Does the classical principle of bivalence hold? (Charles Travis versus Timothy Williamson)

“The point is not anymore, then, in founding the normative (the concepts) in the natural (in abstract chunks of reality), but in making the natural (the experience) itself normative, as far as it is drawn upon in the concrete elaboration of concepts” (таким образом, вопрос не в том, чтобы найти нормативное (концепты) в естественном (в абстрактных кусках реальности), а в том, чтобы сделать само естественное (опыт) нормативным в той мере, в которой оно используется в конкретной выработке концептов. Перевод мой) (^[5], с. 422).

В этой статье в рамках виттгенштайновского «нормативного натурализма» естественных/спонтанных языковых игр я предлагаю срединный путь для разрешения дискуссии между Тимоти Уильямсоном (Timothy Williamson) и Чарльзом Трэвисом (Charles Travis) касательно справедливости принципа бивалентности. Вкратце, как мне кажется, Трэвис не делает различия между новыми употреблениями одного и того же концепта и употреблениями сходного, но отличного (например, более общего) концепта. И его примеры не подтверждают его тезис о нарушении принципа бивалентности. Напротив, Уильямсон не принимает во внимание прагматическое явление «открытой текстуры». Для него все применения данного концепта пре-детерминированы.

Я частично согласен с Уильямсоном, что примеры Трэвиса выглядят как примеры, в которых слова в различных контекстах отсылают к различным свойствам. Для Трэвиса референты слов – свойства (в случае, если слова предикаты) – неизменны, но их понимание зависит от контекста/конкретных обстоятельств. Я переинтерпретирую трэвисовскую идею различных пониманий, или идею чувствительности к конкретным обстоятельствам (occasion-sensitivity), как идею различных употреблений (общего) виттгенштайновского правила/концепта.

То есть в отличие от Уильямсона, который оперирует понятиями характера (лингвистического смысла) и содержания и в отличие от Трэвиса, оперирующего понятиями семантического смысла (разница между трэвисовским понятием семантического смысла и понятием лингвистического смысла для меня не ясна) и понимания, я ввожу три смысловых уровня: лингвистический, семантический (уровень правила/концепта) и прагматический (уровень употребления правила/концепта или уровень смысла-употребления).

Мой взгляд на понятие смысла имеет некоторые сходства со взглядом Трэвиса. Однако, я согласен с Уильямсоном, что классический принцип бивалентности верен. Он «нарушается» лишь в области потенциально новых высказываний, истинностные условия которых не являются предетерминированными (таким образом, такие потенциальные, или не полностью определённые высказывания, не являются полностью осмысленными). То есть он «нарушается» в области, в которой результат применения семантического правила для высказывания не предетерминирован или даже (если область потенциалных применений правила слишком удалена от области его парадигматических применений), строго говоря, полностью бессмысленен (в этом случае не только неизвестен результат применения правила, но даже неизвестно в каком смысле он должен быть понят). Моё основное предположение состоит в том, что такая область существует. Я полагаю, что это также одно из основных допущений Виттгенштайна.

Прежде всего я вкратце резюмирую некоторые предположения, которые я делаю в этой статье.

Одно из них состоит в том, что последняя реальность не является (концептуально) предетерминированной. То есть результат нового применения концепта (правила) не является предетерминированным. Иногда нет никакого matter of fact, позволяющего решить вопрос о том, применим концепт или нет до того, как попытка его применения была надлежащим образом реализована. Это анти-метафизическое (против метафизического реализма) допущение, я полагаю, является также одним из уроков виттгенштайновской проблемы следования правилу: в конечном итоге нет правила, даже в принципе, чтобы ответить на вопрос о том, каким образом следовать правилу (мы следуем правилу «слепо»). В то же время новое употребление правила должно быть (в принципе) обосновываемо post factum. Говоря словами Джэйсон Бриджиз (Jason Bridges) ^[8], новое применение концепта/правила требует как прыжка в неизведанное («a forward-looking leap of faith») так и последущего обоснования («a backward-looking justification»). Концепты могут быть использованы для представления чего-то нового, что ещё не было дано.

Замечание. Каким образом это возможно? Жослин Бенуаст (Jocelyn Benoist) указывает на “композиционную гипотезу Гуссерля” и цитирует следующий его пример (^[11], c. 342): “In order to represent a red inkstand, of which I at the moment have no intuition, there by chance serves me for the abstraction of the colour the red writing pad at hand, and, for the abstraction of the external form, the black inkstand nearby” (для того чтобы представить красную чернильницу, о которой в данный момент у меня нет никакой интуиции, для абстракции цвета мне служит случайным образом оказавшийся у меня под рукой красный блокнот, а для абстракции внешней формы стоящая рядом чёрная чернильница. Перевод мой) (цитируется в (^[5], с. 6 рукописи)).

Например, для Виттгенштайна десятичное разложение числа "π" (пи) не является уже существующим и простирающимся бесконечно далеко. Именно поэтому мы не можем обосновать наше мнение (высказывание), что либо семь последовательных семёрок появятся в десятичном разложении числа "π" либо нет. (^[13], с. 225.) Закон исключённого третьего есть не что иное как правило для употребления.

Новая (концептуально детерминированная) реальность возникает в процессе корректного применения концепта/правила и последующих регуляризации и стабилизации результата применения. Соответственно, каждый пример есть экземплификация концепта. Неконцептуализированных примеров не существует.

Для Виттгенштайна также как и для Канта концепты правила. В отличие от кантовского употребления понятия правила/концепта виттгенштайновское употребление натурализовано в том смысле, что правило/концепт определяется совокупностью своих парадигматических употреблений/экземплификаций, между которыми имеется отношение семейного сходства. Правило есть способность владеть этими употреблениями и на этой основе производить новые употребления. Другими словами правила (в общем случае) имплицитны в естественных/социальных практиках.

Корректное применение концепта есть установление совершенного соответствия между ним и реальностью, интимной связи между ними. Для корректного применения концепта я буду также пользоваться техническим термином Жослина Бенуаста ^[5] «адекватный концепт». Адекватный концепт укоренён в реальности, питается ею и отражает её во всём её богатстве. Условие адекватности (^[5], c. 412)

“(...) means that the concept, or whatever represents what is given might find its perfectmatch in the given, that the gapthat there seems to be between the concepts and the individuals that serve as their examples in the traditional conception might be closed, and that real pieces of givenness might really correspond to the characters included in the representation” ((…) означает, что концепт, или что бы то ни было, что представляет данное, может в совершенстве соответствовать данному, что кажущийся провал между концептами и индивидами, которые в рамках традиционной концепции служат в качестве их примеров, может быть закрыт, и реальные части данного могут действительно соответствовать содержащимся в представлении характерам. Перевод мой).

В то же время я отвергаю как метафизическую так и дефлационистскую теории истины как соответствия.

Объект реален (существует) тогда и только тогда, когда он может быть описан (типизирован) в результате корректного применения (адекватного) концепта. «Welche Art von Gegenstand etwas ist, sagt die Grammatik» (о том, какого рода объектом является нечто, дает знать грамматика (^[33], 373)) (^[32], 373). То есть объект x вида F существует (реален) тогда и только тогда, когда Fx есть «адекватное» применение концепта F. Таким образом, я принимаю концепцию Бенуаста ^[5] «чувствительной онтологии» (то есть онтологии, зависящей от контекста), в соответствии с которой существует то, что мы можем назвать существующим в некоторых определённых обстоятельствах. И “the question of what it is to be an F comes out as inseparable from the fact that we already take some a or b to be F’s in some definite way” (вопрос о том, что есть F оказывается неотделимым от того того факта, что мы уже принимаем некоторые a или b как являющиеся F некоторым определённым образом. Перевод мой) (^[5], с. 424). Таким образом, корректное новое применение концепта есть возникновение новой объективной реальности.

Замечание. В этом же духе Виттгенштайн, например, говорит: «We have no concept of existence independent of our concepts of an existence proof» (у нас нет концепта сущестования, независимого от наших концептов доказательства существования) (^[31], с. 374).

Хотя в конечном итоге нет правила для корректного применения правила, как уже сказано выше, такое применение в принципе должно быть обосновываемо post factum. И оно может быть стандартизировано. Оно может стать одним из образцов, принадлежащих совокупности парадигматических (устоявшихся) применений правила. Последние играют роль предетерминированной (и концептуализированной) «метафизической реальности» объектов, расположенных, так сказать, напротив субъекта. Виттгенштайновский неметафизический реализм непредетерминированных новых употреблений концепта/правила глубже, чем метафизический реализм.

Понятия семейного сходства и правила/концепта являются эквивалентными. Семейное сходство есть прагматическое сходство между применениями (одного и того же) правила; оно есть (в общем случае) имплицитное правило (концепт).

Я называю семейное сходство между концептами (или их экземплификациями), которые есть применения некоторого супер-концепта, семейным сходством второго порядка. Семейное сходство второго порядка слабее, чем семейное сходство первого порядка, то есть сходство между применениями однго и того же концепта.

Многие классические понятия могут быть переинтерпретированы (обобщены) в виттгенштайновских терминах. Например, «сущность» языковой игры может быть понята как её правило. (“Das Wesen ist in der Grammatik ausgesprochen” (сущность выражается в грамматике) (^[32], 371).)

С точки зрения философии языка нет принципиальной разницы между «научным языком», «метафизическим языком» и «естественным языком». Подобно «естественном языку» в виттгенштайновском смысле, любой «язык» имеет как естественное, так и нормативное измерения. Научные, метафизические и обыденные языковые игры имеют одну и ту же природу.

Математические и физические языковые игры позволяют изучать явления естественного языка (например, явление проекции слов в новый контекст) в относительно чистых условиях. Ниже я иллюстрирую это на примерах. (Сам Виттгенштайн пользовался математическими примерами.)

Сделаем различие между (1) семейным сходством между различными применениями одного и того же концепта (применения нерадикального расширения/обобщения концепта я буду относить к применениям «того же» концепта) – то есть семейным сходством первого порядка, (2) семейным сходством между применениями (радикально) обобщённого концепта (соответственно, между концептом и его (радикальным) обобщением – другим концептом) – то есть семейным сходством второго порядка, и (3) (не семейным) сходством между подобными концептами (их применениями).

Математический пример. Концепт риманова (искривленного) пространства (радикально) обобщает концепт евклидового (плоского) пространства. Таким образом, имеется семейное сходство второго порядка между этими концептами (и их применениями). В частности, имеется семейное сходство второго порядка между плоскостью и сферой. (Однако, для тех, кто не знает, что геометрия искривленных поверхностей есть обобщение евклидовой геометрии, имеются лишь два разных объекта (соответственно, концепта): плоскость (концепт плоскости) и сфера (концепт сферы).)

Теперь немного софистики. Сфера не плоскость в собственном смысле термина «плоскость». В то же время сфера есть «плоскость» в (радикально) обобщённом смысле термина «плоскость», который включает в себя смысл «искривленная поверхность». Таким образом, можно сказать, что в одном «контексте» сфера не плоскость, а в другом «контексте» сфера плоскость. Употребление в последнем случае одного и того же слова «плоскость» лишь подчёркивает тот факт, что имеется некоторое сходство (на самом деле семейное сходство второго порядка) между двумя референтами: «плоскость» (в собственном смысле) и «сфера» (плоскость в обобщённом смысле, то есть в смысле понятия, обобщающего понятие (плоского) евклидова пространства). Мораль состоит в том, что даже если объект лишён некоторого свойства, он может иметь подобное (в смысле семейного сходства второго порядка) свойство, но не то же самое свойство в другом контексте.

Но для Трэвиса в одном контексте - при одном «понимании» - объект может иметь некоторое свойство, тогда как в другом контексте – при другом «понимании» - он может быть лишён этого же свойства. Мы увидим ниже, что примеры Трэвиса выглядят как мой пример со сферой/плоскостью.

Можно также предположить, что может существовать очень специфический контекст, в котором «сфера» является корректным применением концепта плоской поверхности в собственном смысле (заметим, что в этом случае она уже была бы не сферой, а плоскостью). Если бы такое применение концепта было найдено, можно было бы сказать, что новый плоский объект (который имеет лишь некоторое поверхностное сходство со сферой, но в действительности не является сферой) является плоским (плоскостью) и не является плоским (плоскостью) (в последнем случае - с точки зрения того же самого, но ещё не расширенного концепта плоскости). Тем не менее, такое «нарушение» бивалентности было бы лишь видимым, так как расширенное (но, в соответствии с нашим предположением, не радикально) понимание концепта доминировало бы. (Аналогичный пример: нельзя сказать, что для нас (то есть в современном контексте) действительные числа являются числами, но, для древних греков (то есть в другом контексте), они не были числами, поскольку они ещё не были открыты. Именно потому, что они ещё не были открыты, не имело смысла о них говорить. Следовательно, нет смысла говорить, что для древних греков они не были числами. Современный контекст является превосходным/доминирующим: действительные числа – числа.)

Рассмотрим теперь пример из обыденной жизни.

Предположим, что в момент удара о стену мяч заметно деформируется. Является ли он в этот момент круглым? (Это упрощённый и слегка модифицированный пример Чарльза Трэвиса.)

Для Трэвиса_, в контексте Мэри, или при её «понимании» свойства быть круглым, в момент удара мяч теряет это свойство. В качестве основания Мэри может указать на тот факт, что мяч деформирован, то есть его поверхность не имеет форму сферы. Напротив, в контексте Пьера, или при его «понимании» свойства круглости, даже в момент удара о стену мяч остаётся круглым. Одним из оснований Пьера является то, что мяч не есть мяч рэгби.

Трэвис полагает, что Мэри и Пьер имеют ввиду одно и то же свойство мяча быть круглым. Таким образом, для него принцип бивалентности нарушается: высказывание «Мяч круглый» не является ни однозначно истинным, ни однозначно ложным.

Я согласен с Уильямсоном, что примеры Трэвиса выглядят как случаи, в которых референт ключевого выражения зависит от контекста (например, наша интуиция скорее говорит о том, что Мэри и Пьер имеют ввиду разные свойства. См. также ниже). В частности, в рамках обычного контекстуалистского подхода референт слова «круглый» зависит от контекста. Но для Трэвиса зависит от контекста не референт (свойство быть круглым), а его «понимание».

Уильямсон (^[29], с. 378) также полагает, что для Трэвиса бивалентность нарушается в контекстах, в которых нет определённой ангажированности в понимании. В таких контекстах не существует matter of fact, позволяющий решить вопрос о том, имеет данный объект данное свойство или нет.

Сам Трэвис пишет (^[26], c. 262):

“There are cases, I have suggested, where, if asked ‘P?’, we would reply, ‘Well, yes and no.’ These are cases where we would not be prepared to assert that P, nor, again, that not-P. Neither assertion seems to fit the case. So, equally, we would not be prepared to assert that Р is true, nor that it is false. On the view that I am suggesting, that is because it is not so, in those cases, that P is true, nor that P is false. Aristotle’s condition is not satisfied for P; both its truth and its falsity require that. Satisfying that condition is thus a substantive part of what being true is” (я предположил, что есть случаи, когда если бы нас спросили «Р?», мы бы ответили «ОК, и да и нет». Это те случаи, в которых мы не были бы готовы ни сказать, что Р, ни сказать, что не-Р. Ни оно из утверждений не кажется подходящим в этих случаях. Следовательно, равным же образом, мы не были бы готовы ни утверждать, что Р истинно, ни что оно ложно. Согласно точке зрения, которую я предлагаю, это так, потому что в этих случаях Р ни истинно, ни ложно. Аристотелевское условие для Р не удовлетворяется; как истинность Р, так и его ложность требуют удовлетвореня этого условия. Удовлетворение уловия является, таким образом, субстантивной частью того, что значит быть истинным. Перевод мой).

Бивалентность «нарушается» в смешанных, неопределённых контекстах или для частично или полностью деконтекстуализированных высказываний. Например, для изолированного высказывания «Мяч круглый» принцип бивалентности «нарушается» в том смысле, поскольку высказывание может быть по-разному контекстуализировано. В одном контексте высказывание может быть истинно, а в другом ложным.

Существенный момент состоит в том, что для Трэвиса референт выражения «быть круглым» (то есть свойство быть круглым) не зависит от контекста. Тем не менее Трэвис утверждает, что бивалентность нарушается.

Я предлагаю интерпретацию, согласно которой бивалентность «нарушается» для новых непредетерминированных потенциальных высказываний (будучи лишь потенциальными, такие высказывания не являются полностью контекстуализированными. В этом случае неопределённость контекста, однако, является более радикальной; она является непредопределённостью контекста. Речь не идёт, например, о смешении двух хорошо определённых контекстов), которые ни истинны, ни ложны. Их истинность или ложность может быть установлена лишь post factum.

Вернёмся к примеру Трэвиса с деформированным мячом. Я выделяю следующие три опции.

Опция 1 (опция, не описанная Трэвисом). Предположим, что концепт «круглый», которым владеет Мэри, не применим к деформированному мячу в том смысле, что вопрос о его применимости к нему ещё не был рассмотрен или решён (значит, для Мэри не имеет смысла говорить о круглости или некруглости мяча; для неё мяч не круглый и не некруглый. Нет matteroffact, чтобы сделать тот или иной выбор. В этом смысле бивалентность «нарушается» (см. § 2 выше)). Предположим также, что концепт Пьера есть корректное расширение концепта Мэри (не радикальное обобщение, а лишь расширение в рамках того же самого концепта Мэри на случай его нового применения. То есть по сути сам концепт остаётся тем же) и предположим, что он применим к деформированному мячу (но не потому что мяч не является мячом рэгби. Основанием Пьера может быть, например, тот факт, что мяч деформируется лишь незначительно). Таким образом, мяч имел бы свойство «круглый» с точки зрения Пьера, или при его «понимании» свойства круглости, и в в то же время он был бы лишён этого же свойства с точки зрения Мэри в том смысле, что Мэри ещё не приняла бы решение о данном случае или бы даже не рассмотрела его (следовательно, она не могла бы рационально отрицать, что мяч имеет свойство «круглый»). Я утверждаю, однако, что описанная ситуация не представляет собой настоящее нарушение принципа бивалентности. Точка зрения Пьера была бы превосходной, или доминирующей (см. также выше примеры с плоской сферой и действительными числами). В этом случае мяч был бы просто «круглым».

Опция 1 предполагает, что возможны новые (нестандартные) употребления одного и того же концепта.

В этом же смысле я понимаю анализ Жослина Бенуаста следующего примера Чарльза Трэвиса с чёрными чернилами:

“Let’s consider the case of black ink in the inkstand. We load a fountain pen with it and we try and write. The writing is blue. Is that ink ‘blue’ or ‘black’? Depends. Depends on the way the question is meant: whether ‘being black’ for a load of ink means ‘being black in the bottle’ or ‘writing black’. In the first case, the load of ink in the bottle is black; in the second, it is not” (рассмотрим случай чёрных чернил в чернильнице. Мы наполняем авторучку чернилами, пробуем и пишем. Написанное имеет голубой цвет. Являются ли эти чернила «голубыми» или «чёрными»? Ответ неоднозначен. Он зависит от того, каким образом понимается наш вопрос: означает ли «быть чёрными» для заправляемых чернил «быть чёрными в чернильнице» или же «пишущие чёрным цветом». В первом случае заправляемые из чернильницы чернила чёрные, а во втором нет. Перевод мой) (^[5], с 418).

Я согласен с Бенуастом, что необязательно в этом случае мы имеем дело с двумя разными концептами чёрных чернил. То есть концепт «чёрные чернила» в смысле «чернила, пишущие чёрным цветом» мог бы быть (а мог бы и не быть. Мы не можем это знать заранее, при помощи лишь воображения или мысленного эксперимента) расширен таким образом, чтобы охватить случай «чёрные в чернильнице» (хотя «пишущие голубым цветом»).

Это явление концептуальной гибкости (^[5], с 418) :

The concept “black” “might apply either to the ink in the bottle in a certain understanding or to that ink as it is considered from the point of view of how it would look on the paper in another understanding. The notion of ‘black’ serves to represent either one thing, or the other” (концепт «чёрный» мог бы быть применён к чернилам в чернильнице при одном понимании или к чернилам, рассматриваемым с точки зрения того, как они выглядели бы на бумаге, при другом понимании. Понятие «чёрный» служит для представления либо одной вещи либо другой. Перевод мой).

Я интерпретирую “понимание” как “употребление” концепта. Необязательно, в двух указанных случаях речь идёт об употреблениях двух разных концептов. Может случиться, что речь идёт о разных употреблениях одного и того же концепта; то есть может случиться, что между чёрными чернилами в чернильнице (но пишущими голубым цветом) и чернилами, пишущими чёрным цветом, имеется семейное сходство.

Возвращаясь к примеру с Мэри и Пьером, (я имею ввиду опцию 1 выше, а не пример Трэвиса), концепт «круглый» Пьера играет роль аналогичную роли концепта «чёрный» в примере Бенуаста, если последний применим как к случаю «пишущий чёрным цветом», так и к случаю «чёрные в чернильнице» (то есть «пишущие голубым цветом, но в чернильнице выглядящие как чёрные»).

Oпция 2. Концепт «круглый» Пьера – (радикальное) обобщение концепта Мэри. Таким образом, он применим к деформированному мячу, тогда как концепт Мэри не применим. В этом случае мяч имеет свойство быть круглым в обобщённом смысле и только в этом смысле. Это обобщённое свойство круглости является «тем же самым» лишь в смысле семейного сходства второго порядка, то есть сходства между концептами Пьера и Мэри. Бивалентность не нарушается.

Oпция 3. Семейное сходство между экземплификациями концепта может быть искусственным образом нарушено. Это влечёт разделение концепта на два (под)концепта, имеющих разные референты. Любая инстанциация в этом случае будет иметь некоторое свойство и будет лишена «того же» свойства (на самом деле, свойства, относящегося к другому (под)концепту). Бивалентость не нарушается.

Как я уже упомянул выше, для Уильямсона примеры Трэвиса выглядят как примеры, в которых концепты отсылают к разным референтам в разных контекстах. С этим можно согласиться. С другой стороны Уильямсон, как мне кажется, не принимает во внимание возможность существования семейного сходства (первого или второго порядка) между ними. Примеры Трэвиса должны быть проанализированы в свете этого виттгенштайновского понятия.

Другими словами Уильямсон отвергает любую гомофонную трактовку примеров Трэвиса. Напротив, Трэвис рассматривает все примеры как гомофонные. (См. детали ниже.) Я полагаю, что обе позиции являются крайностями.

Проиллюстрируем понятие «понимания» Трэвиса на одном из основных его примеров: Сид говорит, что туфли Пиа находятся под кроватью.

Предложение «Туфли Пиа под кроватью» состоит из подлежащего «Туфли Пиа», которое обозначает туфли Пиа, и сказуемого «находятся под кроватью», которое указывает на общее условие: «находиться под кроватью».

Для Трэвиса это условие допускает «понимания». То есть в соответствии с нашими «местечковыми перцепциями» (parochial perceptions), мысль, которую выражает предложение, может иметь разные, но взаимоисключающие истинностные условия.

Другими словами имеется много разных способов, в сответствии с которыми можно рассматривать туфли Пиа как стоящие под кроватью. Именно наши «местечковые перцепции» «решают» каким образом следует понимать это условие в том или ином случае (например, должно ли оно пониматься как «каблуки лишь немного выглядывают из-под кровати» или же как «каблуки не видны»).

Таким образом, для Трэвиса деконтекстуализированное (но при фиксированных обстоятельствах, как это, например, имеет место в случае, когда каблуки немного выглядывают из-под кровати) высказывание «Туфли Пиа под кроватью» ни истинно, ни ложно. В одном контексте оно истинно (потому что каблуки лишь немного выглядывают из-под кровати), тогда как в другом контексте оно ложно (потому что каблуки выглядывают (пусть даже и немного) из-под кровати, то есть они не невидимы). Отличить один случай от другого позволяют местечковые перцепции. Нельзя заранее решить, будет ли высказывание истинным или ложным. И, оценивая его истинностное значение, можно легко ошибиться, если не быть предельно чувствительным к контексту. Поскольку для Трэвиса в различных контекстах предикат отсылает в одному и тому же свойству, в одном контексте туфли Пиа имеют свойство «находиться под кроватью», тогда как в другом контексте они лишены того же самого свойства. Принцип бивалентности для Трэвиса нарушается.

Таким образом, как кажется, более или менее стабильный контроль за ситуацией затруднён. Местечковые перцепции с лёгкостью могут изменить контекст и истинностное значение высказывания. Несмотря на это, Брюно Амбруаз (Bruno Ambroise) называет радикальный контекстализм Трэвиса позицией «естественного реализма» (^[2], с. 334)!

Трэвис ^[25] противопоставляет предложения обыденного языка (предложения «подлунного мира») математическим предложениям, которые с его точки зрения трактуются в рамках философии языка Готтлоба Фреге. Первые, в отличие от вторых, чувствительны к контексту.

Заметим, что это противопоставление противоречит философии математики Виттгенштайна. Хаддок ^[10] также замечает, что (если принять позицию Трэвиса, то) предложения трансцендентальной философии (условия возможности) способны избежать критики Трэвиса с точки зрения его философии обыденного языка тем же образом, что и математические предложения.

Если я правильно понимаю Трэвиса, он не иcпoльзуeт различиe между правилами/концептами и их употреблениями. Действительно, первые в известной степени (но не абсолютно) не зависят от контекста.

Для Трэвиса любое предложение обыденного языка допускает понимания. Например, это имеет место в случае предложения «Кот сидит на ковре». При одном понимании предложение означает, что реальный кот сидит на ковре, а при другом – что игрушечный кот находится на ковре (см. также этот же пример ниже).

Я полагаю, что на самом деле в этом примере Трэвис имеет дело с двумя разными концептами/правилами. Обычно мы знаем имплицитно смысл соответствующего правила: мы знаем имплицитно имеется ли ввиду реальный или же игрушечный кот. И в этом смысле предложение «Кот сидит на ковре» не допускает различных «пониманий».

В то же время верно то, что выбор правила/концепта также зависит от контекста. Говоря в виттгенштайновских терминах, смысл правила зависит от соответствующей «формы жизни». В этом смысле смысл предложения «Кот сидит на ковре» зависит от контекста. Однако, эта зависимость от контекста высшего порядка.

Таким образом, на мой взгляд, радикальный контекстуализм Трэвиса проблематичен.

Понятие «семейного сходства», которым оперирует Трэвис, на мой взгляд не всегда является понятием семейного сходства Виттгенштайна. Оно скорее обозначает некоторое (в достаточно расплывчатом смысле) подобие между «пониманиями» (или смыслами) предложения или слова, употребляемых в разных «контекстах».

Трэвис пишет ^[24]:

“(...) Souvenons-nous qu’en général nous n’utilisons pas le langage selon des règles strictes (...)” (вспомним, что, вообще говоря, мы не употребляем язык в соответствии со строгими правилами. Перевод мой).

Сказанное верно лишь в том случае, если Трэвис имеет ввиду проблему следования правилу: в общем случае нет правил для корректного применения правила.

Он также пишет (^[25], с. 27):

“We can add new ways of using words to the ways with which we are already familiar by something like ingenuity and insight, applied to the novel occasions which make such new uses for words apt” (благодаря чему-то вроде находчивости или интуиции, мы можем добавить к уже привычным нам способам употребления слов новые способы их употребления, применимые к новым случаям, которые делают эти новые употребления слов пригодными. Мой перевод).

Неясно, в каких случаях употребления слов следует считать пригодными, а в каких нет. Ссылка на «находчивость и интуицию» достаточно расплывчата.

Я согласен с Бриджиз, что для Виттгенштайна различия, которые имеют место в случае наличия семейного сходства, не влекут за собой изменений в применяемом концепте (^[8], с. 122). То есть семейное сходство предполагает применение одного и того же правила (концепта). Верно и обратное: между различными применениями концепта/правила имеется семейное сходство.

Как уже было сказано выше, для Виттгенштайна понятия семейного сходства и концепта/правила эквивалентны. Семейное сходство есть наличие общего имплицитного правила (см. также выше). Если правило эксплицитно, семейное сходство оказывается просто сходством.

Другими словами, в общем случае сходство (и тождество) нормативно: оно является сходством (тождеством) в контексте, то есть сходством (тождеством), которое в данном контексте может быть (в принципе) обосновано.

Возьмём концепт игры.

Я согласен с Бриджиз ^[8], что у всех игр есть нечто общее. Речь не идёт об общем свойстве (черте), F, таком, что концепт «игра» применим к x тогда и только тогда, когда Fx.

На мой взгляд правильный ответ (хотя он и звучит как тавтология) следующий: общим у всех игр является то, что все они игры. То есть все игры разделяют между собой не общую эксплицитную черту (свойство), а общее имплицитное правило/концепт «игра» (можно также говорить об общем имплицитном свойстве или черте).

Подобным же образом общим у всех языковых игр является то, что все они нормативные практики. Все они управляются правилами.

Для Виттгенштайна слово (концепт) «игра» применим ко всем играм, даже если между ними имеется очень мало общего. Это означает, что концепт «игра» может быть рассмотрен как супер-концепт, экземплификациями которого являются различные концепты игр. Другими словами семейное сходство имеет степени; оно может быть более или менее сильным. И можно говорить не только о семейном сходстве между играми, но и о семейном сходстве между видами игр (различными конкретными концептами игры).

Контекстуализм Трэвиса некоторым образом принимает во внимание лишь последний момент. Для Трэвиса слово «игра» имеет различные смыслы («понимания») в различных контекстах. И неясно, что есть между ними общего. Хотя Трэвис говорит о семейном сходстве, в действительности он разрывает связи между различными применениями концепта (например, между различными употреблениями супер-концепта «игра»). Таким образом он получает множество различных концептов, соответствующих различным «контекстам». И он просто постулирует наличие «семейного сходства» между ними, не объясняя подлинную природу сходства.

Таким образом, я разделяю точку зрения Бриджиз, которая считает, что для Трэвиса наличие «семейного сходства» означает, что то, что мы имеем ввиду, называя объект некоторым общим термином (например, «игрой»), варьируется от случая к случаю. (^[8], с. 121.) Другими словами зачастую у Трэвиса сам концепт игры (референт) варьируется от случая к случаю.

С другой стороны иногда Трэвис видит наличие семейного сходства и чего-то общего (общее свойство или референт) между употреблениями различных (но подобных) концептов (см. ниже мой анализ его примеров и, в частности, примера с Роем).

Возьмём следующий пример Трэвиса (^[25], с. 69; цитируется в ^[8], с. 120) :

“Suppose I say (on an occasion, of course), ‘Something satisfies the concept chair iff it is a chair. I purport to state some condition for something’s being a chair. What condition? That depends on how ‘chair’ is to be understood on the use I made of it in stating that condition: on what would count as a chair where being one is understood as it would be on that use. The idea of family resemblance (on the present reading) is that different things would so count on different occasions for the counting – on different admissible understandings of being what ‘chair’ speaks of, namely, a chair, so on different uses of ‘chair’ ” (предположим, я говорю (разумеется, в некотором случае): «Нечто удовлетворяет концепту стул тогда и только тогда, когда это стул. Моя цель состоит в том, чтобы сформулировать для предмета условие быть стулом. Какое условие? Это зависит от того, каким образом «стул» должен быть понят в употреблении термина, которое я делаю, формулируя это условие, то есть от того, что считалось бы стулом, если бы свойство быть стулом было понято в соответствии с этим употреблением. Идея семейного сходства (в настоящем прочтении) состоит в том, что в различных случаях – при различных допустимых пониманиях объекта, который обозначает «стул», а именно стула, и, следовательно, при различных употреблениях слова «стул» - различные вещи считались бы стулом. Перевод мой).

Также и в этом примере неясно, является ли для Трэвиса «семейное сходство» семейным сходством первого порядка (между различными употреблениями одного и того же концепта) или же второго порядка (между различными концептами, то есть между употреблениями некоторого супер-концепта). Дело выглядит так, как если бы он не делал различия между упоминанием и употреблением (это упрёк, который делает Трэвису Уильямсон и который Трэвис отвергает).

Брюно Амбруаз (Bruno Ambroise) объясняет употребляемое Трэвисом понятие чувствительности к случаю (occasion-sensitivity) на примере с мыслью «кот на ковре». Эта мысль (или соответствующее предложение) имеет различные «понимания» в следующих двух случаях: в одном случае я беспокоюсь о том, что мой кот может оказаться в стиральной машине, а в другом - моя младшая сетра ищет своего игрушечного кота. (^[2], с. 341)

Как мне кажется, и как я уже сказал выше, здесь речь идёт не о двух разных употреблениях одного и того же концепта кота в разных контекстах, а об употреблениях двух разных концептов (в двух разных контекстах): концепта кота и концепта игрушечного кота.

Неясно даже, есть ли семейное сходство (второго порядка) между этими употреблениями (концептами). Семейное сходство является естественным/нормативным (обосновываемым) контекстуальным сходством. Сходство между котом и игрушечным котом поверхностное. Быть может, в некотором контексте это сходство могло бы быть семейным сходством. Но такой контекст не был представлен.

В то же время Трэвис иногда рассматривает различные употребления одного и того же концепта, например, различные употребления собственного имени, как различные «понимания» (как имеющие разные смыслы) в разных контекстах.

Для Трэвиса лингвистический смысл собственного имени не вносит вклада в его употребление и в содержание ссответствующего высказывания (Travis 1989, см. также ^[8], с. 113). Для него собственное имя что-то означает (имеет смысл) лишь в конкретном случае, но не в изоляции. Как мне кажется, это позиция не является виттгенштайновской.

Например, Трэвис трактует виттгенштайновский библейский пример с Моисеем (Moses) в том смысле, что различные описания («человек, который провёл израильский народ через пустыню», «человек, который ребёнком был взят из Нила дочерью Фараона», и так далее) определяют различные референты имени Моисей в разных контекстах.

На самом деле, если я правильно понимаю философию Виттгенштайна, в её рамках «кластер» различных «описаний» играет роль множества (кластера) устоявшихся употреблений. Следовательно, все описания, относящиеся, к кластеру должны рассматриваться как укоренённые в некоторой реальности – референте имени (условие укоренённости отсутствует в отождествлении имени объекта с кластером описаний объекта, которое делает Крипке. Это недостаток подхода Крипке). Соответственно, имеется семейное сходство первого порядка между ними.

Опять же, как мы видим, понятие контекста Трэвиса не позволяет различить между употреблениями одного и того же правила/концепта и употреблениями различных (но подобных) правил/концептов. То есть Трэвиса можно интерпретировать либо как ошибочно трактующего семейное сходство в очень широком смысле (в котором имеется семейное сходство между употреблениями различных (но похожих концептов), либо, наоборот, как игнорирующего тот факт, что имеется более тесное семейное сходство первого порядка между употреблениями (одного и того же) концепта.

Хотя Бенуаст принял контекстуализм под влиянием подхода Трэвиса, его контекстуализм, как нам кажется, ближе к позиции самого Виттгенштайна, чем к позиции Трэвиса (^[3],[4],[5]).

Возьмём следующий пример Бенуаста из древнегреческой мифологии, на котором он иллюстрирует различие между понятиями инстанциации и экземплификации концепта, отдавая при этом предпочтение второму понятию ^[5].

Гектор оставляет свою жену Андромах и сына и идёт сражаться с Ахиллом. Он идёт на верную смерть. Это пример храбрости. Андромах остаётся дома, чтобы заботиться о сыне. Она знает, что Гектор никогда не вернётся. Это другой пример храбрости.

Сторонник понятия инстанциации сказал бы, что Гектор является носителем некой абстрактной конкретности (конкретного морального свойства) – инстанциации концепта храбрости, а Андромах - другой абстрактной конкретности, или другой инстанциация концепта храбрости.

Такой подход принимает во внимание тот факт, что есть разные способы быть храбрым, но он отождествяет эти способы с хорошо определёнными онтологическими сущностями (entities).

Мои возражения против понятия инстанциации следующие. Инстанциации предетерминированы. Применение концепта сводится к установлению соответствия с той или иной его инстанциацией. Это означает, что подлинно новые применения концепта оказываются невозможными. Упускается также из виду подлинная контекстуальность: онтологическая сущность, которая содержится в некоторой инстанциации может быть перемещена из одного контекста в другой, так что применение концепта определяется не контекстом, а лишь идентичностью этой сущности. Вопрос о рациональных основаниях применения концепта также отпадает (достаточно идентифицировать соответствующую онтологическую сущность). Неясно также почему разные инстанциации являются инстанциациями одного и того же концепта.

В свою очередь Бенуаст пишет, что было бы ошибкой идентифицировать различные способы быть храбрым с разными сущностями (абстрактными конкретностями), как если бы перенос одной из таких сущностей от одного человека к другому мог бы сделать его храбрым. Если бы Гектор, подобно Андромах, не пошёл сражаться с Ахиллом, а остался дома, чтобы заботиться о сыне, он скорее всего считался бы трусом. Также не очевидно, что другая женщина на месте Андромах могла бы в аналогичных обстоятельствах считаться храброй.

То, что одно и то же понятие храбрости применяется к Гектору и Андромах по-разному, обусловлено их онтологическим различием. Но это различие не есть различие в абстрактных конкретностях.

Один и тот же концепт может применяться к разным вещами разными способами, которые не взаимозаменяемы и выявляют вообще говоря разные рациональные основания для применения концепта.

Можно согласиться с Бенуастом, что понятие экземплификации предпочтительнее понятия инстанциации, потому что оно не предполагает поиска соответствия между концептом и свойством объекта (к которому применяется концепт), о котором мы уже заранее знали бы, чем оно является. Как раз наоборот, понятие экземплификации позволяет совершенно разным (и вообще говоря непредсказуемым) вещам быть примерами одного и того же концепта. Подлинный концепт определяется не своими «инстанциациями», а полнокровными (реальными) примерами своих применений. Это виттгенштайновский взгляд на концепт.

Бенуаст пишет, что если бы концепт храбрости был применим только к Гектору, это был бы другой концепт храбрости.

На наш взгляд вопрос о применимости концепта храбрости к Гектору, но не Андромах имеет следующий нюанс.

Концепт храбрости, мог бы (первоначально) быть применим лишь к Гектору (но не Андромах - согласно условию), но в то же время он мог бы быть естественным образом расширен так, чтобы оказаться также применимым и к Андромах. При этом мы имели бы « тот же самый», но (не радикально) расширенный, концепт.

Если же область применимости концепта храбрости (применимого лишь к Гектору) не могла бы быть расширена, мы имели бы действительно другой концепт, которому соответствовало бы свойство быть храбрым в некотором другом смысле. Я полагаю, что именно этот случай имеет ввиду Бенуаст.

Могло бы также оказаться, что в аналогичных (или других) обстоятельствах концепт храбрости, применимый и к Гектору и к Андромах, оказывается неприменимым к другой женщине, находящейся в тех же обстоятельствах, что и Андромах (мы уже упомянули этот случай выше). Тогда эта женщина не была бы храброй, либо она считалась бы «храброй» в некотором другом смысле, который отличен от смысла, в котором храбрыми считаются Гектор и Андромах. То есть в этом случае мы тоже имели бы два разных концепта храбрости.

Сказанное выше имеет прямое оношение к введённому мною различию между семейным сходством первого порядка (сходством между применениями одного и того же концепта) и семейным сходством второго порядка (сходством между применениями разных концептов). Таким образом, в примере с Гектором и Андромах Бенуаст, как мне кажется, по-своему принимает во внимание это различие.

Позиция Трэвиса, если я его правильно понимаю, другая. Он сказал бы, что есть два разных «понимания» слова «храбрый», так что при одном понимании (в одном контексте) Андромах храбра, тогда как при другом понимании – нет. Для Трэвиса это не означало бы, что мы имеем дело с двумя разными коцептами (соответственно, свойствами храбрости). Напротив, он сказал бы, что в обоих случаях речь идёт об одном и том же свойстве быть храбрым.

Таким образом, как мне кажется, контекстуализм Трэвиса неудовлетворителен. Если я правильно понимаю Трэвиса, он не делает различия между лингвистическим смыслом и семантическим смыслом. Для него есть лишь два смысловых уровня. Понятие правила не играет никакой роли. В частности, понятие семейного сходства не находится в связи с понятием правила. Как следствие, понятие «понимания» не является удовлетворительным (я полагаю, что в первом приближении то, что Трэвис называет «пониманием» соответствует тому, что я называю «смыслом-употреблением»).

Старый контекстуалистский подход, однако, также неудовлетворителен. Он принимает во внимание лишь лингвистический смысл и интерпретирует его в разных контекстах. Он пренебрегает срединным уровнем правила/концепта и, соответственнно, понятием семейного сходства. Как следствие, он неправильно трактует прагматический смысл.

Для современного контекстуализма семантическое значение зависящих от контекста выражений может вырьироваться от случая к случаю не как функция некоторой объективной черты контекста, а как функция того, что говорящий имеет ввиду (см., например, ^[20]). То есть контекстуализм отвергает «модулярную» точку зрения, согласно которой семантика и прагматика не смешиваются, то есть принадлежат двум различным «модулям» (семантика определяет условия истинности (содержание), которые прагматика принимает в качестве исходного данного) – «буквальный смысл», то есть то, что говорится, и «прагматический смысл», то есть то, что имеется ввиду, – и «буквалистскую» точку зрения, согласно которой большинство выражений (за исключением индексикальных выражений) не чувствительны к контексту и, в частности, существуют вечные предложения. (Например, семантический минимализм (см., например, ^[9]) утверждает, что чувствительность к контексту является весьма ограниченным явлением, соответствующим, грубо говоря, выражениям, принадлежащим некоторому базовому множеству.)

Прагматическая компетентность требуется для того, чтобы определить что говорится (зависимость от контекста не является ни лексической двусмысленностью, ни речевой импликатурой). Семантика, без какой-либо примеси прагматики, даёт лишь схематические условия истинности, характеры, или «пропозициональные радикалы», но не полнокровное содержание (истинностные условия).

Реканати различает «методологический контекстуализм», согласно которому выражения могут быть чувствительны к контексту, но мы не знаем заранее, которые из них чувствительны, а которые нет («in any case, we don’t know in advance whether a given expression is, or is not, context-sensitive: it is an empirical question, to be resolved through linguistic analysis» (в любом случае мы не знаем заранее, является ли данное выражение чувствительным к контексту или нет: это эмпирический вопрос, который должен быть разрешён при помощи лингвистического анализа. Перевод мой» ^[20]), и «радикальный контекстуализм», согласно которому все выражения являются (в действительности) чувствительными к контексту (следовательно, не существует «вечных предложений (sentences)», выражающих не зависящeе от контекста предложениe (в смысле proposition)). Радикальный контекстуализм также утверждает, что содержание (как условия истинности) может быть изменено не только благодаря насыщению (когда индексикальному выражению приписывают контекстуальное значение), но также и благодаря свободным прагматическим процессам модуляции.

Реканати предлагает умеренный контекстуализм, отвергающий модулярную точку зрения и принимающий тезис о всепроникающей чувствительность к контексту. При этом отличие от радикального контекстуализма лишь в степени. Умеренный контекстуализм Реканати и радикальный контекстуализм отвергают «допущение Фреге», что лингвистический смысл выражений, которым оно обладает в соответствии с правилами языка, то есть буквальный смысл, вносит вклад в содержание высказываний (в контексте). Это допущение предполагает, что (изолированные) лингвистические выражения имеют смысл. Радикальный контекстуализм, но не умеренный контекстуализм Реканати, отвергает и это предположение. ^[19]

Хотя изолированное слово (или фраза) для Реканати имеет смысл, этот смысл может изменяться (модулироваться) в зависимости от контекста. Например, слово «лев» имеет (буквальный) смысл, но в определённом контексте оно может означать статую льва, а не настоящего льва. Соответствующий смысл выражения, содержащего это слово, образуется в соответствии с законами композиционной семантики. Таким образом, истинностные условия высказывания определяются лингвистическим смыслом выражения и контекстуальным параметром. При этом речь идёт о так называемых «свободных прагматических процессах», а не об индексикальной прагматике (прагматическом «насыщении»). ^[19]

В ^[18] Реканати сделал различие между семантической интерпретацией выражения в контексте - «лектоном» -, и остеновским (Austinian) предложением, состоящим из лектона и оценочной ситуации. Лектон полностью артикулирован. Неартикулированные составляющие может содержать лишь остеновское предложение.

Например, для Реканати выражение «идёт дождь» в оценочном контексте имеет в качестве неартикулированной составляющей место.

Как мне кажется, если сравнить мою точку зрения с точкой зрения Реканати, то в первом приближении «лектону» соответствует «правило» (которое также как и лектон само может зависеть от контекста), а остеновскому предложению – употребление правила. Различие, которое делает Реканати в (Recanati 2010, с. 32), между устоявшимся смыслом (standing meaning) и ситуативным смыслом (occasion meaning) слова (или фразы) также соответствует нашему различию между смыслом правила/концепта, или смыслом изолированного слова (фразы), и смыслом-употреблением.

Точнее говоря, моя точка зрения состоит в том, что имеется три смысловых уровня, которые не отделены чётким образом друг от друга: 1. Лингвистический смысл (условный смысл, или характер) не вносит вклада в пропозициональное содержание. 2. Семантический смысл правила/концепта (может варьироваться вместе с вариацией контекста, но) вносит свой вклад в пропозициональное содержание. 3. Прагматический смысл, или смысл-употребление правила/концепта, есть собственно смысл. Это полнокровный смысл, который не есть композиция двух компонент: семантического смысла и прагматического смысла (не есть нечто вроде насыщенного семантического смысла). Смысл выражения, рассмотренного в изоляции (смысл правила/концепта), не вносит вклада в полный смысл как отдельная компонента.

Семантический смысл – смысл употребляемой (изолированной) фразы – как бы полностью «растворяется» в прагматическом смысле – обогащённом смысле фразы (фразы в употреблении), так что нет смысла говорить о двух компонентах смысла-употребления: семантической и прагматической.

Возьмём следующий пример Хилари Путнама (Hilary Putnam ^[16]) ^[20] :

«In many cases, Putnam points out, we start with the reference: the noun is associated with contextually given exemplars known to fall into the extension of the noun, or, on a more refined picture, with a stereotype used to identify the exemplars to be found in one’s local environment. What determines the extension of the noun is not the lexically given stereotype, however, but a certain relation R of similarity to the local exemplars. So the extension-determining sense of an expression is context-dependent on two counts: it depends upon the contextually given exemplars (e.g. whether the transparent, thirst-quenching liquid around us is H20 or XYZ), and it depends upon the relation R, which itself may vary according to the interests of the conversational participants (Putnam 1975: 238-39). The sense thus determined in context is utterly different from the lexical meaning of the noun, which Putnam describes as a „vector‟ comprised of, inter alia, a „semantic marker‟ (e.g. liquid) and the exemplar-fixing stereotype» (Путнам указывает на то, что во многих случаях мы начинаем с референта: существительное ассоциируется с контекстуально данными экземплярами, о которых известно, что они принадлежат экстенсионалу (extension) существительного, или, в случае более утончённого подхода, со стереотипом, используемым для идентификации экземпляров, которые находятся в чьей-либо окружающей среде. Экстенсионал существительного определяет, однако, не лексически данный стереотип, а некоторое оношение R подобия с локальными экземплярами. Таким образом, смысл выражения, определяющего экстенсионал, зависит от контекста в двух смыслах: он зависит от контекстуально данных экземпляров (то есть от того, является ли прозрачная, утоляющая жажду жидкость вокруг нас H20 или XYZ), и он зависит от отношения R, которое само может варьироваться, в засисимости от интересов участников общения (Putnam 1975: 238-39). Определяемый таким образом в контексте смысл совершенно отличается от лексического смысла существительного, который Путнам описывает как «вектор», состоящий, помимо прочего, из «семантического маркера» (например, жидкость) и экземпляров, фиксирующих стереотип. Перевод мой).

Я интерпретирую отношение подобия R как виттгенштайновское семейное сходство, которое связывает различные употребления (смыслы, то есть прагматические смыслы как смыслы-употребления правила/концепта) одного и того же концепта. Различные стереотипы (виды примеров) соответствуют различным концептам/правилам (или «формам жизни»). Между ними может быть семейное сходство второго порядка (то есть более слабое семейное сходство). Вопрос о наличии семейного сходства нельзя решить заранее, но лишь на практике/опыте.

Я вкратце резюмирую теорию смысла Трэвиса (см., например, ^[26], с. 267-269) в сравнении с моей собственной точкой зрения.

Возьмём выражение « (есть ) голубой ».

1. «(Есть) голубой» говорит о том, что нечто является голубым. Это свойство выражения «(есть) голубой».

2. Свойство быть голубым допускает понимания.

3. Свойство быть голубым, о котором говорит выражение «(есть) голубой», нейтрально по отношению к его различным «пониманиям».

Для Трэвиса при одном понимании один и тот же объект может быть голубым (иметь свойство «голубой»), а при другом понимании нет. То есть при одном понимании (в одном контексте) высказывание «Объект А голубой» может быть истинным, а при другом понимании ложным.

Связь между смыслом и истиной для него следующая: «Meaning might supply some materials for truth; but some materials must come from elsewhere» (смысл может давать некоторый материал для истины; но некоторый материал должен также привноситься со стороны. Перевод мой) (^[26], с. 268).

Высказывание истинно или ложно в зависимости от его «понимания», которое есть результат взаимодействия между его лингвистическим/семантическим смыслом (описанием вещей, которые предлагают слова), миром (тем как устроен мир, самими вещами) и контекстом (то есть особым характером конкретного случая, в котором данные слова употребляются для описания вещей). Оценка высказывания требует, таким образом, восприимчивости (sensitivity) к контексту, то есть к тому, каким образом слова приспосабливаются к конкретным обстоятельствам их употребления. ^[22] (На мой взгляд такая точка зрения допускает слишком большую контекстуальную пластичность без постановки вопроса о смысле подобия между различными контекстами.)

Трэвис отвергает дефлационизм, который с его точки зрения (и с этим можно согласиться) не принимает во внимание явление чувствительности к контексту. ^[22]

Быть может, однако, дефлационизм (тривиальности дефлационизма) может быть модифицирован, наполнен, так сказать, жизнью, таким образом, чтобы принять во внимание явление чувствительности к контексту (останется ли он ещё при этом «дефлационизмом» - вопрос терминологический).

Я предлагаю, например, интерпретировать дефлационистский принцип соответствия, «“P” истинно тогда и только тогда, когда P») следующим образом: «x есть P» истинно тогда и только тогда, когда правило/концепт P (ассоциированное с предложением „Р“) применимо к объекту x (и в этом смысле объект x есть P). Например, «x есть игра» истинно тогда и только тогда, когда слово «игра» применимо к объекту x (и в этом смысле объект x есть игра). Будучи виттгенштайновским правилом, Р уже сделано из «плоти и крови». Истина в конкретном случае есть корректное (успешное) применение этого правила. Истина как соответствие (в области устоявшихся (парадигматических) применений правила/концепта) – вторичное понятие.

В этой связи отметим, что согласно Хью Прайсу дефлационистское «семантическое восхождение» Куайна не самом деле не есть восхождение. «‘Снег белый‘ истинно тогда и только тогда, когда снег белый» есть употребление (а не упоминание) предложения ‚Снег белый‘, при котором мы всегда остаёмся на уровне объектов реальности (не поднимаясь на собственно лингвистический уровень). Куайн говорит, что называя предложение «Снег белый» истинным, мы называем снег белым. (См. цитирование Куайна в ^[36], с. 9.)

4. Если в некотором случае мы употребляем «(есть) голубой» по отношению к некоторому объекту (например, чтобы что-то сказать об озере Лак Леман), так что это выражение означает то, что оно обычно означает (Трэвис говорит о смысле выражения в английском языке), то объект (например, озеро Лак Леман) будет описан как голубой. При этом «in the circumstances of your so speaking there may (though need not) be something that would, naturally, reasonable, be understood by a lake’s being blue» (в обстоятельствах употребления языка (speaking) может (хотя и не обязано) быть нечто, что естественным и разумным образом было бы понято как указывающее на голубизну озера. Перевод мой) (^[26], с. 269).

Для Трэвиса выражение «Лак Леман (есть) голубое» предназначено для производства соответствующего акта, то есть для производства инстанциации голубой вещи, её конкретного понимания. Понимание определяется контекстом.

5.Смысл «(есть) голубой» не определяет, когда и для чего употребление этого выражения было бы истинно.

Ниже я сравниваю точку зрения Трэвиса с моей собственной (как я полагаю) виттгенштайновской точкой зрения.

Как я уже сказал выше, я различаю характер (лингвистический смысл), концепт/правило (я называю это семантическим смыслом) и содержание или смысл-употребление высказывания (употребление правила/концепта). В первом приближении «смысл-употребление» соответствует трэвисовскому «пониманию».

1. Прежде всего «(есть) голубой» имеет лингвистический смысл, или характер. Семантический смысл определяется характером в контексте. Возьмём обычный семантический смысл слова «голубой». Соответствующее правило/концепт определяется набором парадигматических случаев его употребления. 2. Правило/концепт может быть употреблено в различных более конкретных контекстах (случаях) по-разному. Каждое употребление правила есть «языковая игра», имеющая свой собственный смысл-употребление. 3. Смысл правила нейтрален по отношению к смыслам-употреблениям и вносит лишь частично в них вклад; частично вклад в смысл-употребление вносит контекст. 4. По определению все употребления правила/концепта управляются одним и тем же правилом/концептом. Между ними имеется семейное сходство. Например, «(есть) голубой» в различных контекстах будет отсылать к одному и тому же свойству быть голубым, хотя смыслы-употребления (содержания) будут различными в различных контекстах. 5. Новое применение правила не является предетерминированным. Нельзя просто вообразить новый контекст и ответить на вопрос о том, будет ли применение правила в нём истинным или ложным. Оно могло бы быть истинным или ложным. Оно могло бы быть применением того же концепта или другого (но подобного или более общего) концепта. Лишь реальная ситуация позволяет ответить на поставленный вопрос.

Таким образом, мой взгляд на смысл имеет определённые сходства со взглядом Трэвиса. Трэвис не делает, однако, различия между характером (лингвистическим смыслом) и семантическим смыслом (смыслом правила/концепта).

Я согласен с Уильямсоном, что Трэвис игнорирует существование характера и описывает все случаи как гомофонные, то есть как соответствующие одному и тому же свойству/референту.

В то же время, как мне кажется, сам Уильямсон не делает различия между лингвистическим смыслом и смыслом правила/концепта.

Вот что предлагает Уильямсон:

“Why should the contextual variation to which Travis points not be conceived as unobvious contextual variation in reference that yields unobvious failures of homophonic reporting in indirect speech?” (почему контекстуальная вариабельность, на которую указывает Трэвис, не может быть понята как неочевидная контекстуальная вариабельность референта, которая приводит к неочевидному нарушению гомофонного описания непрямой речи? Перевод мой) (^[29], с. 380).

Он употребляет лишь различие между характером и содержанием, которое делает Каплан (Kaplan). Характер – лингвистический смысл. Содержание – смысл характера в контексте. Уильямсон также допускает возможность незначительного и незаметного сдвига самого лингвистического смысла. Например, мой имеет лингвистический смысл, но также и разные референты в разных контекстах. Если я употребляю слово мой, оно отсылает ко мне. Если Джон употребляет это слово, оно отсылает к Джону.

Для Уильямсона то же самое верно для любого слова. Например, слово круглый в рассмотренном выше примере в двух контекстах (в контексте Мэри и в контексте Пьера) могло бы отсылать к двум разным свойствам (иметь два разных референта).

Можно согласиться с Уильямсоном, что Трэвис трактует постоянство лингвистического смысла как достаточное условие для гомофонного описания в разных контекстах. Это, конечно, неправильно. Как ясно из вышесказанного, у меня достаточным условием для гомофонного описания в различных контекстах является постоянство не лингвистического смысла, а концепта/правила (то есть не лингвистического правила, а правила в смысле виттгенштайновской «философской грамматики»).

В то же время, как кажется, Уильямсон не принимает во внимание прагматическое (в широком виттгенштайновском смысле) явление непредетерминированного расширения области применения концепта (так называемое явление «открытой текстуры»).

Очевидно, что его подход пригоден в случае индексикальных выражений и указательных местоимений. Например, в разных контекстах «я» отсылает к разным людям, а «это» указывает на разные объекты.

Однако, Уильямсон полагает, что нечто похожее имеет место и для таких слов как «круглый» в рассмотренном выше примере Трэвиса с деформированным в момент удара о стену мячом. Для Уильямсона это слово имеет скрытый индекс. То есть для Пьера и Мэри оно отсылает к разным свойствам.

Я вижу проблему по-другому. Я полагаю, что проблема в том, имеются ли два разных концепта (соответствующих двум разным свойствам), применимых, соответственно, к недеформированному мячу (концепт Мэри) и деформированному мячу (концепт Пьера), - или же имеется один и то же концепт применимый в обоих случаях (то есть подлинное расширение области применимости (одного и того же) концепта Мэри на случай деформированного мяча). В последнем случае слово «круглый» имеет только один референт (обозначает одно и то же свойство в обоих контекстах). Но условия применимости слова вариабельны; они включают в себя случай деформированного мяча.

Таким образом, как мне кажется, Трэвис преувеличивает явления открытой текстуры. Он не ставит вопрос о вариабельности самого концепта. Как следствие, он не делает различия между употреблениями концепта и употреблениями похожего, но отличного концепта. Напротив, Уильямсон, как мне кажется, игнорирует или минимизирует это явление. Обе позиции отличны от позиции Виттгенштайна.

Уильямсон говорит об «истинности» или «ложности» предложения (в смысле sentence), s, в контексте,c, высказывания: «Say (s, c, P)» означает ‘s [потенциально употребляемое предложение] в контексте cговорит [употребляется, чтобы сказать] что P», где «P» - повествовательное предложение. (^[29], с. 377.) (Подчеркнём, что Уильямсон говорит о «потенциально употребляемых» предложениях/фразах («as potentially uttered»).)

Это выглядит как стандартный модулярный взгляд на язык, критикуемый современными прагматистами (см., например, ^[20] и выше), хотя Уильямсон признаёт, что сам лингвистический смысл может меняться.

Заметим также, что содержание нового высказывания (в новом, ещё не установленном контексте) не может быть предетерминированным. Таким образом, оно не может быть представлено как Say (s, c, P). Представление Say (s, c, P) есть представление post factum. То, что Уильямсон говорит о потенциально употребляемых предложениях, по-видимому, означает, что он предполагает предетерминированность содержания. (Ниже я интерпретирую условие предетерминированности как условие, эквивалентное трэвисовскому «условию Аристотеля».)

Уильямсон формулирует принцип бивалентности так: «If a sentence in a context says that something is so, then the sentence is either true or false in that context» (если в контексте предложение (фраза) говорит, что нечто есть то-то и то-то, то в этом контексте предложение либо истинно, либо ложно. Перевод мой) (^[29], с. 378). Если предложение ни истинно, ни ложно, то, строго говоря, оно ничего не говорит.

Уильямсон показывает, что в основе принципа бивалентности лежат более фундаментальные принципы. В частности, он может быть выведен из определения истины при помощи известной схемы Тарского и принципа исключённого третьего классической логики (см. ^[29], см. также ^[35]).

Трэвис говорит об «истинности» или «ложности» высказываний (sayables), высказываний, что Р (saying that P). Он вводит следующее условие: «To say of what is either that it is or that it is not; or to say of what is not either that it is not or that it is» (сказать о том, что есть, либо что оно есть, либо что оно не есть; или сказать о том, что не есть, либо что оно не есть, либо что оно есть. Перевод мой). Он называет это условие условием Аристотеля. Высказывания (sayables), которые удовлетворяют этому условию, либо истинны, либо ложны.

Трэвис согласен с Аристотелем, что «to say of what is that it is not, or of what is not that it is, is false, while to say of what is that it is, or of what is not that it is not, is true» (сказать о том, что есть, что оно не есть, или о том, что не есть, что оно есть, ложно, тогда как сказать о том, что есть, что оно есть, или о том, что не есть, что оно не есть, истинно. Перевод мой) (Metaphysics Г 7.27).

Трэвис также утверждает, что существуют высказывания (sayables), которые не удовлетворяют условию Аристотеля. Такие высказывания (sayables) ни истинны, ни ложны. Поэтому он не согласен со следующим утверждением Аристотеля: «So that he who says of anything that it is, or that it is not, will say either what is true or what is false» (таким образом, тот, кто скажет о чём-то, что оно есть, или что оно не есть, скажет либо то, что истинно, либо то, что ложно. Перевод мой) (Metaphysics Г 7.27).

Другими словами, принцип бивалентности имеет место тогда и только тогда, когда выполняется условие Аристотеля.

Как понимать нарушение этого условия?

Согласно Трэвису наша языковая активность (которая зачастую не отделима от нашей активности в мире) не сводится лишь к удовлетворению условия Аристотеля. Это условие нарушается, например, когда мы идём на прогулку. Аналогичным образом, некоторое высказывание (saying) «P» также не обязано ему удовлетворять. Бивалентность может нарушаться, поскольку могут быть как (не окончательные) основания полагать, что «P» истинно, так и (не окончательные) основания полагать, что «P» ложно (см. также выше уильямсоновское объяснение того, что Трэвис называет нарушением бивалентности).

Рассмотрим некоторые примеры (мысленные эксперименты) Трэвиса ^[26].

Примеры Трэвиса с предполагаемым нарушением принципа бивалентности ^[26].

Пример с Роем (^[26], с. 259).

“Consider being a bachelor. To win its campaign against premarital sex, the State of Oklahoma passes a law marrying everyone born in the state at birth. (Some random method is used to pair up – of course – babies of opposite sexes.) These marriages are not recognized in any state west of the Rockies, or east of Dubuque and north of the Ohio, and in few others. Roy was born and raised in Oklahoma. So, in that state, he is married to one Laverne, whom he has never seen. Looking to better his prospects, he arrives, at age 30, in Providence, Rhode Island, where he proceeds to cut a fine figure. Is Roy a bachelor? (A pressing question for several of the female persuasion.) Well, yes and no. He is in a way, and he is not in a way. You cannot just say that he is, or that he is not. Neither is exactly true. We are accustomed to categorize people as bachelors or not. But, thanks to the State of Oklahoma, the world is not cooperating with our efforts in the direction” (рассмотрим вопрос о том, что значит быть холостяком. Чтобы предотвратить добрачный секс, штат Оклахома принимает закон, согласно которому все новорождённые в штате вступают в брак в момент рождения. (Для создания пар, конечно же между младенцами разных полов, используется некоторый вероятностный метод.) Эти браки не признаются вo всех штатах к западу от Рокиз, к востоку от Дюбук и северу от Огайо, и в ряде других. Рой родился и вырос в Оклахоме. В этом штате он женат на Лаверне, которую он никогда не видел. В тридцателетнем возрасте в поисках лучших перспектив он приезжает в Провиденс, Род Айлэнд, где он пытается произвести впечатление. Является ли Рой холостяком? (Насущный вопрос для некоторых женщин.) ОК, и да и нет. В известной степени да, и в известной степени нет. Вы не можете просто сказать, что он холостяк или что он не холостяк. Ни то, ни другое не является в точности верным. Мы привыкли категоризировать людей как холостяков или нет. Но благодаря штату Оклахома мир не кооперирует с нашими усилиями в этом направлении. Перевод мой).

Проанализируем отдельные составляющие этого примера, а также их комбинации при различных допущениях.

1. Описанная ситуация (мысленный эксперимент) является не реальной возможностью, а скорее чисто воображаемой, не основанной на корректном употреблении концептов. Следовательно, выводы, делаемые на основе этого примера не могут быть использованы в качестве предпосылок философских аргументов.

Другими словами, строго говоря, описанная ситуация бессмысленна. Не имеет смысла спрашивать действительно ли Рой женат или нет,

2. Принятый в Оклахоме закон настолько искусственен, что его нельзя принимать всерьёз. Другими словами обычный концепт женатого мужчины в действительности не применим к Рою даже в его собстенном штате. Рой не женат. Он «женат» лишь в условном смысле, то есть в смысле принятого «закона». Этот условный смысл очень отличается от обычного смысла слова «женат». (Мысленный эксперимент такого рода может быть, в принципе, реализован в реальной жизни.)

Таким образом, ни в случае 1, ни с случае 2 проблем с бивалентностью не возникает.

3. Предположим теперь другую крайность: предположим, что дело обстоит так, что принятый в Оклахоме закон имеет подлинную нормативную силу. То есть Рой (действительно) женат в Оклахоме (каким образом это возможно? См. ниже).

В соответствии с описанием Трэвиса в штате Провиденс, Род Айлэнд он считается холостяком. Тем не менее, согласно нашему предположению, он (действительно, а не условно) женат. Верно то, что он женат в Оклахоме, а не в Провиденс, Род Айлэнд. Но это лишь даёт ему возможность жениться ещё и в Провиденс, Род Айлэнд. Принцип бивалентности не нарушается.

Для Трэвиса, однако, воображаемый им мир устроен так, что принцип бивалентности нарушается. Для него вопрос “Является ли Рой холостяком?” имеет следующий (неопределённый) ответ: “И да и нет” (или: “В известной степени он холостяк и в известной степени нет”). На мой взгляд такой ответ ошибочен.

4. Зададимся теперь вопросом о том, почему в штате Провиденс, Род Айлэнд Рой считается холостяком. Возможны варианты. 4.1. Если ситуация такова, каковой она описана в пункте 2, то закон Оклахомы не должен быть принят всерьёз ни в каком штате. 4.2 Если ситуация такова, каковой она описана в пункте 3, то во всех штатах Рой должен быть признан женатым мужчиной. Причины непризнания могут быть различными: когнитивная неспособность или некомпетентность (Рой женат в настолько необычном смысле, что обыватель и даже специалисты других штатов не способны идентифицировать его как женатого человека), или, например, наличие некоторых политических оснований.

5. Ситуация та же, что и в пункте 3, и Рой признаётся женатым мужчиной даже в Провиденс, Род Айлэнд. Возможны варианты.

5.1. Рой признан женатым мужчиной в Провиденс, Род Айлэнд, несмотря на то, что в Провиденс, Род Айлэнд нет закона, аналогичного тому, который был принят в Оклахоме, так что в Провиденс, Род Айлэнд женятся лишь традиционным образом. Другой способ женитьбы был бы очень искусственным для устоявшейся в Провиденс, Род Айлэнд «формы жизни».

В этом случае Рой был бы холостяком в Провиденс, Род Айлэнд лишь в определённом смысле, то есть в том смысле, что он был бы женат не в том смысле, в котором женятся в Провиденс, Род Айлэнд. Тем не менее, он был бы действительно (а не условно) женатым мужчиной (в том числе и в Провиденс, Род Айлэнд). В то же время в Провиденс, Род Айлэнд он был бы исключением, потому что только он был бы женат нетрадиционным образом.

В пункте 3 выше мы поставили вопрос: «Каким образом это возможно?». Попытаемся на него ответить.

Прежде всего заметим, что в рамках описания примера, предложенного Трэвисом, мы не знаем и не можем знать, будет ли Рой в своём собственном штате Оклахома (действительно) холостяком или же (действительно) женатым человеком. Нам известна лишь тривиальность: он женат в смысле закона, принятого в Оклахоме (но этот закон может оказаться чистой условностью). Мы не знаем и не можем знать, имеет ли этот закон подлинную нормативную силу. Более того, мы даже не знаем в каком смысле он мог бы иметь подлинную нормативную силу.

В терминологии Неда Блока (Ned Block) ^[34] результат мысленнного эксперимента Трэвиса недоступен и мета-недоступен. Анализируемый Жослином Бенуастом (^[3], с. 182) пример Трэвиса с летающей свиньёй относится к той же категории). Мы сталкиваемся с проблемой «мета-недоступности», когда мы пытаемся применить концепты в области, в которой они не применимы или пока что не применимы. В таких случаях мы даже не знаем в каком смысле они могли бы считаться применимыми или нет.

Уильямсон описывает структуру примеров Трэвиса так: в одном контексте предложение говорит, что P, и P понимается так, что предложение истинно. В другой контексте оно тоже говорит, что P, но P понимается так, что предложение ложно. В третьем контексте предложение тоже говорит, что P, но в этом контексте нет достаточной ангажированности ни в принятии понимания «Р» в первом смысле, ни в принятии его понимания во втором смыле. В третьем контексте Р ни истинно, ни ложно.

Можно согласиться с Уильмсоном, что это не означает нарушения принципа бивалентности, поскольку. в третьем контексте предложение просто ничего определённого не говорит. Сам Трэвис указывает на то, что «утверждать, что Р» (saying that P) имеет два смысла. Согласно одному из них, P бессмысленно. Однако, Трэвис предпочитает другой смысл «утверждать, что Р» (saying that P). Этот другой смысл я переинтерпретирую как смысл правила/концепта, а не смысл его употребления (так сказать, полный смысл).

6. Вернёмся к ситуациям, описанным в пунктах 3 и 5. Рой действительно женат в штате Оклахома, то есть концепт «женат» каким-то (неизвестным нам образом) был расширен, так что он оказывается применимым к Рою. Я полагаю, что есть степени расширения концепта:

6.1. Рой действительно (а не только условно) женат, но он женат лишь, так сказать, в слабом смысле. То есть имеется семейное сходство между стандарным смыслом слова «женат» и его расширенным смыслом, но это сходство является достаточно удалённым (то есть Рой женат в обобщённом смысле). В этом случае следует говорить о двух разных концептах, ассоциированных со словом «женат», о двух разных смыслах и референтах слова. Рой не будет женат в исходном смысле слова «женат».

6.2. Расширение концепта «женат» достаточно умеренно, так что концепт «женат» (смысл и референт слова «женат», но не смысл-употребление слова) остаётся тем же самым. В этом случае Рой будет просто женат (то есть женат в сильном смысле).

Во всех случаях принцип бивалентности выполняется.

Лишь на практике (и прибегая к ассоциированным с ней основаниям) можно установить, является ли расширение концепта достаточно удалённым или нет, остаётся ли концепт тем же самым или же нет.

Посмотрим ещё раз на ситуацию, описанную в пункте 5.1. «Форма жизни» в Провиденс, Айлэнд такова, что вследствие культурной специфичности этой формы жизни концепт «женат» никогда не был расширен на нестандартные случаи и, быть может, не может быть расширен. Можно ли сказать, что поскольку форма жизни в Оклахоме допускает нестандартные случаи, она является «высшей» по сравнению с формой жизни в штате Провиденс, Айлэнд? Как кажется, обе практики «соизмеримы», потому что одна из них шире, чем другая. Можно также вообразить обратную ситуацию: реальное употребление концепта «женатый» не расширено, а сужено тем или иным образом. В этих случаях более развитая практика будет доминировать. Бивалентность не будет нарушаться.

Пример с таблетками.

Сингл Рой начинает употреблять таблетки с целью изменить свой пол. Один день он Рой, другой день она Роина. (См. детальное описание в ^[26], с. 259.)

Обычно слово «холостяк» означает «неженатый мужчина». Является ли Рой холостяком в описанном случае?

Для Трэвиса, и да и нет, поскольку в этом случае мир устроен так, что определённого ответа «да» или «нет» не существует (то есть для Трэвиса нарушается «условие Аристотеля»).

Заметим, что подобно описанному выше случаю с женитьбой Роя в штате Оклахома, описание данного случая является гипотетическим, абстрактным и, следовательно, недоопределённым. Таким образом, можно просто сказать, что вопрос бессмысленен и на него нет ответа.

Лишь реальная практика могла бы дать однозначный ответ на поставленный вопрос. Один из возможных (но не предопределённых) ответов мог бы быть, например, таким: поскольку Рой не сохраняет свою половую идентичность, в один день он холостяк (когда он Рой), в другой день – нет (когда она Роина).

Бивалентность не нарушается.

Пример с кошельком (см. описание примера в ^[26]).

Применим (ли один и то же) концепт «кошелёк» как к кожаному кошельку, так и к «кошельку», сделанному из твёрдой бумаги и используемому в тех же ситуациях и тем же образом, что и обычный кожаный кошелёк, или же следует говорить о двух разных концептах кошелька (быть может связанных между собой неким удалённым семейным сходством)? (При этом можно детально описать ситуацию, в которой используются и тот и другой «кошельки».)

На мой взгляд в принципе ответ может быть и «да» и «нет». Но мы не можем знать ответ заранее с определённостью. Prima facie разумно предположить, что имеется два разных концепта, отсылающих к двум разным свойствам: свойству «быть кошельком» и свойству «быть бумажным кошельком».

Описание Трэвиса не позволяет решить вопрос о том, применим ли концепт «кошелёк» к сконструированному бумажному кошельку. Хотя «(кожаный) кошелёк» отсылает, в частности, к парадигматическим случаям (кожаных) кошельков (то есть по умолчанию), никаких парадигматических случаев сконструированных бумажных кошельков не упоминается. Случай сконструированного из твёрдой бумаги кошелька остаётся достаточно нестандартным. Даже связь между двумя концептами кошелька кажется (может оказаться) достаточно слабой.

Мы могли бы «поэксперементировать» с описанием Трэвиса, пытаясь практически связать концепты и их употребления. И только тогда, post factum, мы могли бы решить успешны мы или нет. Заранее у нас есть как основания в пользу, так и основания против применимости концепта кошелька к бумажному кошельку.

Бивалентность «нарушается», таким оразом, лишь в том смысле, что заранее нет конституированного matter of fact касательно применимости концепта в новой области.

Пример с дверью.

Сид закрывает стеклянную дверь. Он делает это настолько сильно, что дверь разлетается на мелкие кусочки.

Закрыл Сид дверь или нет? Для Трэвиса, и да и нет. Обычно, когда закрывают дверь, она оказываетсязакрытой. В нашем примере остаётся лишь пустой дверной проём. Это основание «против» того, чтобы считать дверь закрытой. С другой стороны дверь достигла позиции, в которой она обычно считается закрытой (в противном случае, она бы не разлетелась на куски). Это основание за то, чтобы её считать закрытой. Таким образом, для Трэвиса, в этом случае условие Аристотеля нарушается.

Заметим, что даже если описанный случай (подобно предыдущему) выглядит достаточно обыденно (мы можем с лёгкостью реализовать его на практике), он не является таковым, потому что он достаточно существенно отличается от парадигматических случаев употребления выражения «закрыть дверь». В реальной практике может оказаться, что одно из двух вышеприведённых оснований доминирует. Таким образом, может оказаться, что дверь определённо закрыта, и может оказаться, что она определённо не закрыта. Может также оказаться, что вопрос о том, закрыта ли дверь, не имеет смысла.

Ситуация с дверью концептуально не доопределена. Не имеет смысла ставить поставленный Трэвисом вопрос. Бивалентность не нарушается.

Как мне кажется, все описанные Трэвисом ситуации именно такого рода.

Пример с «аристотелевскими учёными».

Во времена Аристотеля измерение количества материи при помощи пружинных весов и при помощи баланса давало одинаковый результат. Не было никакого matter of fact, позволяющего определить, думают ли учёные о массе тела или же его весе. Позже, однако, было замечено, что эти методы измерения дают разные результаты на больших высотах (см. детальное описание примера в ^[26]). В результате из одного понятия количества материи образовались два новых понятия: понятие веса тела и понятие массы тела.

Предположим теперь, что аристотелевский учёный имеет ввиду величину, О, измеряемую пружинными весами. Соответственно, он утверждает, что объект имеет свойство О. В действительности, однако, объект может иметь тот или иной вес не в абсолютном смысле, а лишь в зависимости от высоты. Исходя из этого Трэвис заключает, что утверждение (saying) аристотелевского учёного будет ложным.

Предположим теперь, что нет никакого matter of fact, позволяющего определить, имеет ли аристотелевский учёный ввиду величину, измеряемую пружинными весами или же балансом. В этом случае, считает Трэвис, высказывание учёного будет ни истинным, ни ложным. Условие Аристотеля нарушается.

Моя точка зрения отлична.

Всякое предложение истинно или ложно в рамках некоторой «формы жизни» (так понимает истинность предложения Виттгенштайн). При этом, как кажется, можно предположить, что есть высшие и низшие формы жизни, а, следовательно, есть высшие и низшие истины. Например, система Птолемея была истинной в рамках средневековой формы жизни. Система Коперника истинна в рамках нашей формы жизни. (То есть Птолемей и Коперник не имели ввиду одно и то же.) В то же время можно допустить, что наша форма жизни является высшей по сравнению со средневековой формой жизни. Если это так, то система Коперника истиннее системы Птолемея. То есть система Птолемея не просто ложна для нас, в рамках нашей формы жизни; в определённом смысле она абсолютно ложна.

Аналогичным образом, то, что считается ложным или ни истинным, ни ложным в рамках нашей формы жизни, могло быть истинным в рамках аристотелевской формы жизни. (Аристотелевские учёные никогда или почти никогда не поднимались на большие высоты, так что зависимость веса тела от высоты и различие между массой тела и его весом для них не имели никакого практического значения.)

Трэвис предлагает «незначительно» модифицировать классическую логику, «эксплицируя» условие Аристотеля, А, которое, как он полагает, имплицитно в её употреблении. Например, модифицированный закон исключённого третьего принимает у Трэвиса следующую форму:

A(P) ┤ P ˅ не-P, (A)

где A(P) - условие Аристотеля.

Замечание. Трэвис считает себя последователем Виттгенштайна. Заметим, однако, что Виттгенштайн защищает закон исключённого третьего против интуиционистов: “I need hardly say that where the law of excluded middle doesn’t apply no other law of logic applies either, because in that case we aren’t dealing with propositions of mathematics” (едва ли я должен сказать, что там, где закон исключённого третьего не применим, никакой другой закон логики также не применим, потому что в этом случае мы не имеем дело с предложениями математики. Перевод мой) (Wittgenstein, цитируется в ^[13]). Для Виттгенштайна закон исключённого третьего является правилом; он не может быть обоснован эмпирически.

В общем случае, если Φ ( , ..., ) - классическая теорема, то

A( , ..., ) ┤ Φ

- соответствующая модифицированная теорема.

Модифицированная схема Тарского («псевдоцитирование») имеет следующий вид:

A(P) ┤ P ↔ T(P), где P есть высказывание (sayable). (B)

Замечание. В рамках «модифицированной» классической логики (1) P ↔ T(P) (без условия A(P)) ведёт к противоречию. Доказательство: если (1), то (2) not-T(P) → not-P. (3) Not-P → A(P). (4) Для некоторого P возможно не-A(P). (4) влечёт не-T(P). Но в соответствии с (2) и (3) не-T(P) влечёт A(P). Дополнительное допущение A(P) в (1) позволяет блокировать шаг (4).

Принцип бивалетности выводится из (A) и (B). Он имеет место тогда и только тогда, когда A(P), то есть

A(P) ┤ T(P) ˅ F(P).

Согласно Уильямсону модификация Трэвиса не срабатывает для аксиоматической формулировки классической логики, не позволяет сохранить теоремы и правила вывода классической логики (Трэвис утверждает противоположное), не удовлетворяет принципу униформной подстановки. Кроме того, бэкграундные допущения, которые делает Трэвис, обычно ложны в логике первого порядка (например, вследствие существования пограничных случаев), а также в модальной логике.

Замечание. Уильямсон предполагает, что для Трэвиса закон исключённого третьего в логике предикатов первого порядка имел бы следующий вид: x A(Fx) x (Fx not-Fx). Уильямсон правильно замечает, что предикаты, F, обыденного языка как правило не удовлетворяют условию x A(Fx).

C критикой Уильямсона можно согласиться. В то же время, быть может, можно придать определённый смысл предложению Трэвиса касательно модификации классической логики, которое на самом деле не имеет отношения к логике.

Возьмём, например, закон исключённого третьего, P ˅ не-P. Это правило, которое применяется к миру, а не мысли. Как всякое правило оно имеет свою область применимости, вне которой нет смысла говорить о его истинности или ложности.

В этом смысле логику можно сравнить с научной теорией. (Между прочим, недавно Уильямсон предложил рассматривать логики как научные теории (см. также его книгу ^[30]). Для Уильямсона, в философии и логике, также как и в науке, применим абдуктивный метод.)

Предположим теперь, что мы применяем логику не непосредственно к миру, а к мысли и языку (sayables). Для того, чтобы такое применение было корректным, следует постулировать выполнение условия укоренённости мысли и языка в мире. (Если между высказыванием (sayable) P и миром имеется «провал», P не будет ни истинным, ни ложным.) Как мне кажется, это то, что делает Трэвис, вводя «условие Аристотеля», A(P).

Уильямсон говорит, что условие A(P) не может быть интегрировано в формальную систему. Это верно. Но, возможно, Трэвису это и не нужно.

Посмотрим, например, каким образом Трэвис трактует семантический парадокс.

Псть ik есть предложение, что ik не истинно. Тогда мы имеем: ik ↔ не-T(ik) и ik ↔ T(ik). Это приводит к противоречию: T(ik) ↔ not-T(ik).

Для Трэвиса этот вывод пригоден только при выполнении условий A(ik) и A(T(ik)) (последнее следует из первого).

Но если условие A(ik) не выполняется, вывод нельзя принять. Таким образом, семантический парадокс устраняется, если признать, что для предложения ikне выполняется условие Аристотеля.

Предположим теперь, что вывод содержит условие A(ik). Мы можем вывести отрицание A(ik) из указанного выше противоречия. Но этот вывод верен лишь при условии A(A(ik)).

Таким образом, либо мы принимаем A(ik), и тогда имеет место семантический парадокс, либо мы принимаем A(A(ik)), и тогда парадокс устраняется.

Отметим, что не-A(ik) не-T(ik), а не-T(ik) влечёт противоречие (см. выше). Таким образом, это выглядит так, как если бы мы пришли к противоречию при отсутствии каких либо допущений. В действительности, однако, есть допущение A(ik). Таким образом, мы имеем A(ik) не-A(ik)) (T(ik) не-T(ik)). Это не парадокс. Таким образом, мы можем остаться с нашим заключением не-A(ik).

Согласно моей интерпретации нарушение условия Аристотеля A(ik) означает, что мысль «ik есть предложение, что ik ложно» есть псевдо-мысль, то есть она не укоренена в мире.

Как мне кажется, «концептуальный анализ» Трэвиса делает эксплицитным то, что имплицитно не в логике (как полагает Трэвис, и что Уильямсон справедливо отрицает), а, так сказать, в «теории концептов», которая отвечает на вопросы «Что такое концепт?» и «Что есть применение концепта?»

Концепт/правило определяется посредством своих парадигматических употреблений, между которыми имеется семейное сходство. Для этих случаев высказывание о применимости или неприменимости концепта либо истинно, либо ложно (бивалентность имеет место). Это та область, в которой «условие Аристотеля» выполняется.

Эта область установленных (предетерминированных) применений концепта может быть расширена на случай его непредетерминированных потенциально новых применений, а также на случай применений обобщённого концепта. В этой области (до того, как расширение на самом деле реализовано) бивалентность «нарушается».

Как только новое корректное употребление концепта стандартизируется, оно становится определённо истинным, а его отрицание - определённо ложным (опять же принцип бивалентности выполняется).

Если мы мыслим непосредственно о мире, то есть если предложение Р описывает состояние вещей, мы применяем логику (концепты, научные теории и так далее) непосредственно к миру (при этом сами логика, концепты, теория говорят, где они применимы, а где нет). В результате Р (логическое или научное утверждение) не может быть истинным и ложным в одно и то же время. Оно истинно или ложно. И ассоциированная с Р мысль истинна или ложна.

Если мы мыслим о мысли или языке как представляющих мир и, возможно, отделённых от мира, то есть если Р есть « sayable», мы должны эксплицитно гарантировать, что «провал» между мыслью, языком и миром закрыт (то есть что мысль является подлинной мыслью, укоренена в реальности, а не оторвана от неё). Сам Трэвис говорит, что он модифицирует «каким образом логика применяется к мысли» (^[26], с. 381), а не к миру.

«Условие Аристотеля» соответствует условию укоренённости мысли и языка в мире. Таким образом, введение этого условия не есть модификация логики, а, как говорит Трэвис, способ её употребления. (Уильямсон прав: логику невозможно модифицировать лишь незначительно.) Может быть, поэтому Трэвис не предлагает правил вывода для области, в которой введённое им условие не выполняется. В этой области просто нет правил вывода.

«Нарушение» бивалентности есть явление концептуальной и, следовательно, как я полагаю, также и онтологической недоопределённости мира, имеющее отношение к «явлению открытой текстуры».