The role of “special” in society

Strizhov Alexey Yurievich post-graduate student of the Department of Social Philosophy at Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod - National Research University 603000, Russia, Nizhny Novgorod Region, Nizhny Novgorod, per. Universitetsky 7, room no. 213 strizhovay@gmail.com Other publications by this author

Теория общественного развития, предложенная К. Марксом, в XX веке потребовала пересмотра. Историческая реальность оказалась значительно сложнее, чем ее описывал немецкий философ. Тот «прогрессизм» революций, который описывал Маркс, при более глубоком взгляде на эти социальные явления, оказался свойством лишь буржуазных революций Англии и Франции ^{[1, с. 125]}. С.Г. Кара-Мурза считает, что за последние двести лет вообще не произошло революций, где отчетливо виднелся бы прогрессизм, экономизм и классовая борьба: «В XX веке классовых революций не было, но зато прошла мировая волна революций в сословных обществах «крестьянских» стран, затем волна национально-освободительных революций, а в последние десятилетия – волна постмодернистских «бархатных» и «оранжевых» революций, вызванных геополитическими и культурными противоречиями» ^{[1, с. 125]}. То, что формационный подход не универсален для всех обществ, видимо понимал уже сам Маркс, когда при составлении ответа на письмо В. Засулич осмыслял современные ему российские социально-экономические реалии ^[2]. Творческое наследие В.И. Ленина и практика русской социалистической революции поправили подход Маркса. Факт случившейся в России в октябре 1917 года революции показал, что процесс общественного развития – не линеен, а зигзагообразен. Он закономерен не в формально-экономическом, но во всемирно-историческом смысле ^{[3, с. 40-41]}. Для революции оказался необходим не только экономический потенциал общества, но и его общественно-политическая состоятельность, а также определенный уровень психологического развития населения. В результате, революции, ведущие к чему-то совершенно новому, происходят подчас не там, где уже созрели некоторые экономические предпосылки, но в «слабом звене» этой цепи наиболее развитых стран, где ощущается отсталость перед остальным миром: «Именно вследствие этого противоречия развития экономического базиса, его переход в более высокое формационное состояние происходит не прямолинейно, а зигзагообразно, не непосредственно в данном наиболее высокоразвитом, перезрелом и в этом смысле умирающем формационном типе социального организма, а «рядом», в более отсталом (с точки зрения умирающей формации), но не обремененном зато ретроградными интересами и отношениями копируемого «образца» организма» ^{[4, с. 150-151]}. Таким образом, важную роль в процессе общественного развития играют те силы, которые родились из специфики конкретно-исторических условий.

В жизни отдельного общества всегда есть место общему и единичному. Выступая как два обязательных свойства любой социальной системы, они не просто придают ей специфичное состояние, но порождают особенную диалектическую закономерность. Вот как определяет категорию «особенного» философ А.П. Шептулин: «Особенное – не просто определенное состояние отдельного, а то в отдельном (в его состоянии, в его качественных и количественных характеристиках, в его содержании сущности, противоречивой природе и т.д.), что отличает его от другого рода отдельного – отдельных предметов, процессов, явлений, что составляет его специфику» ^{[5, с. 131]}. Это означает, что в каждом отдельном обществе всегда найдется место особенному. Роль особенного в жизни социального организма нам и предстоит определить в данной статье.

Несмотря на то, что любые производственные отношения в коллективе строятся исходя из экономической потребности (общего посыла для людей в любых обществах), формы их различны. Одни культуры выглядят более индивидуалистичными, другие – коллективистическими, в одних – основным мотивирующим «моральным чувством» является чувство вины, в других – чувство стыда ^[6] и т.д. В результате, в отдельном обществе рождается особая система хозяйства, то есть «вид хозяйствования, понимаемого нами как духовное единство – 1) починенное определенному смыслу, 2) имеющее определенный строй и организацию и 3) применяющее определенную технику» ^{[7, с. 62]}. То есть соприкосновение общих закономерностей с конкретными частными трудностями создает специфичное решение, которое может быть не только одномоментным, но и систематическим (выраженным в традициях поведения членов общества, экономических институтах). Этот особенные систематизм – есть выражение конкретно-исторической логики общественного развития. Социолог В. Зомбарт, чье представление о составляющих элементах системы хозяйства мы процитировали выше, фактически представил особенный «дух» хозяйственной эпохи как единство специфичных экономических отношений в коллективе (1) и техники, позволяющей эффективно взаимодействовать членам этого сообщества (2).

Соответственно, и культура, и техника – это одновременно и результат развития общества, и сила, опосредующая этот процесс.

С одной стороны, технология и техника – есть результат, но с другой - следует признать, что разработка новых технологий ведет к усложнению способов производства, и, как следствие, - к усложнению производственных отношений в коллективе. Вот как эту закономерность описывал экономист Дж. Гелбрейт: «Работа по координации деятельности специалистов становится настолько сложной, что появляются специалисты по организации. Крупные и сложные хозяйственные организации становятся, даже в большей мере чем машины, наглядным проявлением высокого уровня развития техники» ^{[8, с. 36]}. Если через политику, творчество, религию, философию люди осознают экономические изменения ^{[9, с. 7]}, то посредством всех этих проявлений культурной жизни человек одновременно и мотивирует себя к поддержанию существующего порядка вещей (или, наоборот, к его изменению).

Таким образом, специфическая сторона жизни общества приобретает активную позицию в деле мотивации людей к той или иной совместной деятельности. Для того, чтобы общество действовало слаженно и шло к обозначенной общей цели необходимо, чтобы культура мотивировала представителей не только какого-то одного социального класса. Этот баланс между представлениями людей разного положения, который достигается в результате компромисса между противоборствующими классами, и является особенной стороной в жизни общества. Некоторое время классовый антагонизм «дремлет». В это время общество достигает, в терминах А. Грамши, «катарсического» состояния: «Термин «катарсис» может быть употреблен для обозначения перехода от чисто экономического (или чувственно-эгоистического) момента к моменту этико-политическому, то есть к высшему преобразованию базиса в надстройку в сознании людей. Это означает также переход от «объективного к субъективному» и «от необходимости к свободе». Базис из внешней силы, которая давит человека, поглощает его, приводит к пассивности, превращается в орудие свободы, в средство создания новой этико-политической формы, в источник новой инициативы» ^{[10, с. 59-60]}. Эта этико-политическая солидарность через определенное время ведет к культурной «гегемонии» правящего класса ^{[10, с. 22-23]}. Общество консолидируется вокруг общих для всех (или большинства) слоев населения ценностных ориентиров. За счет этого решается трудность лебедя, рака и щуки в известной крыловской басне – все классы начинают тянуть примерно в одну сторону. Создаются общие «места памяти» (термин П. Нора ^{[11, с. 26]}) для народа в целом. При этом общество может значительно измениться в своем составе, но его единство будет продолжать «воображаться» в старых категориях, поскольку культура очень часто переживает соответствующий ей общественный организм ^{[12, с. 84]}.

Не стоит думать, что правящие классы выступают «творцами» идеологии всегда очень осознанно (в таком случае этому процессу придается, на наш взгляд, некоторого рода конспирологический оттенок). Возьмем для примера феномен гения А.С. Пушкина, который, при всех заслугах поэта, был еще и проводником идеологии «особого пути» России в XIX веке. Вот что пишет на этот счет историк русской литературы А.М. Песков: «Устойчивым представлением русского образованного общества 1820-х гг. было представление о том, что русская литература безнародна и не выражает национальный дух. Выход из безнародного состояния мог быть только один: обнаружить в русской литературе нечто, позволяющее говорить о том, что она уже выражает или в самом скором времени будет выражать национальные «начала». В таких умственных условиях и возникает образ русского национального поэта – всееобъемлющего и всеотзывчивого – то есть Пушкина…Признание Пушкина в качестве всемирно-национального поэта – важный факт самоидентификации образованного русского общества: отъединенное от своей страны своей образованностью, а от Европы – принадлежностью к русской культуре, оно находит наконец действенное средство, чтобы считаться, с одной стороны, полноценной частью нации, а с другой – полноценной частью европейской культуры, и средство это – мифологизация Пушкина» ^{[13, с. 79-80]}. Таким образом, этот процесс порождения новой идеологии, видимо, не до конца осознается самими «творцами». С развитием технологий в конкретной социальной среде растут и способы развития и распространения этой идеологии – и если раньше основным проводником идеологии были школа и церковь (взять хотя бы для примера представления Грамши ^{[10, с. 33]}), то теперь, видимо, им на смену постепенно приходят интернет-пространства ^[14].

Однако особенное восприятие себя как единого социального организма обществу приходит не сразу. Синтез общего и единичного не делает особенное сразу же действенной силой. Пример тому: многовековое развитие Индии, которая до XIX века так и оставалась конгломератом отдельных княжеств, не порождая устойчивую всеиндийскую целостность. Для того, чтобы в обществе возникло особенное «воображаемое» целое (идеология, единый смысл развития целого) необходимо творческое осмысление сложившейся ситуации. Иначе говоря, постепенно заполняющиеся хранилища исторической памяти народа не могут одинаково использоваться различными регионами и классами – ключ к использованию целого социального организма – творчески осмысляющий эти «архивы» памяти субъект. Он (в лице отдельной личности или класса) превращает потенциальное единство в актуальное. После этого баланс культурных представлений различных классов начинает поправлять процесс развитие.

Таким образом, суть особенного в жизни отдельного социального организма – не есть только витиеватый узор на историческом полотне. Эта сторона жизни общества, познанная им самим, способна вносить изменения в модель развития. Пример тому – возникновение идей «особого пути» России и Германии в XIX-XX вв. ^[14]. Удельный вес специфического в жизни общества возможно определить не столько посредством исследования закономерности процесса синтеза общего и единичного, сколько через познание того, насколько люди способны осмыслять особенное во благо развития общества как единого целого.