Definitions of armed conflict in international law

Zverev Petr Gennad'evich PhD in Law deputy chief of the chair of international police cooperation and combatting crime via Interpol channels of the Peacekeeping training centre of the All-russian advanced training institute of the Ministry of the Interior of the Russian Federation 142007, Russia, Moskovskaya oblast', g. Domodedovo, ul. Pikhtovaya, 3 drpete@yandex.ru Other publications by this author

Со времен Средневековья и до середины XX столетия международное право проводило четкое разграничение между миром и войной. Государства, вступавшие в войну, сначала ее объявляли, а затем применяли соответствующие международно-правовые нормы. Государства, которые не являлись стороной конфликта, действовали в соответствии с правилами нейтралитета, и в их отношении применялись нормы международного права, характерные для мирного времени. После Второй мировой войны четкое различие между мирным временем и вооруженным конфликтом исчезло. Прежде всего, это коснулось формального объявления войны, которое происходило все реже. Государства вели себя по-разному в зависимости от существовавших между ними отношений: так, даже там, где вспыхивал вооруженный конфликт, зачастую сохранялись дипломатические, экономические, политические и прочие мирные международно-правовые отношения, в том числе договорные. В результате стало довольно трудно определять наличие между государствами состояния вооруженного конфликта. Если прибавить к этому сложность внутреннего вооруженного конфликта с участием негосударственных субъектов, становится еще сложнее отыскивать порог применимости норм международного гуманитарного права (МГП) ^{[3; 16, 201-202]}.

Ряд дефиниций разрабатывался в попытке установить, когда именно пересекается такой порог применимости. Отправной точкой для всех современных дефиниций являются определения, изложенные в Женевских конвенциях 1949 г. и Дополнительных протоколах к ним 1977 г. Ст. 2, общая для Женевских конвенций 1949 г., определяет международный вооруженный конфликт как объявленную войну или «всякий другой вооруженный конфликт, возникающий между двумя или несколькими Высокими Договаривающимися Сторонами, даже в том случае, если одна из них не признает состояние войны».

Приведенная дефиниция не дает возможности четко определить суть вооруженного конфликта, хотя немаловажным является упоминание о том, что международный вооруженный конфликт может существовать даже в условиях его отрицания одной из сторон.

Равным образом, довольно трудно определить сущность внутреннего вооруженного конфликта, поскольку ст. 3, общая для Женевских конвенций 1949 г., по-видимому, исходит из того, что подобное событие вообще не нуждается в интерпретации. Комментарий Международного комитета Красного Креста (МККК) дает более широкое толкование вооруженного конфликта, характеризуя его как «любое разногласие, возникающее между двумя государствами и ведущее к вмешательству вооруженных сил… даже если одна из Сторон не признает состояния войны. Не имеет значения, как долго длится этот конфликт или сколько человеческих жизней он унес» [22 32-33]. Комментарий не содержит определения внутреннего вооруженного конфликта, хотя в нем говорится о некоторых критериях применения принципов обычного международного права ^{[22, 49-50]}.

Вскоре после принятия Женевских конвенций 1949 г. Г. Лаутерпахт предложил следующее определение: «Война – это соперничество между двумя или более государствами посредством их вооруженных сил с целью подавления друг друга и навязывания таких условий мира, которые угодны победителю» ^{[20, 202]}. По мнению Я. Динштейна, определение Лаутерпахта не дает возможность определить момент начала вооруженного конфликта (и осознания миротворцами того, что конфликт уже имеет место быть), равно как и не затрагивает внутригосударственные конфликты ^{[12, 4-14]}. Динштейн выступает против узости приведенного определения, которое также не учитывает ситуаций вооруженного конфликта между государствами, не сделавшими в то же время ни единого выстрела. Кроме того, он критикует это определение еще и потому, что оно учитывает только масштабные конфликты, выпуская из поля зрения вооруженные конфликты, преследующие более ограниченные, чем окончательное покорение противника, цели. Наконец, Динштейн рассматривает ситуацию с предполагаемой асимметрией позиций сторон конфликта, отмечая, что стороны могут руководствоваться совершенно разными мотивами: например, в то время как одна сторона стремится победить, другая может ставить перед собой более скромные задачи. В конечном итоге, определение Лаутерпахта не позволяет доподлинно установить, что такое вооруженный конфликт.

Регламентирующая внутренний вооруженный конфликт ст. 1 (2) Дополнительного протокола II 1977 г. дает несколько более четкое понимание вооруженного конфликта, указывая, что «настоящий Протокол не применяется к случаям нарушения внутреннего порядка и возникновения обстановки внутренней напряженности, таким, как беспорядки, отдельные и спорадические акты насилия и иные акты аналогичного характера, поскольку таковые не являются вооруженными конфликтами».

На первый взгляд может показаться, что дефиниция обозначенной статьи проливает немного больше света на данный вопрос, однако в действительности она преследует цель устранения из предмета рассмотрения видов насилия наименьшей интенсивности. Тот факт, что дефиниция содержится в Протоколе, регламентирующем внутренний вооруженный конфликт, означает ее строгое отношение только к данному виду вооруженных конфликтов, однако в нашем исследовании она приводится для того, чтобы разъяснить, каким образом можно определить любой вооруженный конфликт в ситуации, когда государства не делают каких-либо официальных заявлений. Различие между внутренним и международным вооруженными конфликтами является жизненно важным для определения того, какие нормы МГП должны применяться, но в вопросе определения понятия вооруженного конфликта такое различие уже не столь существенно.

Кажется немыслимым, чтобы, даже без учета дефиниции, предложенной Дополнительным протоколом II, рациональный наблюдатель пришел к выводу о том, что, например, беспорядки 1980-х гг. в Брикстоне или Токстете (Великобритания) были вооруженными конфликтами, несмотря на их высокую интенсивность и на то, что они повлекли за собой человеческие потери. Отдельного внимания заслуживает проблема Северной Ирландии, речь о которой пойдет ниже. Внутренний вооруженный конфликт всегда будет демонстрировать непростую ситуацию, ввиду двух конкурирующих интересов: стремления оказать гуманитарное воздействие на насилие посредством международного регулирования и принципа уважения государственного суверенитета, особенно в свете ст. 2 (4) Устава ООН. Возможно, в основе предложенной Дополнительным протоколом II дефиниции как раз и лежит попытка сбалансировать эти интересы, а не задача формального определения вооруженного конфликта. Однако для целей настоящего исследования более важным является именно формально-юридическое определение вооруженного конфликта. Это означает, что для квалификации вооруженного конфликта, внутреннего или международного, необходимо нечто большее, чем типы нарушений и напряженности, определенные ст. 1 (2) Дополнительного протокола II, независимо от участия в них индивидов или групп, действующих под руководством и контролем иностранного государства.

Комментарий МККК к Дополнительному протоколу I не идет дальше указания на безотносительность к продолжительности и интенсивности конфликта: «Гуманитарное право… охватывает любой спор между двумя государствами с использованием ими своих вооруженных сил. Ни продолжительность конфликта, ни его интенсивность не играют роли…» ^{[23, para. 62]}.

Комментарий МККК к Дополнительному протоколу II просто описывает вооруженный конфликт в контексте целей этого документа: «наличие открытых боевых действий между вооруженными силами, которые более или менее организованы» ^{[23, para. 4341]}.

В значительной мере опираясь на положения Женевских конвенций 1949 г., К. Гринвуд предлагает следующую дефиницию международного вооруженного конфликта: «Международный вооруженный конфликт существует, если одна сторона использует вооруженную силу против другой стороны. Это положение также будет применяться во всех случаях полной или частичной военной оккупации, даже если эта оккупация не встретит никакого вооруженного сопротивления (п. 2 ст. 2, общей для Женевских конвенций). Использование военной силы индивидами или их группами не является вооруженным конфликтом. Не имеет значения, считают ли себя стороны конфликта находящимися в состоянии войны друг с другом и то, как они описывают такой конфликт» ^{[16, 202]}.

Единственная существенная разница между приведенным определением и дефиницией Женевских конвенций состоит в признании того, что международный вооруженный конфликт может иметь место между сторонами, которые не являются Высокими Договаривающимися Сторонами. Примечательно, что Гринвуд не считает группу лиц способной участвовать в вооруженных конфликтах, используя в то же время, вместо термина «государство», категорию «сторона» для описания лиц, которые используют силу в отношении друг друга.

Приведенное определение неизбежно порождает следующий вопрос: когда группа становится стороной? Связано ли это с ее размерами или же с ее намерениями? Эти вопросы определением не охватываются, однако оно дает чуть большее представление о том, что такое вооруженный конфликт, нежели договорная дефиниция.

Определения, предлагаемые конвенциями, комментариями к ним, протоколами и доктриной международного права (например, К. Гринвудом), очевидно, не вполне соответствуют современной практике в области применения вооруженной силы и признания существования вооруженного конфликта. Общепризнанно, что отдельные инциденты, такие, как пограничные стычки, военные разведывательные операции и вооруженные рейды низкой интенсивности не относятся к вооруженным конфликтам ^{[21, 392; 27, 372]}.

В Руководстве Сан-Ремо по международному праву, применимому к вооруженным конфликтам на море, от 12 июня 1994 г. (Руководство Сан-Ремо) ^[14] пороговое значение для применения МГП описывается в разделе I части I: «Стороны, участвующие в вооруженном конфликте на море, обязаны соблюдать принципы и нормы международного гуманитарного права с начала использования вооруженных сил» ^{[14, 7]}. Хотя Руководство Сан-Ремо направлено на подтверждение норм МГП, относящихся к вооруженным конфликтам на море, и прогрессивное развитие таких норм ^{[14, ix]}, можно сделать некоторые общие выводы относительно современного состояния МГП (права вооруженных конфликтов). Упомянутая выше ст. 1 Руководства Сан-Ремо основана на отказе от интенсивности в качестве важного фактора установления существования вооруженного конфликта. Следующее положение заимствовано из Комментария МККК к ст. 2 Женевских конвенций 1949 г., который определяет вооруженный конфликт как «любые разногласия, возникающие между двумя государствами и ведущие к вмешательству вооруженных сил… по смыслу статьи 2, даже если одна из сторон не признает состояние войны. Неважно, как долго длится конфликт, или какой ущерб он наносит» ^[23].

Руководство Сан-Ремо идет дальше Комментария МККК, поскольку в ст. 1 Руководства ясно указано, что вмешательство предполагает использование вооруженных сил. Поэтому двух военных кораблей или двух сухопутных подразделений, стоящих друг перед другом, недостаточно для признания ситуации вооруженным конфликтом до тех пор, пока не будет сделан хотя бы один выстрел. Указанные нормы, по-видимому, основываются на предположении, что вооруженные конфликты, по крайней мере, международные, могут происходить между законными вооруженными силами государств. И хотя негосударственные субъекты также признаются Дополнительным протоколом II 1977 г. сторонами немеждународных вооруженных конфликтов, справедливым будет полагать, несмотря на заявления некоторых известных зарубежных политиков по поводу «войны с терроризмом», что международный вооруженный конфликт возможен только на законных основаниях с помощью легитимных вооруженных сил.

Законные участники вооруженных конфликтов ^[6] косвенно определены ст. 13 Женевской конвенции об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях 1949 г.: «Настоящая Конвенция будет применяться к раненым и больным, принадлежащим к следующим категориям:

1. Личный состав вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте, а также личный состав ополчения и добровольных отрядов, входящих в состав этих вооруженных сил.

2. Личный состав других ополчений и добровольческих отрядов, включая личный состав организованных движений сопротивления, принадлежащих стороне, находящейся в конфликте, и действующих на их собственной территории или вне ее, даже если эта территория оккупирована, если эти ополчения и добровольческие отряды, включая организованные движения сопротивления, отвечают нижеследующим условиям:

а) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных;

b) имеют определенный и явственно видимый издали отличительный знак;

с) открыто носят оружие;

d) соблюдают в своих действиях законы и обычаи войны.

3. Личный состав регулярных вооруженных сил, считающих себя в подчинении правительства или власти, не признанных держащей в плену Державой.

4. Лица, следующие за вооруженными силами, но не входящие в их состав непосредственно, как, например, гражданские лица, входящие в экипажи военных самолетов, военные корреспонденты, поставщики, личный состав рабочих команд или служб, на которые возложено бытовое обслуживание вооруженных сил, при условии, что они получили на это разрешение от тех вооруженных сил, которые они сопровождают.

5. Члены экипажей судов торгового флота, включая капитанов, лоцманов и юнг, и экипажей гражданской авиации сторон, находящихся в конфликте, которые не пользуются более льготным режимом в силу каких-либо иных положений международного права.

6. Население неоккупированной территории, которое при приближении неприятеля стихийно берется за оружие для борьбы со вторгающимися войсками, не успев сформироваться в регулярные войска, если оно носит открыто оружие и соблюдает законы и обычаи войны» ^{[2, 78]}.

Ст. 4 Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1949 г. использует то же самое определение для описания лиц, с которыми надлежит обращаться как с военнопленными.

Дефиниция Женевских конвенций уточняется в ст. 43 Дополнительного протокола I 1977 г.:

«1. Вооруженные силы стороны, находящейся в конфликте, состоят из всех организованных вооруженных сил, групп и подразделений, находящихся под командованием лица, ответственного перед этой стороной за поведение своих подчиненных, даже если эта сторона представлена правительством или властью, не признанными противной стороной. Такие вооруженные силы подчиняются внутренней дисциплинарной системе, которая, среди прочего, обеспечивает соблюдение норм международного права, применяемых в период вооруженных конфликтов.

2. Лица, входящие в состав вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте (кроме медицинского и духовного персонала, о котором говорится в статье 33 Третьей конвенции), являются комбатантами, т.е. они имеют право принимать непосредственное участие в военных действиях» ^[1].

В качестве упомянутой стороны конфликта выступает Высокая Договаривающаяся Сторона, поэтому международный вооруженный конфликт может произойти только между государствами.

В случае начала действия ст. 43 Устава ООН, Организация оказалась бы в двусмысленном положении. В таких условиях каждое государство – член Организации, направляющее войска в состав многонациональных сил ООН, стало бы стороной конфликта. При направлении национальных вооруженных сил в состав многонациональных сил ООН, такие силы не перестают фактически находиться под национальным командованием, в то время как ООН осуществляет оперативное управление ^{[28, 160]}. В случае, когда международно-признанный субъект, такой, как нынешняя ООН или Ост-Индская торговая компания XVIII века^[1], участвует в вооруженных конфликтах, применяться будет международное обычное право, нормы которого, особенно относящиеся к вооруженным конфликтам на море, содержатся в Руководстве Сан-Ремо.

Возвращаясь к дефиниции вооруженного конфликта, следует отметить, что Руководство Сан-Ремо формулирует ее критерий, устанавливая, что международный вооруженный конфликт всегда связан с применением силы комбатантами. И если физическое лицо не является законным комбатантом, оно не может принимать участия в вооруженном конфликте.

Сложность с большинством рассмотренных дефиниций состоит в том, что они пытаются установить, что такое вооруженный конфликт, не отражая того, как именно это сделать. Пожалуй, единственное исключение составляет дефиниция международного вооруженного конфликта, в которой речь идет о комбатантах (ст. 43 Дополнительного протокола I). Не определяют приведенные дефиниции и ту степень силы, которую необходимо применить, чтобы можно было говорить о вооруженном конфликте – проблема, очевидно, актуальная для современного понимания вооруженного конфликта, несмотря на критику данной позиции со стороны МККК. Следует ли брать за основу интенсивность конфликта или его цель?

Определение вооруженного конфликта требуется для юридической квалификации таких мероприятий, как развертывание войск в Восточном Тиморе в рамках Международных сил для Восточного Тимора (INTERFET) или военная акция против генерала Айдида в центре Могадишо (Сомали), проведенная Объединенной целевой группировкой войск (UNITAF) в 1993 г. Речь идет о таких ситуациях, которые требуют повышенного внимания и анализа со стороны миротворцев ООН, хотя в приведенных выше примерах действовали не «голубые каски», а многонациональные силы государств.

Специальный Международный уголовный трибунал для бывшей Югославии (МТБЮ / ICTY) дал собственное определение, когда потребовалось установить, что такое вооруженный конфликт в деле Д. Тадича ^[29]. В своем решении о предварительной апелляции по подведомственности от 2 октября 1995 г. Апелляционная палата Суда определила вооруженный конфликт как «ситуацию, в которой государства прибегают к вооруженной силе, или затяжное вооруженное насилие между правительственными властями и организованными вооруженными группами либо между такими группами внутри одного государства. Международное гуманитарное право начинает применяться с момента возникновения такого конфликта и продолжает действовать до прекращения военных действий, пока не будет заключен мир; либо, в случае внутренних вооруженных конфликтов, до достижения мирного урегулирования. До этого момента международное [гуманитарное] право продолжает действовать на всей территории воюющих государств или, в случае внутренних конфликтов, на всей территории, находящейся под контролем стороны, вне зависимости от того, ведутся ли там фактические боевые действия» ^{[34, 128]}.

В рамках такого подхода делается попытка уяснить, когда применяется МГП, а также время начала и окончания вооруженного конфликта. Как отмечалось ранее, в таких ситуациях миротворцы не будут стороной конфликта, поэтому в отношении них будет продолжать применяться международное право прав человека, хотя при этом они и будут пользоваться защитой МГП ^{[3; 5]}.

Несмотря на смещение акцентов в сторону качественной оценки усилий, необходимых для участия в вооруженном конфликте, Д. Джинкс утверждает, что установление критерия затяжного вооруженного насилия в деле Тадича – не более чем подтверждение положений Дополнительного протокола II о том, что насилие в вооруженном конфликте не должно быть спорадическим и сводиться к массовым беспорядкам ^[18]. Другими словами, включение в дефиницию требования о том, что насилие должно носить затяжной характер, дает возможность определить порог вооруженного конфликта немногим лучше, чем это делает Дополнительный протокол II.

Подход, изложенный в деле Тадича, по-видимому, оказал влияние на составление Статута Международного уголовного суда (МУС), ст. 8 (2) (f) которого определяет внутренние вооруженные конфликты как «…вооруженные конфликты, которые имеют место на территории государства, когда идет длительный вооруженный конфликт между правительственными властями и организованными вооруженными группами или между самими такими группами» ^[8].

Преимущество определения МУС состоит в том, что оно ориентируется на ситуации, в которых вооруженные конфликты ведутся между государством и организованными вооруженными группами, действующими через государственные границы.

Приведенные дефиниции указывают на факт существования вооруженного конфликта, что вызывает необходимость применения МГП в условиях, когда две или более стороны применяют в отношении друг друга вооруженную силу. В них не уточняется характер используемого оружия, но предполагается, что оно может нанести вред человеку. Применяемая сила (насилие) должна быть интенсивной и более масштабной, чем отдельные акты насилия, и если речь идет не о международных конфликтах, насилие должно носить затяжной характер и быть направленным против правительства или применяться сторонами по отношению друг к другу. Затяжной характер насилия означает, что оно выходит за рамки бунтов или спорадических беспорядков. Представляется, что цель насилия или конфликта не важна; важно лишь то, каким является конфликт – внутренним или внешним.

Дефиниции вооруженного конфликта, изложенные в конвенциях и судебных решениях, незначительно прояснили вопрос о том, что же такое вооруженный конфликт. Даже там, где ситуация казалось бы вписывается в рассмотренные дефиниции, практика государств показывает, что ситуации, которые могут быть истолкованы как паллиатив определений вооруженных конфликтов (например, «Резня в Уэйко» ^[3]), не признаются вооруженным конфликтом ни государством, ни международным сообществом.

Такое положение дел не способствует эффективной деятельности миротворцев, которым приходится разрешать разные практические ситуации в полевых условиях. Для описания порогового значения вооруженного конфликта требуется альтернативное определение. М. Шмитт утверждает, что основная цель гуманитарного права заключается в защите определенных категорий людей от увечий и страданий и определенных мест и предметов от повреждения или уничтожения. Причем такие последствия должны быть преднамеренными или предвидимыми и больше чем просто спорадическими и отдельными инцидентами ^{[27, 373-374]}. Очевидно, указанный подход послужит гораздо более удобной отправной точкой для формулирования рабочего определения, которым смогут пользоваться миротворцы и на основе которого они смогут определить свой статус в полевых условиях.

В 1998 г. в докладе о вооруженных конфликтах канадской неправительственной организации «Проект Орало» (ProjectPloughshares) вооруженный конфликт был определен отличным от вариантов, предложенных конвенциями, МТБЮ и МУС, образом. Речь в докладе шла о «политическом конфликте, в котором вооруженная борьба задействует вооруженные силы, по крайней мере, одного государства (либо одной или более фракций, стремящихся получить контроль над всем государством или его частью), и в ходе которого за время боевых действий погибло по меньшей мере 1 000 человек» ^[24]. Согласно докладу, вооруженный конфликт считается начатым, как только погибает первый человек, но до тех пор, пока общее количество погибших не достигнет 1 000 человек, ситуация не квалифицируется как вооруженный конфликт. Приведенное определение признает важность цели боевых действий – политический контроль над государством или территорией, а интенсивность конфликта измеряется в количестве людских смертей. Такой подход, безусловно, полезен для квалификации малозначительных пограничных инцидентов и подобных ситуаций вооруженного столкновения, которые с практической точки зрения не рассматриваются как вооруженные конфликты, хотя формально под них подпадают. Однако ссылка на количество смертей кажется произвольной и бесполезной.

Аналогичный подход в рамках проблемы поиска рабочего определения вооруженного конфликта предприняли П. Валенштин и М. Золленберг из Уппсальского университета (Швеция). Они разработали более сложную методику определения вооруженного конфликта, основанную на ряде элементов: «Вооруженный конфликт – это оспариваемая несовместимость, которая касается правительства и/или территории, где применяется вооруженная сила между двумя сторонами, по крайней мере, одной из которых является правительство государства, и которая приводит к смерти в ходе боевых действий, как минимум, 25 человек» ^[31].

Данное определение, будучи довольно сложным и требующим особого толкования, гораздо больше, чем все предыдущие дефиниции, подходит с практической точки зрения. Но и оно не лишено существенных недостатков, одним из которых является включение в него упоминания о произвольном количестве смертей без какого-либо рационального объяснения выбранной цифры.

Самое очевидное отличие определений «Проекта Орала» и исследователей Уппсальского университета от всех предшествующих дефиниций вооруженного конфликта заключается в учете ими мотива и интенсивности конфликта. Следует отметить, что ссылка на интенсивность в качестве критерия для определения вооруженного конфликта была категорически отвергнута МККК ^{[25, 62]}. Одна из трудностей использования количества человеческих жертв в качестве переменной для определения интенсивности конфликта состоит в том, что это существенно затрудняет начало миротворческой операции. Учитывая, что ситуации могут меняться и динамично развиваются, планировщикам миротворческих операций лучше знать, в какой обстановке предстоит работать миротворцам. Если операция начинается в условиях отсутствия вооруженного конфликта, а затем количество человеческих жертв доходит до такого уровня, который означает, что вооруженный конфликт был изначально, это создает путаницу и практические трудности, связанные с арестами определенных лиц, преданием их суду и т.д.

Поэтому, в то время как интенсивность действительно может помочь с квалификацией вооруженного конфликта, сводить ее к подсчету погибших вряд ли будет практически оправдано. Интенсивность может стать полезным руководством в деле квалификации вооруженного конфликта, но для этого следует, на наш взгляд, определять ее степень с позиций применяемого оружия и боеприпасов или частоты их использования во время конфликта.

Еще одним способом установления действительного состояния вооруженного конфликта может стать изучение мотивов насилия. Преимущество включения в дефиницию мотива захвата территории или политического господства состоит в том, что с его помощью можно будет четко разграничивать ситуации вооруженного противостояния и полномасштабных вооруженных конфликтов. Представляется, что комбинация вооруженной силы и мотива будет удачным сочетанием, которое необходимо включать в любое определение, однако не следует забывать о том, что имеются и другие элементы, которые также должны учитываться миротворцами при разработке рабочей дефиниции.

Квалификация ситуации как вооруженного конфликта одной или всеми сторонами явно не подходит под определения, предложенные конвенциями, МККК или Гринвудом. Между тем такой подход должен быть неотъемлемой частью дефиниции вооруженного конфликта, и подтверждением тому служит затянувшийся конфликт в Северной Ирландии. На протяжении многих лет он подогревался правительством Великобритании, которое пыталось на фоне волнений в Северной Ирландии бороться таким образом с преступными организациями. Несмотря на противодействие последних и некоторые симпатии (вплоть до финансирования) ирландской диаспоры, в частности, из США, международное сообщество отказалось признавать состояние вооруженного конфликта ^[11].

На фоне всех рассмотренных выше дефиниций вооруженного конфликта, эвфемистические проблемы Северной Ирландии вполне могут квалифицироваться как вооруженный конфликт. В частности, можно сделать вывод о том, что речь в данном случае идет о международном вооруженном конфликте против колониального господства, согласно ст. 1 (4) Дополнительного протокола I 1977 г. Однако до последнего времени международное сообщество старательно избегает квалификации «ирландской проблемы» как международного вооруженного конфликта, предположительно с той целью, чтобы не вступить в конфронтацию с правительством Великобритании ^{[19; 28]}. Даже при рассмотрении правовых вопросов, связанных с обращением с задержанными лицами, жалоба поступила именно в Европейский суд по правам человека, который рассматривал дело на основе норм международного права прав человека, а не МГП ^[17].

Миротворцы всегда должны быть готовы к подобному политическому контексту квалификации вооруженных конфликтов, однако он, в свою очередь, не должен влиять на юридическое определение ситуации, в которой оказываются миротворцы. Дальнейшее развитие рабочей дефиниции вооруженного конфликта должно максимально соответствовать чистому праву и быть предельно объективным.

Свой вклад в обсуждение дефиниции вооруженного конфликта внес Дж. Картледж, занявший политически обусловленную позицию. Предложенное им определение гласит: «Международный конфликт существует тогда, когда официальные военные или военизированные формирования участвуют в военных действиях в целях реализации политики своего правительства, а это правительство, равно как и правительство любой другой страны, против которой ведутся военные действия, признает состояние вооруженного конфликта» ^{[10, 165]}.

Данное определение вызывает ряд вопросов. Во-первых, в нем присутствует смешение понятий войны и вооруженного конфликта. В определении термин «вооруженный конфликт» сводится к ведению военных действий. При этом сама война дефиницией не определяется, поэтому приходится обращаться к определениям, даваемым в других источниках. Таким образом, эта часть определения является довольно неоднозначной.

Второй значимой проблемой является требование для государства-участника, против которого ведутся военные действия, признавать состояние вооруженного конфликта. Такое требование основано на ст. 2, общей для Женевских конвенций 1949 г., но против него в свое время выступили составители Комментария МККК. Опасность требования признания состояния вооруженного конфликта заключается в том, что это может позволить государствам, желающим избежать имплементации МГП, попросту отказаться от признания существования конфликта. Дефиниции вооруженного конфликта, последовательно изложенные в Дополнительных протоколах, Статуте МУС, деле Тадича и деле Никарагуа против США ^[16], не упоминают об этом требовании, оставляя тем самым возможность решить вопрос о пороге применимости МГП с позиций объективной квалификации фактов, а не с точки зрения политической целесообразности.

Картледж рассматривает мотив в качестве элемента, определяющего момент пересечения такого порога. Как самостоятельный элемент, мотив представлен в качестве причины или повода вооруженного конфликта: в приведенном определении таковой выступает «реализация правительственной политики». Данный мотив устанавливает в дефиниции различия между внутренним конфликтом и случайным выстрелом через пограничную полосу. Свою политику государство проводит чаще силами официальной военной или военизированной организации, нежели с помощью полиции или другого ведомства по борьбе с преступностью. Поэтому в приведенном определении вооруженный конфликт отличается от полицейской акции.

Рассмотренные дефиниции дают общее представление о вооруженном конфликте, но не служат адекватной методикой для квалификации миротворцами ситуаций, в которых они оказываются, или ситуаций, которые создаются ими самими в момент пересечения порога вооруженного конфликта. Выработка эффективной дефиниции вооруженного конфликта позволит миротворцам принять решение о применимом праве с высокой степенью достоверности того, что это решение будет признано как на международной арене, так и, при необходимости, в рамках национальной юрисдикции.

Из всех рассмотренных определений можно заимствовать ряд элементов, которые, будучи объединены в одной, новой дефиниции, смогут обеспечить качественное юридическое руководство практической направленности.

В первую очередь, должно наличествовать соглашение о том, что вооруженный конфликт предполагает применение силы или насилия при помощи оружия, способного лишить человека жизни. При этом вооружения не обязательно должны быть обычными. Например, компьютерная сетевая атака (кибератака), которая непосредственно приводит к ранениям и гибели людей, а также повреждениям и уничтожению имущества, может быть расценена как вооруженное нападение.

За исключением ситуаций, предусмотренных ст. 1 (4) Дополнительного протокола I, в международных вооруженных конфликтах сила должна применяться представителями или гражданами одного государства против представителей (граждан) другого.

Также должен существовать способ четко различать преступную деятельность, которая не нацелена на реализацию государственной политики и не подпадает как таковая под действие норм МГП, и такую легитимную деятельность, которая будет всегда квалифицироваться как вооруженный конфликт. Хотя Дополнительный протокол II пытается провести такое различие в рамках внутреннего вооруженного конфликта, исключая преступную деятельность в виде массовых беспорядков и отдельных и спорадических актов насилия, анализ некоторых инцидентов (например, «Резни в Уэйко») демонстрирует неготовность Протокола II проводить различие между национальной правоприменительной практикой, которая осуществляется в полном соответствии с внутренним законодательством государства, и внутренним вооруженным конфликтом, в ходе которого должно применяться МГП.

Существует опасение, что без более точного определения потенциал и эффективность МГП будут существенно снижены, и это позволит государствам легко игнорировать его нормы.

Элементом, который должен присутствовать в определении вооруженного конфликта, является также тот, что в конфликте участвует группа, преследующая цель политического господства над государством или какой-то его территорией и пытающаяся достигнуть эту цели силовым способом. С помощью этого элемента, который будет идеально удовлетворять требованиям, возможно четкое проведение различия между ситуацией внутреннего насилия, типа «Резни в Уэйко», и общепризнанными вооруженными конфликтами, наподобие конфликтов в бывшей Югославии, квалифицированных МТБЮ в деле Тадича.

Политически ангажированные группы, которые совершают спорадические акты насилия с целью посеять страх у населения для достижения определенных политических целей, разумеется, не вписываются в определение вооруженного конфликта, поскольку ими движет мотив изменения существующего политического порядка, а не обретения политического господства над государством. Впрочем, насилие может достигнуть таких масштабов, что незаметно пересечет порог применимости МГП. Проекты «Орала» и Уппсальского университета осознали эту проблему и определили, что в дефиниции вооруженного конфликта требуется более четкая ссылка на интенсивность, хотя их предложение отразить данный элемент в виде количества погибших представляется довольно спорным.

Дополнительный протокол II определяет интенсивность интервалами между актами насилия. Спорадические вспышки насилия, такие, как беспорядки и нарушения, не считаются вооруженным конфликтом. Этот элемент был успешно применен в деле Тадича и практически показал, что насилие должно длиться во времени. В рамках международных вооруженных конфликтов требование о длящемся во времени насилии не применяется, примером тому служит Шестидневная война между Египтом и Израилем в 1967 г. ^[7].

Дополнительный протокол II и решение по делу Тадича касаются только определения внутреннего вооруженного конфликта и демонстрируют трудности в установлении временных параметров происходящего конфликта. Если определение интенсивности с помощью количества погибших в ходе конфликта является произвольным и бесполезным, тогда какие иные средства определения интенсивности конфликта существуют?

Одним из таких подходов может стать изучение используемых вооружений. Ситуации перестрелок с помощью легкого оружия вполне могут стать предтечей вооруженного конфликта, но, как показывает практика, обычно такие столкновения в расчет не берутся. Даже если используется полевая артиллерия, ситуация может не расцениваться как вооруженный конфликт в его активной фазе, как это происходит в регионе Джамму и Кашмир, где Индия и Пакистан, несмотря на стычки между их вооруженными силами и обмен артиллерийским огнем, не считаются участвующими в вооруженном конфликте, поскольку находятся в режиме прекращения огня под контролем Группы военных наблюдателей ООН (ГВООНИП) ^[4]. Аналогичным образом, нанесение истребителями ВВС США удара по Ливии в 1986 г. не привело к началу вооруженного конфликта между этими странами, несмотря на разрушительные последствия использования высокотехнологичного оружия ^[26]. А в такой ситуации, как террористический акт 1988 г. в Локерби (Шотландия), ответственность за который взяла на себя Ливия, применяются уже совершенно другие нормы международного права ^[15].

Также можно проанализировать готовность сторон конфликта рассматривать в качестве военной цели, военных объектов или комбатантов людей, предметы и места, связанные со стороной противника. Такой подход приведет к появлению в определении вооруженного конфликта нового элемента – взаимодействия сторон в качестве комбатантов. Специфика данного подхода заключается в том, что во время вооруженного конфликта комбатанты являются одной из самых главных категорий физических лиц. Решение проблемы видится в объективной оценке того, что стороны ведут себя как комбатанты, и принятии подхода, предложенного Дополнительными протоколами 1977 г., согласно которому организация и структура сторон конфликта, а также соответствие их действий нормам МГП является показателем их статуса комбатантов. В таком случае дефиниция включала бы в себя следующее словосочетание: «…по крайней мере одна сторона, организованная таким образом, чтобы принимать участие в боевых действиях в соответствии с нормами международного гуманитарного права, и уже приступившая к нападению на военные цели».

Еще одна трудность связана с тем, что зачастую в ходе вооруженного конфликта, в частности, внутреннего, происходит несоблюдение норм МГП. Многочисленными примерами могут служить убийства гражданских лиц в ходе внутренних вооруженных конфликтов в бывшей Югославии. Даже там, где главными действующими лицами конфликта признаются вооруженные силы государства, соблюдение норм МГП может и не быть достаточным основанием для квалификации конфликта, как это было наглядно продемонстрировано в ходе погромов, проводимых в рамках политики этнических чисток в бывшей Югославии. Непонятным остается то, каким образом беспристрастный наблюдатель, основываясь на поведении сторон, делает вывод о том, что по степени своей интенсивности ситуация переходит рубеж вооруженного конфликта?

С 1945 г. в мире произошло большое количество международно-признанных вооруженных конфликтов, образующих широкий спектр осуществляемых в них видов деятельности. На одном конце шкалы, показывающем однозначность факта вооруженного конфликта, находятся такие конфликты, как Корейская война, Шестидневная война, Война во Вьетнаме, Фолклендская война, первая и вторая войны в Персидском заливе. На другом конце расположены преимущественно внутренние конфликты: в Северной Ирландии, предшествовавший суверенитету Восточного Тимора конфликт между движением за независимость и индонезийским правительством и спорадические акты насилия против филиппинских властей. Интенсивность шести обозначенных международных вооруженных конфликтов, кажется, не является определяющим фактором для квалификации состояния вооруженного конфликта. Так, Фолклендская война началась с минимального сопротивления отряда британской Королевской морской пехоты, который в то время нес службу на островах. Получается, что в поиске содержательного определения вооруженного конфликта нет места такому элементу, как интенсивность, несмотря на кажущуюся некоторым исследователям привлекательность такого подхода, поскольку имеется множество примеров вооруженных конфликтов, начавшихся практически без кровопролития ^[33]. Поиск содержательной дефиниции вооруженного конфликта приводит к определению необходимости присутствия в ней таких элементов, как применение силы и мотив. Элемент же интенсивности конфликта, на наш взгляд, следует отклонить как не привносящий никакой новизны, помимо уже изложенных в Дополнительном протоколе II положений и на фоне тех фактических ситуаций, которые были признаны на международном уровне в качестве вооруженных конфликтов, но при этом в силу недостаточной интенсивности не достигли порога, предусмотренного ст. 1 (2) Дополнительного протокола II.

В международных вооруженных конфликтах определяющим моментом будет вовсе не степень интенсивности, но само нарушение государственного суверенитета силой оружия. Аналогичным образом, во внутренних вооруженных конфликтах степень интенсивности должна быть такой, чтобы выйти за пределы того, что согласуется с возможностью суверенного государства самостоятельно решать в рамках своей национальной правовой системы. Посему подход к определению вооруженного конфликта, признающий способность государства самостоятельно разрешать сложившуюся ситуацию, кажется вполне логичным. Думается, что сама разница в определениях внутреннего и международного вооруженных конфликтов требует использования элемента потенциала государства в каждой дефиниции. Для международного вооруженного конфликта таким элементом будет факт нарушения суверенитета силой оружия, что явно превышает уровень отдельных или спорадических атак, оцениваемых сторонами конфликта и международным сообществом как не подпадающих под определение вооруженного конфликта. Ключевым моментом здесь будет выступать контроль над ситуацией со стороны государства. Если какая-либо сторона конфликта или международное сообщество оценивает нападения как вооруженный конфликт, тогда в соответствии с принципами международного права ситуация должна квалифицироваться именно таким образом. Исходя из того, что международное право требует согласия государства на обязательность его норм, следует признать степень прагматизма в вопросах, когда то или иное государство будет являться субъектом международно-правовых отношений ^[13]. При этом физические лица и их имущество остаются под защитой норм международного права прав человека, а также иных норм международного права, как это было установлено в деле о компенсации жертвам теракта в Локерби. Применение норм МГП обусловлено практической необходимостью, теоретические же споры о его применимости очень часто уводят в сторону и снижают эффективность таких норм. Внутренний вооруженный конфликт требует чего-то большего, чем просто применения оружия, и некоторые вооруженные инциденты (например, «Резня в Уйэко») это четко демонстрируют.

В дополнение к исключениям, предусмотренным Дополнительным протоколом II, можно упомянуть подход, согласно которому внутренний вооруженный конфликт возникает, когда государство более не в состоянии сдерживать вооруженное восстание или вооруженное нападение с помощью невоенных силовых структур, таких, как полиция. Ситуации, схожие с инцидентом в Уйэко (1993), выделяются в рамках такого подхода, поскольку, даже несмотря на развертывание вооруженных сил, последние все равно остаются под контролем гражданских властей. Примечательным является опыт Австралии, в которой такого рода ситуации квалифицируются на основе Закона об обороне 1903 г., предусматривающего использование военных в рамках программы оказания помощи гражданским властям силами обороны (DFACA) (Defence Act 1903, Sect. 51). По сути, оказание помощи силами национальной обороны гражданской администрации представляет собой отдельную ситуацию ответных действий национального военного компонента в рамках внутреннего вооруженного конфликта. Применение силы в рамках такого подхода контролируется австралийским законодательством, включая нормы уголовного права.

На основе проведенного анализа предлагаются следующие дефиниции вооруженного конфликта: международного и внутреннего.

Международный вооруженный конфликт имеет место, когда государство или государства применяют вооруженную силу либо реализуют свои наступательные возможности в политических или политико-территориальных целях против народа или интересов другого государства или государств, при этом применение такой вооруженной силы или реализация наступательных возможностей не является отдельным или спорадическим актом. Применение вооруженной силы будет спорадическим или локальным, когда оно представляет собой всего лишь случайный обмен выстрелами или отдельные военные рейды и не признается сторонами конфликта и международным сообществом как преступающее порог вооруженного конфликта. В понятие международного сообщества входят ООН и МККК. Предложенная дефиниция подчеркивает роль, которую играют суверенитет и политические реалии в ситуациях эпизодического применения вооруженной силы. Отдельное или спорадическое применение вооруженной силы по-прежнему считается нарушением Устава ООН, а также, в случае причинения вреда или ущерба, положений международного права прав человека, что означает непрерывное действие системы норм по защите прав личности. В целях расширения предложенной дефиниции применению подлежит ст. 1 (4) Дополнительного протокола I 1977 г., описывающая ситуации, в которых действуют его нормы.

Внутренний вооруженный конфликт возникает в случае систематического организованного вооруженного насилия внутри государства, направленного на политические изменения или обретение территориальной независимости либо политический контроль над всей или частью территории государства, которое более не в состоянии сдерживать вооруженный мятеж или вооруженные нападения с помощью исключительно гражданских силовых структур, таких, как гражданская полиция. В данном определении государство несет основную ответственность за урегулирование ситуаций внутригосударственного насилия. Согласно данному определению, беспорядки в Токстете (Великобритания) и вооруженное сопротивление в Уйэко (США) не составляют внутреннего вооруженного конфликта, в то время как конфликт на Филиппинах (с 1969 г.) и движение за независимость в индонезийской провинции Ачех квалифицируются как вооруженные конфликты, требующие применения МГП. По-прежнему неопределенной остается ситуация в Северной Ирландии. На протяжении многих лет в ее урегулировании задействовано значительное количество вооруженных сил ^[32], при этом основная ответственность лежит на ирландской полиции и, в частности, полиции Ольстера. Во всех прочих смыслах данный конфликт соответствует определению внутреннего вооруженного конфликта. В любом случае ситуация в Северной Ирландии не является международным вооруженным конфликтом, несмотря на различные террористические ячейки, предположительно, действующие из-за рубежа, поскольку она не отвечает критериям, изложенным в Женевских конвенциях 1949 г. и Дополнительном протоколе к ним 1977 г.