейский фронт. Особенно удивительной стала капитуляция хорошо оснащенной крепости Туртукай, которую перед этим командующий 3-ей румынской армией М. Аслан сравнивал с Верденом. В дальнейшем Румыния подписала Бухарестский мир с Четверным союзом, однако по воле Антанты вошла в число стран-победительниц в Первой мировой войне, получив Трансильванию и оккупировав Бессарабию.

В свою очередь, Салоникский фронт не сыграл важного значения в 1916 – 1917 гг. ^[34],[35], однако именно там произошел осенний прорыв 1918 г., который вывел из войны двух ближайших союзников Германии – Австро-Венгрию и Болгарию – и, в конечном итоге, заставил капитулировать второй рейх. Россия с самого начала осознавала важность этого небольшого театра военных действий, последующие события только подтвердили правоту нашей страны.

Однако мир на Балканы пришел ненадолго, да и греко-турецкая война 1919-1922 гг., по сути, была продолжение агрессивной политики местных государств. В годы Второй мировой войны вновь вспыхнули противоречия между Сербией и Болгарией из-за Македонии, Венгрией и Румынией по трансильванскому вопросу. Однако если Венский арбитраж помешал военному спору Будапешта и Бухареста, то после нападения немецко-фашистких войск в апреле 1941 г. на Югославию Болгария включила в зону своей оккупации спорные территории ^[36]. Софийские власти объявили об объединении болгарского народа. Впрочем, по окончании войны Македония вновь оказалась поделенной между Сербией и Грецией.

Балканы и сегодня остаются «ахиллесовой пятой» Европейского союза. Спустя сто лет после начала Первой мировой, резко изменивший облик старого света, процессы балканизации продолжают волновать регион. Упомянем лишь идею «Великой Албании», которая в начале XXI в. стала достойной преемницей великих идей Сербии, Болгарии, Греции и Румынии. При этом Старо-Планинский полуостров вновь остается в центре внимания ведущих мировых держав, разыгрывающих свою карту. Россия в настоящий момент в условиях экономической и политической конфронтации должна стремиться поддерживать интересы славянства, помня о том, что многополюсный мир держится только на партнерстве стран, у которых есть общие ценности.