Some Aspects of Understanding the Political Leadership in Russia

Shchuplenkov Nikolai Olegovich senior lecturer, Department of History, Law and Social Disciplines of the Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. veras-nik@yandex.ru Other publications by this author

Демократизация политических отношений, политического процесса, закономерно обусловила такую важнейшую новацию политической системы, как многопартийность. Институализация партогенеза и партийного строительства в Российской Федерации привела к формированию многопартийной системы как феномена общественно-политических отношений. В этой связи партогенез как процесс и политические партии как элементы политической системы и субъекты политических отношений являются важными объектами политологического исследования.

Традиция теоретико-методологического освоения явления партогенеза, партийного строительства и феномена правящей партии активно развивалась в советский период, что обусловливалось реалиями советской политической системы. Масштабные исследования в рамках истории КПСС были посвящены разным хронологическим этапам формирования и аспектам деятельности КПСС как основы политической системы и главного императива развития всех политических институтов и процессов ^[8]. Так, отдельное внимание советских исследователей было посвящено главным направлениям деятельности КПСС, а именно руководству развитием промышленности и сельского хозяйства, национально-государственным строительством, формированием новой социальной структуры и советской интеллигенции, интернациональным воспитанием трудящихся, организацией социалистического соревнования и др. Также самостоятельное внимание уделялось и реферированию зарубежной политологической и социологической литературы, посвященной политической системе СССР и деятельности КПСС ^[34].

На определенном этапе в системе отечественного политологического знания выделился интерес к партийно-политической традиции России, которая находилась вне социал-демократической, революционной, пролетарской, большевистской традиции. Этот интерес был закономерен в свете общей тенденции расширения и углубления поля политических исследований. Отдельное направление историко-партийной, в настоящем понимании, политологической науки было посвящено непролетарским партиям, партиям парламентского, конституционного направления, а также партиям радикально-революционного, монархического, черносотенного толка. В отечественной исследовательской традиции сформировался пласт серьезных исследований, посвященный таким направлениям и векторам политического структурирования, как: народничество, либерализм, национал-либерализм, консерватизм, реформизм, ликвидаторство, контрреволюционизм и др. ^[14].

Советская школа партийно-политических исследований отличалась жестким классовым детерминизмом, историко-материалистическим подходом, который имел как сильные, так и слабые стороны. Формационно-классовая парадигма историко-партийной науки, с одной стороны, предоставляла приоритетные возможности для проведения исследований и презентации их результатов. С другой стороны, партийно-политическая конъюнктура предполагала изначальную идеологию научного поиска, следствием которой была усеченная, а зачастую и умозрительная диалектика ^[20].

На современном этапе теоретико-методологические аспекты партогенеза и партийного строительства выстраиваются и развиваются в соответствии с классическими, неоклассическими и неклассическими подходами к самому феномену партий как феномену организаций (ассоциаций граждан), объединенных на базе политических интересов, политических взглядов и политических амбиций ^[6].

На современном этапе можно констатировать становление отечественной партологии, которая является новым и перспективным направлением политологии. Очевидной нишей исследовательского поиска для современной российской партологии выступает развитие парадигмы многопартийности в контексте социального и политического плюрализма, преломленного в современном российском политическом пространстве и политическом времени ^[42].

Парадигма многопартийности имеет в российских общественно-политических отношениях определенную историческую традицию, начало которой восходит к концу ХIХ — началу ХХ в., революционным преобразованиям 1905–1907 гг. Структурирование политических интересов населения на рубеже веков активизировалось в связи с внутренними процессами в российском обществе, а также с внешнеполитическими процессами. В целом можно выделить как значимые такие детерминанты партогенеза, как поляризация классов и социальных групп, ускоренная стратификация населения, активная политизация сознания отдельных сообществ, проникновение в российское общество политических настроений из Европы.

Интерес к политической жизни развивался не по экстенсивному, а по интенсивному вектору, оставляя в стороне многомиллионные массы населения и проецируясь в слои и группы интеллигенции, горожан, фабрично-заводских рабочих, буржуазии. С одной стороны, в Росс наблюдалась полная апатичность, политическая безграмотность, политический нигилизм подавляющей массы населения. С другой стороны, отмечалось ускоренное включение в политику узких «сектантских» кругов, нацеленных на радикальное переустройство. При этом политические программы новых участников политического процесса предполагали обязательную смену политического режима, формы политического управления, жесткие меры в отношении правящей политической элиты ^[35].

Субъективным фактором, способствующим дальнейшему развитию политического процесса, стал Манифест 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», который с политико-управленческой точки зрения в определенном смысле проецировал политический процесс и обеспечивал его дальнейшее административное, бюрократическое сопровождение. Ситуация классового и политического противостояния конфликта, революционная ситуация в Манифесте характеризуется как «смуты и волнения», что в содержательном и стилевом отношениях соответствует историко-культурному дискурсу Российской империи ^[27].

В то же время текст Манифеста отражает новации политической жизни и политического сознания правящих кругов, вынужденных на уровне политической воли включать в политическую жизнь, законодательный процесс классы, которые ранее были лишены избирательных прав. Дарование демократических свобод, среди которых к партогенезу имеет непосредственное отношение свобода слова, собраний и союзов, с одной стороны, стало запоздалым актом, с другой стороны, стало катализатором дальнейшего политического структурирования населения и образования партий ^[43].

Функционирование в начале XX в. в России многих партий свидетельствуете разнообразии политических интересов населения. Среди партий выделились, прежде всего, те, которые отражали интересы структурированного электората — социалисты-демократы, социалисты-революционеры, конституционалисты-демократы, Союз 17 октября. Также сформировались партии, социальная база которых не отличалась многочисленностью и активностью. Это: радикалы, свободомыслящие, умеренные прогрессисты, народнохозяйственная партия, партия правового порядка, отечественный союз, русское собрание и т.д.

Избирательность проникновения и распространения политических идей и формирования политических взглядов является характерологическим признаком политического процесса в России на рубеже XIX и XX вв. Эта избирательность обусловила популяризацию социалистическим признаком политического процесса в России на рубеже XIX и XX вв. Эта избирательность обусловила популяризацию социалистических идей в их реформистском и революционном выражении. Дальнейшие обстоятельства и факторы политического процесса привели к «спрямлению» партийно- политической диверсификации, к выделению лидера партийного ландшафта — РСДРП, в дальнейшем РКПБ, ВКПБ, КПСС. Историческая ретроспектива партогенеза и партийного строительства предоставляет широкие возможности для сопоставительного и сравнительного анализа партийного процесса начала века и современности ^[44].

Такой анализ самоценен как таковой в контексте методов политологического исследования. Также он значим в плане соотнесения политических процессов прошлого и современности. При этом продуктивным представляется: соотнесение сущности партогенеза и содержания российских трансформаций, установление взаимосвязи между диверсификацией социального и политического пространства, демократизацией самой сущности политической системы и развитием многопартийности.

В связи с этим теоретико-методологические интерпретации сущности партогенеза и партий не могут представлять собой догматические конструкции, а призваны трансформироваться и изменяться в соответствии с трансформациями содержания и форм политического процесса. Среди этих трансформаций, на наш взгляд, выделяются две взаимоисключающие, но, тем не менее, взаимосвязанные. Первая — «разветвление» номенклатуры партий и, соответственно, актуализация фактора партий и многопартийности в различных сторонах жизни общества. Вторая — «спрямление» номенклатуры партий и, соответственно, снижение влияния партий и фактора многопартийности в жизни общества. Однако вторая тенденция в условиях авторитарных и тоталитарных режимов может привести и к усилению партийного фактора в виде выделения одной партии как «партии власти» и как основы политической системы ^[45].

В большой степени возможности разновекторного развития партогенеза и партийного строительства касаются тех обществ и тех политических систем, которые формируются в рамках ускоренного транзита, путем радикальной перестройки, глобального реформирования, усиленной демократизации в сжатые сроки политического времени. Во многом это осуществляется в политическом пространстве России, новации которого привлекают внимание мировой социологической и политологической мысли. Новизна политической ситуации, как общей, так и локальной, обуславливает формирование исследовательских школ, направлений политологической мысли, главным объектом которой выступает партия, партийное строительство, партийное структурирование, партийная деятельность как явления политического процесса и политических отношений в самом широком смысле ^[30].

При этом продуктивными представляются как «жесткий» социально-классовый детерминизм, так и «мягкие» цивилизационно-ситуативные подходы. Сочетание сильных сторон этих подходов позволяет рассмотреть современный партогенез в исторической ретроспективе, в сравнении с партийным процессом России начала XX в., который отличался новационным характером политического процесса.

Сочетание сильных сторон разных методологических подходов, использование разных теоретических интерпретаций позволяет выявить не только очевидные свойства и кардинальные тенденции российского партогенеза и партийного строительства, но и частные факторы, локальные свойства российского партийно-политического процесса на федеральном, региональном и местных уровнях ^[2]. Партогенез следует рассматривать в многократных конкретных проявлениях с учетом актуальных направлений современной партологии. Это, например: создание и реконструкция пространства партогенеза, институализация партийного участия в политических процессах, сетевая реализация политики партийных элит, профессионализация партийно-политической деятельности. Также это партийное участие в формировании парламентской культуры современной России, совершенствование механизмов рекрутирования партийных кадров, пополнения партийных рядов, прежде всего за счет политической социализации молодежи и др. Особым вектором исследований является изучение феноменологии партий, равно как и феноменологии «партийных химер», образование которых состоялось как в начале XX в., так и на современном этапе ^[23]. Формально образованные и формально функционирующие партии -типичное явление для партийного строительства, однако в российском политическом поле это явление приобретает собственное содержание.

Сама российская политическая модернизация и политический транзит (как общее воплощение транзита политической системы) предполагают новое сущностное содержание, как и новый функционал политических партий. Очевидной новизной отличаются стратегии и тактики партийной и политической элиты, соответствующие новому характеру целей и задач политических организаций и движений.

Важнейшим аспектом исследовательского поиска в отношении современного политического структурирования, партогенеза и партийного строительства является проблемное поле политико-правового обеспечения моделей российского партогенеза в условиях демократизации и реформирования. Проблема нормативно-правового обеспечения партогенеза, партийного строительства, партийного функционирования в Российской Федерации является актуальной в связи со многими факторами. Среди них наиболее важными представляются новации политического устройства России, новизна правового поля российского общества. Среди факторов, влияющих на партийное строительство, партогенез, функционирование партий в социальном строительстве и политическом противостоянии, выделяются факторы политического, административно-управленческого, нормативно-правового характера ^[46].

В числе последних пристального внимания заслуживают факторы общего характера, которые опосредованно влияют на сущность партийного процесса. Это динамика политического и административного управления в рамках административной реформы и реформы местного самоуправления. Внутри реформ осуществляются: усиление вертикали власти, централизация и ужесточение управленческой дисциплины, повышение качества публичных услуг государства обществу, повышение уровня открытости государственной гражданской службы для граждан и гражданского общества. Реализуются новации достижения электоральных интересов населения, избирательной системы, осуществления выборного процесса. Осуществляется новый порядок назначения глав субъектов России, новый порядок избрания депутатов законодательной (представительной) ветви власти, совершенствуется структура исполнительной власти. Данные реалии и тенденции целесообразно исследовать в непосредственной и опосредованной взаимосвязи с процессом партогенеза и партийного строительства в их федеральных, региональных и местных моделях. Новые явления социальных и политических отношений обуславливают развитие законодательства, непосредственно адресованного партийному процессу и составляющего особый блок законотворчества. Федеральные законы прописывают нормы партийного строительства, функционирования партий, включения партий в систему влияния на принятие значимых властных решений.

В этой связи большой интерес представляет структурирование партийных систем в условиях конституционно-договорной федерации, входе становления современного российского законодательства о партиях и общественно-политических движениях. Особого внимания заслуживает динамика нормативно-правового регулирования партийного строительства. Эта динамика соответствует тем изменениям, которые происходят в социальных и политических структурах российского общества ^[47].

Законодатель стремится к эффективному нормативно-процессуальному обеспечению партогенеза, партийного строительства на уровне нормотворчества и правоприменительной практики. Это тем более важно, что политический процесс в современной России отмечен выраженным противостоянием и жесткой политической борьбой за позиции во властных структурах, как на уровне государственных структур, так и на уровне местного самоуправления. Интенсификация и качественная динамика партогенеза состоялась в связи с принятием Государственной Думой ФС РФ 21 июня 2001 Закона «О политических партиях», прописавшего новый формат формирования и функционирования политических партий ^[21].

Изучение закономерностей развития правового поля формирования и функционирования партий, политических организаций и политических движений составляет значимую исследовательскую проблему. Правовой контекст, с одной стороны, отражает, а с другой стороны, предопределяет место и роль политических партий в условиях реформирования политической системы Российской Федерации. При этом новые роли политических партий в системе государственного и политического управления в условиях административной реформы отражают региональную специфику политического процесса. Среди этих новых ролей выделяются те, которые детерминированы важнейшими политическими проектами Российской Федерации. Это — прошедшие выборы Государственной Думы Федерального собрания РФ 2011 г. и выборы Президента РФ 2012 г., также это предшествующие или параллельные выборы в региональные органы законодательной власти. Заинтересованность и практическое участие партий в данных проектах определяются:

• во-первых, динамикой законодательства РФ,
• во-вторых, содержанием политической ситуации в стране,
• в-третьих, конкуренцией и взаимодействием политических институтов и протеканием политических процессов.

При этом налицо общероссийская и региональная дифференциация позиций главных участников политической конкуренции — «Единой России», «Справедливой России», КПРФ, ЛДПР, СПС ^[48].

Это обуславливает многоуровневые вертикальный и горизонтальный срезы политических исследований, адресованных партиях и партийному участию в общественно-политических отношениях современной России.

На наш взгляд, специфика понимания сущности политического лидерства и традиций властных отношений в каждой стране определяется в первую очередь своеобразием формирования политической культуры государства и общества. Впервые о влиянии политической культуры на политические процессы заговорили в середине 50-х гг. XX века американские политологи Г. Алмонд, С. Верба, С. Пай и другие. Они ввели в политическую науку политико-культурный подход, с помощью которого попытались обосновать, почему же традиционные концепции изучения сферы политики в терминах исследования государственно-правовых институтов не в состоянии объяснить многие из сторон политической реальности ^[1]. Новый политико-культурный подход, став синтезом социологии, культурологии, социальной антропологии для изучения формальных и неформальных компонентов политических систем, учитывающий также национальную политическую психологию, идеологию и менталитет народа, дал возможность по-другому посмотреть на мировые политические процессы. Он позволил ответить на ряд вопросов, в частности, почему одинаковые по своей форме социально-политические институты успешно функционируют в одних странах и совершенно неприемлемы для других ^[33], или же почему политическое лидерство в различные исторические периоды имеет тенденцию проявляться по-разному, и адекватный для какой-либо конкретной страны тип лидерства не будет с неизбежностью таким же для другого государства.

В целом политико-культурный подход позволяет понять не только реальные действия различных субъектов политики, таких, например, как правительство или государство, но и то, какова оценка и восприятие их мировым сообществом, а также другими субъектами в рамках того или иного государства. Кроме того, данный подход дает возможность с новых позиций рассматривать формы реализации политики, включая стиль и поведение политических деятелей различного уровня.

Помимо догматов православия и особенностей системы ценностей на формирование «парадоксальности» содержания восприятия российского политического лидера в обществе оказывают влияние и имеющие языческие корни мифологизированные образы и архетипы, нашедшие отражение в русском фольклоре, которые, в свою очередь, находятся в диалектической взаимосвязи с базирующимся на понятиях «веры» и «доверия» религиозным каноническим пониманием политической власти ^[11].

По мнению Н.Г. Щербининой, именно архетипы сформировали глубоко укоренившиеся в менталитете русского народа характеристики политического лидерства, где наиболее полно дается представление об идеальном политическом лидере ^[40].

Так, правитель является связующим звеном между Небесной и Земной сферами, проводником божественной высшей воли и одновременно ответчиком перед ней за благополучие своего народа. Политический лидер — гарант стабильности государства, надсоциальная сила, воплощение закона для всех, верховный арбитр, выразитель общих интересов. Он мудр, проницателен, справедлив и милосерден. Им может стать только победитель ^[3]. «Авторитет» («харизма») такого государственного лидера аксиоматичен и неоспорим, поскольку его власть дарована Создателем и не терпит критики.

Таким образом, мы можем наблюдать, что архаические структуры сознания оказывают безусловное влияние на их восприятие российским населением через мифологическую апперцепцию авторитета политического лидерства как лидера-героя, лидера-защитника, лидера-борца ^[49].

Дополняет модель политического лидерства в России и особый, синкретический тип современной политической культуры, в котором смешались византийские политико-культурные традиции, а также элементы восточной и европейской форм государственного управления.

В результате этого Российское государство исторически стало принадлежать к странам, которые ориентированы на государство больше, чем на общество. Русское общество по традиции недостаточно автономно и независимо, в нем отсутствует коллективистская форма организации, а граждане оставлены на милость и/или немилость государства и всесильных политиков. Это послужило укоренению среди населения убеждения в необходимости сильной государственной власти. В этой связи одной из отличительных черт политической власти в стране была и остается ее авторитарность. Государство контролирует общество путем целенаправленного формирования в стране таких социально-экономических, политических и культурных условий, при которых жизнедеятельность и развитие как отдельного индивида, так и народа в целом оказываются поставленными в прямую зависимость от соответствующей государственной политики.

Под воздействием данных факторов в российском менталитете укоренились такие политические ценности, как высокое значение лидера в государстве и в истории народа, который должен быть посредником между обществом и властью, несомненный властный авторитет лидера, формирующийся на религиозных основах православия (то есть фактически «обожествление» правителя), апелляция в первую очередь к обычаю, а не к правовым нормам, терпение и подчинение, главенствующая роль элит и многое другое.

В свою очередь, от западных цивилизаций современная Россия переняла такие политикокультурные ценности, как: государство — гарант прав и свобод личности, индивидуализм, плюрализм, индустриальный тип производственных отношений и другие ^[51].

Именование нынешнего политического режима в России управляемой (или сверхуправляемой, а также плохо управляемой, по определению критически настроенных экспертов) демократией естественным образом ставит вопрос, кем же именно управляется наша демократия ^[36] изобретает схемы передачи власти от действующего президента преемнику, предлагает те или иные институциональные нововведения (вроде механизма назначения глав регионов или создания такой структуры, как Общественная палата), обосновывает расширение или сужение полномочий различных органов власти, распределение ресурсов между политическими акторами и т.д.? Думается, что в этой роли ни сторонники, ни противники идеи «управляемой демократии» не подразумевают «народ» как совокупность граждан, наделенных правом голоса. Речь не идет и о тех людях, которые на законных основаниях осуществляют политическую власть. Хотя формально решения, необходимые для реализации этих политических технологий, принимают политики (президент, правительство, депутаты федеральных и региональных парламентов и т.д.), вряд ли кто-то всерьез полагает, что они сами их придумывают и прорабатывают способы их претворения в жизнь. Роль политических партий и партийных идеологов в этом процессе также сомнений не вызывает. Более того, большая часть этих персонажей сами являются продуктом или объектом управления.

Описывая наш политический режим, политологи пишут об имитационном характере процедур, лишенных реального политического содержания ^[37], о том, что демократические институты в нашей политической системе «заменяют субституты, выполняющие некоторые позитивные функции, но не нацеленные на смену находящихся у власти лидеров» ^[25]. Однако вопрос о разработчиках всех этих технологических решений, об авторах хитроумных схем, реализация которых разворачивается на наших глазах, даже не ставится. К институту политических партий это относится в не меньшей степени, чем, например, к институту парламентаризма или институту выборов. Широкую поддержку исследователей получило меткое замечание М.Н. Афанасьева: «Они (наши партии — Н.Щ.) вырастают сверху и растут корнями вверх» ^[19]. Но вопрос о том, кто их там наверху отбирает, высаживает, поливает, одним словом, решает, как будет выглядеть наша политическая грядка, остается открытым. Между тем в отличие от многолетних и безуспешных попыток некоторых политиков создать массовую партию «снизу», партийные проекты, инициируемые «сверху», молниеносно воплощаются в жизнь, доказывая преимущества опоры на «административный ресурс» и профессионализм специалистов перед верой в силу самодеятельной гражданской активности народных масс — во всяком случае, в краткосрочной перспективе. Кто же эти политические садоводы, определяющие, какие именно партии будут созданы, с какими параметрами (идеологическими и организационными), с какими лидерами, с какими выборными результатами, наконец? Кто помогает политикам решать их персональные проблемы, попутно определяя развитие всей нашей политической системы?

Ответ не очевиден, потому что эти люди не на виду. Они не фигурируют в репортажах о политических событиях, их имена не стоят под решениями органов власти или резолюциями партийных съездов. Они не участвуют в выборах, не возглавляют молодежных или каких бы то ни было иных движений. Однако хотя находятся они в тени, их присутствие на нашей политической сцене очень ощутимо, ведь их деятельность прямо влияет на весь политический процесс. Думается, у исследователей имеются все основания обратить на них, наконец, серьезное внимание.

Такого рода непубличные персонажи появились не только в России, но практически повсеместно. Выглядят, правда, они в разных странах по-разному, выполняют разные функции и в различной степени подвержены общественному контролю. Однако уже сам факт их наличия в любой демократической системе свидетельствует о не случайности их появления.

Причины их выхода на политическую сцену можно поделить на две основные группы. Одни связаны с социально-политической трансформацией общества, другие лежат в сфере политических коммуникаций.

К первым следует отнести произошедшее во второй половине XX в. ослабление идеологических идентификаций и партийных лояльностей, приведшее к возрастанию электоральных рисков. Избиратели стали чаще менять свои предпочтения, электорат в целом стал более подвижным, отчего зона гарантированной поддержки даже самых крупных партий заметно сузилась ^{[52; 56]}.

В этих условиях изменилось отношение политических партий к государственной власти.

В свое время в рамках теории рационального выбора были выделены три модели партийного поведения — в зависимости от приоритетных целей партийной активности: стремление к завоеванию голосов избирателей (vote-seeking activity), стремление к получению государственных должностей (office-seeking) и стремление влиять на государственную политику (policy-seeking). Конечно, ни одна из них не существует в чистом виде. Объяснение поведения тех или иных партий требует различных сочетаний этих моделей. В то же время одновременное преследование столь различных целей часто оказывается невозможным из-за их несовместимости в политической практике — например, сохранения власти, с одной стороны, и следования определенной политической линии, с другой. Поэтому правильнее говорить о преобладании той или иной ориентации или о доминировании тех или иных целей ^[62].

Похоже, что в последние годы в центре внимания партий все чаще оказывается завоевание государственных постов — в ущерб деятельности, ориентированной на привлечение симпатий избирателей и реализацию программных установок. Исследователи пишут о том, что сближение европейских партий с государством, прежде всего через государственное финансирование и усиливающийся контроль за внутрипартийной жизнью, превращает их из традиционных добровольческих негосударственных ассоциаций в своего рода коммунальные предприятия, квазигосударственные структуры ^[64]. Автор известной концепции «картельных партий» Питер Мейр отмечает: «Сами партии начинают вести себя не как проводники определенной политики, но как механизмы занятия и удержания власти... Власть стала не только целью, но и смыслом существования... Партии начали получать госсубсидии и пользоваться покровительством со стороны государственных структур. Так возникли партии политического класса, которые я в своих исследованиях называю «картельными партиями». …Их главная особенность — неспособность существовать вне властных структур, существовать без участия в процессе управления страной. Картельные партии не могут быть аутсайдерами, они могут быть только при власти» ^[17]. Таким образом, завоевание и удержание государственной власти из инструмента осуществления партийных стратегий постепенно превращается в самоцель, и на фоне роста волатильности электората борьба политических элит «за офис» обостряется.

В то же время постепенное ослабление любой, кроме карьерной, мотивации для занятия политикой (идеологической, идейной, социальной и т.д.) приводит к заметному изменению характера западных политических партий. Политическая активность граждан сокращается, институт партийных добровольцев (grassroots) приходит в упадок, и партии утрачивают массовый характер, превращаясь в организации профессиональных политиков с подчиненным им бюрократическим аппаратом ^[59]. Процесс профессионализации политической деятельности ставит политиков перед необходимостью обращаться к наемным специалистам в самых разных областях. Политологи, социологи, маркетологи, имиджмейкеры, PR-консультанты и др. стали обязательными участниками всякой избирательной кампании — практически во всех странах, где проводятся выборы в органы власти.

В еще большей степени отмеченные черты характерны для политических партий современной России. Во-первых, в нашей стране вполне определенно наличествуют многие из факторов, идентифицированных К. Стромом как стимулирующие доминирование «ориентации на офис». Среди них — низкая интенсивность политической конкуренции и неопределенность электоральных правил, ограниченное пространство политического торга, пропорциональный избирательный режим, низкий уровень внутрипартийной демократии и высокая проницаемость каналов рекрутирования, капиталоемкий тип кампаний и большая доля государственных субсидий (в нашем случае зачастую квазигосударственных) ^{[62, p. 593]}.

Во-вторых, политики постсоветской России изначально действовали в деидеологизированной среде, где после крушения коммунистического режима большинство избирателей, за исключением сравнительно небольшой части сторонников КПРФ, оказались не привязаны ни к какой определенной идеологической традиции. Отсюда высокий уровень волатильности электората, свойственный первым избирательным кампаниям постсоветской России. Столь высокие электоральные риски оказались психологически неприемлемыми для наших элит, унаследовавших от прошлого тоску по так называемому «шестому чувству советского человека» — чувству «уверенности в завтрашнем дне». К тому же, как резонно замечал в отношении транзитных стран Ф. Шмиттер, большинство людей, осуществлявших демократические преобразования, являлись профессиональными политиками, и у них не было какой-либо иной профессии или источника существования, кроме занятий политикой. В этой связи было «маловероятно, что общие интересы они поставят впереди своих собственных непосредственно карьерных» ^[38]. Поскольку же идеологическая заряженность не свойственна нашим элитам в той же мере, что и простым гражданам, то стремление к должности, а не реализации программных целей стало приоритетом для большинства избираемых и назначаемых политиков.

Такие настроения и обусловили формирование нашей партийной системы, в центре которой расположилась «партия власти в узком смысле» (Единая Россия), окруженная элементами «партии власти в широком смысле» ^[29]. Узкое толкование понятия «партия власти» на протяжении всей современной истории России подразумевало конкретное политическое образование, на которое глава исполнительной власти более или менее открыто опирался в своих взаимоотношениях с парламентом. Таких партий было несколько. К ним относились «Выбор России» в 1993 году, «Наш дом Россия» в 1995 году. С 2001 года эту роль играет «Единая Россия» (изначально «Единство»). Специфика российских «партий власти» состоит в том, что они не уходят в оппозицию вместе со своими лидерами. Они либо распадаются после ухода вождя с должности (такова судьба предшественниц «Единой России»), либо трансформируются в новую партию новой власти, т.е. превращаются в опору любого пришедшего к власти лидера, независимо от его политических ориентаций.

Это организации, которые возникают и существуют для поддержки именно действующего государственного руководителя, а не какой-либо конкретной персоны или политической позиции.

Поэтому российская «партия власти» вполне может быть правящей (если глава исполнительной власти является членом партии), но не может быть оппозиционной. Ее можно назвать пропрезидентской, если иметь в виду не какого-либо конкретного президента, а должность, пост президента как таковой при условии, что в его руках сосредоточена реальная власть. Но она может быть и партией премьер-министра, если обладатель именно этой должности является средоточием высшей власти в государстве. В любом случае, для партии власти «ориентация на офис» является безусловным приоритетом, выражением ее сущности. В отличие от правящих партий либеральных демократий, каждая из которых существует в неразрывной связке с их оппозиционными контрагентами и потенциально готова поменяться с ними местами после каждых регулярных выборов, уход «партии власти» в оппозицию не просто не рассматривается как «уверенное ожидание» — он вообще невозможен. Уход же в оппозицию «Единой России» представить даже сложнее, чем превращение в оппозиционера ее лидера В.В. Путина.

В.В. Путин после прихода на третий срок ставит перед собой цель — перезаключение нового пакта о лояльности с элитами. Элементом перезаключения такого пакта как раз станет вступление в индивидуальном порядке в Народный фронт. Каждый представитель элиты будет самостоятельно принимать решение. В период президентских выборов 2012 г. ОНФ втягивал в орбиту диалога с властью различные политические силы и общественные слои, включая критиков системы. Теперь его роль будет более масштабной. Отныне востребован новый коммуникативный формат для взаимодействия власти с обществом и политическим классом. Народный Фронт в том виде, как он себя позиционирует сейчас, — это прообраз некой альтернативной политической системы. Фронт позиционируется как протокоалиция развития, как надпартийное общественное движение, механизм прямого взаимодействия народа и власти, который должен постоянно пополняться, в том числе путем включения новых партий и организаций. Механизм работы включает в себя максимально детальную межпартийную коммуникацию, диалог с бизнесом, диалог во властной элите и, еще шире, национальный диалог ^[13].

Народный фронт должен решить две основные задачи: создание широкой общенародной поддержки президенту Путину и обновление элит. Значительная часть региональных и часть федеральной элиты не являются пропутинскими. Это можно отследить даже на примере реализации указов президента, когда мы видим, что прямые указания не исполняются. Через Народный фронт президент стремится обновить элиту, «впрыснуть новую, свежую, живую, молодую кровь в прогнивший механизм государственного управления» ^[9].

Опираясь на Общероссийский Народный фронт, президент стремится позиционировать себя уже в новом качестве — как национальный лидер, который намерен дать ответ на вызов Развития — главный долгосрочный вызов, стоящий перед Россией. ОНФ рассматривается как площадка для коммуникации между главой государства и различными профессиональными, социальными и прочими группами, и как площадка для обнародования заявлений, которая позволяет апеллировать к более широкой аудитории, нежели электорат «Единой России».

«Единая Россия» была и остается политической и технологической основой ОНФ, главной структурой, входящей в его состав. «Правоконсервативная» коррекция политического позиционирования партии власти позволит стабилизировать консолидированную текущую поддержку электоратом правящей элиты за счет конструктивного взаимодействия на обеих сторонах от «центра». При этом ОНФ может выражать интересы умеренно левого избирателя. «Единая Россия», используя имидж социально-консервативной партии, является умеренно правоцентристской политической силой в публичном позиционировании и проводимой политике. В статусе партии, которая выражает интересы всех слоев общества, она может позиционироваться в публичном пространстве как правоконсервативная политическая сила. Это повлечет за собой неизбежную жесткую борьбу с парламентскими популистами и большую ответственность партии за принимаемые правительством решения. ОНФ, как институт межпартийного диалога и Президент В. Путин могут при этом занимать более умеренную позицию, учитывающую интересы отдельных социальных и политических групп, непосредственно не связанных с партией власти ^[22].

Огромную роль играют изменения модели поведения и ориентации представителей современной политической элиты. Произошли важные перемены: появилась система стимулов и ограничений, направленная на масштабную национализацию российской элиты. Новые инициативы дают стимул для дальнейшей профессионализации политического класса. Политики, парламентарии, чиновники должны сосредотачиваться на своей профильной деятельности — политическом и государственном управлении, думской работе. Любое занятие другими видами деятельности (в большинстве случаев речь идет о бизнесе), создает стимулы для свертывания таких видов действий, а тезис по национализации включает меры по ликвидации тех обязывающих связей, отношений и зависимостей, которые могут возникать у членов российского политического класса за рубежом, когда речь идет о счетах и собственности за пределами России.

В последнее время наметились серьезные изменения и в региональных элитах. Происходит переворот в кавказской политике (судя по арестам отдельных представителей властной элиты Дагестана), который, скорее всего, будет продолжен после сочинской Олимпиады. Могут появиться новые лица на федеральном уровне, которые как раз будут привлечены из регионов, потому что ОНФ и позиционируется как специальный вертикальный канал социальной мобильности.

Однако говоря о «партии власти», не стоит ограничиваться узким толкованием этого понятия. Ведь о партийной стратегии «Единой России» речи вести не приходится: никакой самостоятельной политики, ни электоральной, никакой бы то ни было еще, у этой партии нет. Она вообще не является самостоятельным политическим субъектом. Очевидно, что «Единство» было создано незадолго до выборов 1999 г. как часть более общей электоральной стратегии, в которую были включены и другие участники игры.

Вообще концепция «управляемой демократии», культивируемая сегодня российской правящей элитой, предполагает создание стольких партий, сколько понадобится для обеспечения нужной расстановки политических сил и баланса между ними. Имиджевые и электоральные характеристики этих партий определяются запросами политического рынка, выявляемыми с помощью маркетинговых исследований. А залогом их стабильного существования на политической сцене является лояльность в отношении центра концентрации реальной власти. Основными ингредиентами при создании этих агентов «партии власти в широком смысле» являются деньги и «административный ресурс». Необходимые показатели членства обеспечиваются в обмен на конкретные жизненные блага либо под сильным административным давлением.

Известно, что до начала массированного административного вмешательства в процесс партийного строительства численность российских политических партий, за исключением КПРФ, оставалась стабильно низкой, как правило, незначительно превышая требуемые по закону сначала 10 000, а позже 50 000 человек. В последние годы членство в КПРФ, действительно отражающее динамику добровольной активности граждан, снижается.

А вот численность «партии власти» внезапно резко пошла вверх вопреки всем предыдущим тенденциям и за короткий срок достигла почти двух миллионов человек ^[7]. Неестественность такой динамики настолько бросается в глаза, что даже сами руководители партийного проекта заговорили о необходимости провести чистку непомерно разросшихся рядов от «примазавшихся» к партии карьеристов.

Понятно, что наличие других партий, в действительности являющихся элементами стратегии «партии власти» в широком смысле, т.е. органически встроенных в единую концепцию политической режиссуры, не создает реальной политической конкуренции и, следовательно, угрозы статусу властвующей партии. Оно служит лишь задаче имитации демократической игры в репрезентативных целях как внешней, так и внутренней политики.

Всю необходимую работу по созданию и регистрации таких партий, организации их избирательных кампаний проводят профессиональные политконсультанты и технологи.

Можно сказать, что если на Западе исследователи с тревогой отмечают постепенный процесс картелизации сложившихся некогда партийных систем, то у нас в последние годы политический картель создавался осознанно и целенаправленно. Да и предыдущая история постсоветского партийного строительства — это в значительной степени история попыток создания именно картельной системы, включающей управляемые элементы (партии правой и левой руки и т.д.) и отторгающей в той или иной степени автономные. Успех в конце концов был достигнут благодаря как раз доминированию в поведении наших партий ориентации на «офис». Ведь политики, для которых приоритетом является должность, ведут себя иначе, чем их коллеги, стремящиеся прежде всего к реализации программных установок. Они не готовы рисковать своим положением во власти во имя идеологических принципов. Стремительный переход многих заметных российских политиков в различные организационные структуры «партии власти в широком смысле» подтверждает этот тезис.

Естественным следствием картелизации партийных систем современных демократий стала олигополизация политических рынков. «Где-то с середины 1970-х годов партийные системы на Западе начинают все больше напоминать олигополистический рынок, отмечает Р. Пелиццо. — Партии утрачивают связь с избирателями. Более того, в ряде случаев они не только перестают реагировать на электоральный спрос, но и идут на сговор друг с другом, стремясь закрепить за собой господство на политическом пространстве» ^[24].

Российский политический рынок если не монополизирован полностью, то уж точно по части олигополизации продвинулся гораздо дальше западных. Он отличается мощным административным вмешательством, не позволяющим реализоваться преимуществам свободной конкуренции. Вход на этот рынок жестко контролируется. В таких условиях в значительной мере обесцениваются рассуждения политологов о перспективах развития многопартийности, основанные на классических теориях, вроде теории кливажей ^[16]. Конечно, среди прочих средств административного регулирования политического рынка можно назвать и легальные. Например, повышение барьера для прохождения в законодательные собрания как федерального, так и регионального уровней до 7% способствовало отсечению заметного числа организаций от участия в политической конкуренции. В результате произошло резкое сокращение количества зарегистрированных партий — за последние 7 лет более чем в 10 раз. Сократилось и число парламентских фракций, а в центре партийной системы укрепилась партия, пользующаяся безраздельной поддержкой исполнительной власти и обладающая конституционным большинством в Федеральном Собрании ^[18]. Но все же основные препятствия процессу свободного функционирования политического рынка в России лежат не в формальных правилах, а в их неисполнении.

Тенденция сращивания партий с государством приобрела в России еще и уродливую форму «административного ресурса», т.е. незаконного использования действующими политиками возможностей своего служебного положения в личных или партийных целях. Описывая ситуацию на выборах депутатов Государственной Думы 2007 г., член Центральной избирательной комиссии Е.И. Колюшин в своем особом мнении пишет: «В итоге партия, в список кандидатов в депутаты от которой входило много руководителей исполнительной власти федерального, регионального и муниципального уровней и имевшая по этой причине преимущественный доступ к СМИ с государственным участием в течение всей избирательной кампании, находилась в привилегированном положении по отношению к другим партиям, участвовавшим в парламентских выборах» ^[12].

Фактически мы наблюдаем сегодня в России попытку осуществления тотального менеджмента всего политического предприятия. Многие политики и журналисты открыто говорят о необходимости согласовывать любые политические проекты в Кремле. Без такого согласования никакие организации не могут рассчитывать на доступ к основным каналам политической коммуникации, а значит не могут привлечь к себе внимание граждан и добиться их поддержки. Таковыми каналами сегодня являются СМИ, главным образом телевидение. Они практически вытеснили организационные структуры, прежде всего партийные, в качестве посредников во взаимодействии между управляющими и управляемыми. Эти изменения в системе политических коммуникаций составляют вторую группу факторов, способствовавших обретению влияния разного рода специалистами по политическим технологиям, в том числе спин-докторами.

Анализу развития современных политических коммуникаций посвящена уже довольно большая литература ^[55]. Отметим лишь некоторые аспекты, непосредственно относящиеся к нашему сюжету.

К концу ХХ века газеты, радио, телевидение, а теперь и Интернет стали формировать, направлять и контролировать большую часть информационного потока, движущегося как в направлении снизу вверх — от граждан к органам власти, так и в обратном направлении. Роль и значение СМИ в политике настолько выросли и стали настолько важны, что западные исследователи начали писать о медиатизации политики, подразумевая перемещение средств массовой информации в центр политического поля, обретение ими важнейших политических функций и превращение в основной канал легитимации власти ^{[54; 57; 60]}. Осмысление отечественного опыта функционирования политики в контексте современных коммуникаций и вне демократических традиций привело некоторых авторов к более радикальным выводам, сформулированным в концепции медиакратии ^[32].

В любом случае исследователи отмечают усиление зависимости политиков от СМИ. Необходимость заботиться об обеспечении каналов стабильного взаимодействия с избирателями, о регулировании потоков информации в своих интересах побуждает политиков обращаться к профессионалам в сфере политических коммуникаций. Как следствие, к 80-м годам прошлого века при политических структурах, в том числе при политических партиях, стали повсеместно появляться службы, помогающие создавать и поддерживать положительный образ их нанимателей в глазах общественности. С тех пор отношения между политиками и специалистами соответствующего профиля проделали заметную эволюцию, которую достаточно точно описал известный представитель PR-цеха Гарольд Берсон: «Сначала клиенты говорили нам: «Вот наше послание. Идите, доставьте его». Потом они стали спрашивать: «Каким должно быть наше послание?». Теперь же: «Что мы должны делать?» ^[58].

Партии, приходя к власти, естественным образом распространяли ту же самую практику на работу подконтрольных им правительств. Реагируя на изменившуюся природу политических коммуникаций, госструктуры также начали выстраивать целые сети PR-подразделений, позволяющих эффективно влиять на общественное мнение через связи с печатными и электронными СМИ. В результате серьезный сдвиг произошел и в системе отношений органов государственной власти с гражданами. Таким образом, в ходе совместной адаптации политиков и медиа к новым условиям выстроилась современная государственная модель паблисити.

Постепенно управление коммуникациями переместилось в центр внимания политиков и стало рассматриваться как один из ключевых моментов их деятельности. Специально создаваемые для решения этой задачи структуры институциализировались и легитимировались в партиях и органах власти, а усилия политиков и их «помощников по коммуникациям» эволюционировали от стремления адекватно реагировать на запросы публики к упреждающим действиям, направленным на формирование благоприятного общественного мнения. В странах, подобных постсоветской России, где отсутствуют традиции ответственного поведения управляющих и гражданского контроля за ними со стороны управляемых, перемены оказались особенно радикальными. Здесь вопросы репрезентации (представления) политики населению стали чуть ли не важнее самой политики. Очевидно, однако, что сегодня в деятельности всех правительств развитых стран явственно видна логика опережающего продвижения на политическом рынке положительного образа властей и проводимой ими политики. Среди политических деятелей утвердилось мнение о необходимости уделять первоочередное внимание убеждению электората в правильности своих решений и действий.

Причем речь идет не о простом информировании публики и даже не о разъяснении ей соответствующих позиций, а именно о рекламировании достижений политических руководителей и возглавляемых ими органов власти. Такая переакцентировка информационной активности правительств вызвала новые дискуссии о природе официальных политических коммуникаций и об их отношении к тому, что традиционно считалось пропагандой ^[63].

Значение, которое придается сегодня обладателями власти «стратегическим политическим коммуникациям», побуждает исследователей говорить о возникновении «современного PR-государства». Доминик Ринг, к примеру, полагает, что в деятельности такого государства все большее место занимает выполнение трех функций. Первая из них — рекламирование, в ходе которого государство как коммуникатор создает послание гражданам (или же контролирует его создание), а затем обеспечивает его распространение и продвижение в различных медийных форматах. Вторая — изучение общественного мнения, выявление ценностей, настроений и запросов граждан с помощью количественных (опросы) и качественных (фокус-группы) методов. При выполнении этой задачи формируется заметный сегмент информации, которая используется не только для налаживания политических коммуникаций с обществом, но и для выработки государственной политики и принятия решений по самым различным вопросам. Третье направление составляют связи с общественностью (PR), посредством которых коммуникатор управляет вниманием СМИ и обеспечивает благоприятное освещение своей деятельности в информационном поле ^[65]. Создаваемый для осуществления этих функций аппарат (довольно внушительный, кстати, по своим размерам) среди прочего координирует усилия различных ведомств по представлению государственной политики в публичном пространстве. Специальные сотрудники, находящиеся на службе демократических правительств и отвечающие за управление коммуникациями, обладают ныне высоким статусом в системе государственной власти и имеют в своем распоряжении большие ресурсы.

Примечательно, однако, что заметная часть этой активности происходит как бы за сценой, носит не публичный, а скрытный или даже секретный характер. Хотя с начала 90-х годов в политический обиход входят понятия «спин», означающее менеджмент новостей, и «спин-доктор», обозначающее специалиста, обеспечивающего управление медиа-средой в интересах своего политического нанимателя, пользуются ими в основном журналисты и политологи. Люди, занимающиеся продвижением положительного образа властей в общественном сознании, не любят рассуждать о себе и своей деятельности в подобных терминах. Официально статус всех этих персонажей называется как-нибудь иначе, либо вообще никак.

Те, кого пресса или политологи идентифицируют в качестве спин-докторов, занимают различные должности в разного рода организационных структурах. Так, теперь рядом с традиционными пресс-службами и пресс-секретарями президентов и премьер-министров нередко можно видеть директоров по коммуникациям, специальных советников или просто помощников. Иногда такие специалисты состоят в штате департаментов, ведающих внутренней политикой. В России один из тех, кого эксперты единодушно считают спин-доктором и даже менеджером всего партийно-политического пространства, занимает пост заместителя главы администрации президента. Под его началом среди сотрудников администрации можно обнаружить бывших известных теледеятелей, а также полит-консультантов, активно проявивших себя в избирательных баталиях 1990-х годов.

Известный PR-специалист Г.Г. Почепцов называет первым отечественным спин-доктором издателя И. Новикова, о котором В. Ключевский писал, что он вышел на службу отечеству с пером и книгой, а не с огнем и мечом ^[28]. И. Новиков в своих журналах вывел на свет карикатурное изображение света, зараженного галломанией: «Люди считали несчастием быть русскими и, подобно Иванушке Фонвизина, утешались только мыслью, что хотя тела их родились в России, но души принадлежали короне французской.

Такое направление умов в высшем обществе грозило немалыми опасностями. (...) Но что бы это был за руководящий класс, который не понимает руководимого им общества и даже презирает его!» ^[10].

Современный политический спин-доктор занят исправлением ошибок своего клиента, если они были допущены на публичных мероприятиях и пресс-конференции. Спин-доктор, работая совместно со спичрайтером, консультирует по поводу содержания речей и возможных последствий их и предстоящих или происходящих политических шагов. Задача спин-доктора — максимально использовать то время, когда возникает наибольшая нужда у журналистов получить интерпретацию происходящего ^[53]. Дело в том, что политический спин-доктор учитывает этот момент, когда внезапно образуется дефицит информации и журналистам волей-неволей приходится обращаться за советом к всевозможным экспертам и политическим консультантам.

Г.Г. Почепцов приводит несколько эпизодов удачной работы политических спин-докторов с масс-медиа. Например, снятие С. Кириенко с поста российского вице-премьера в 1998 г. заставило телеканал НТВ работать в новом режиме, резко увеличив количество аналитических материалов во время вечерних выпусков. Российские спин-доктора хорошо справились с проблемой: в ответ на нехватку новостей телевизионный канал оказался в состоянии породить необходимый объем материалов за счет интенсивности выхода в эфир и усиления аналитической стороны.

Политический спин-доктор использует богатый арсенал медиатехнологий — до-спин, торнадо-спин, спин-контрол, спин-даун, после-спин. Все это предпринимается с одной целью — оградить образ политика от влияния негативной информации. При этом спин-докторинг можно представлять не только как набор разрозненных спинов, но и как целостный PR-процесс, проводящийся медиа манипуляторами.

Чем именно занимаются в администрации президента России эксперты по «социальному программированию» и PR, широкой общественности не известно. Однако достаточно хорошо известна среди политологов книга, в которой, судя по всему, было изложено кредо будущих кремлевских пиарщиков. По мнению ее авторов, PR «нужен, чтобы доказать, что фирма, выпускающая «щипцы для снятия нагара со свечи», отвечает за удовлетворение общественной потребности». «То же касается и власти. Пиар стал нужен, когда стало непонятно, кому вообще служит власть», — писал О. Матвейчев буквально накануне приглашения на государственную службу ^[4]. Посткоммунистическая Россия пропустила первоначальные этапы эволюции политического консалтинга, который зародился в недрах старых демократических систем как реакция на изменение социального и коммуникативно-технологического контекста. Мы получили в определенном смысле готовый продукт, импортированный вместе с другими политическими институтами западного образца в ходе демократизации начала 1990-х годов. Но в отличие, скажем, от многопартийности или альтернативных выборов, приход политических консультантов и «новых избирательных технологий» на политическую сцену не рассматривался реформаторами в качестве цели или обязательного условия демократизации политической системы. Напротив, провозглашавшиеся нормы и идеалы политической жизни даже в определенной мере противоречили самой возможности успешного развития такого рода бизнеса.

Культивировавшаяся модель представительной демократии, опирающейся на активное, хорошо структурированное гражданское общество, не предполагала появления посредников между политиками и гражданами. Влиятельной группе более или менее независимых профессиональных политических менеджеров просто не было места в этой модели партийно-политических связей. Интеграция института политконсультантов в политический процесс постсоветской России произошла стихийно, без особой публичности, без какого бы то ни было идеологического обоснования и, в общем-то, вопреки нормативным установкам — исключительно в виде ответа на прагматические запросы элитных групп. К тому же наш социально-политический контекст породил более развитые, «законченные» формы и способы функционирования этого сравнительно молодого политического института, неизвестные странам с исторически более длительными и прочными демократическими традициями.

В России нет исследований о спин-докторах, хотя вряд ли кто-то возьмется всерьез утверждать, будто этого явления у нас не существует. Поскольку их статус и параметры деятельности не определены законом, остается достаточно большой простор, с одной стороны, для злоупотреблений, с другой — для слухов и журналистских спекуляций. Всем понятно, например, что наши политические и государственные лидеры пользуются услугами политконсультантов. Однако в силу совершенно неправомерного отсутствия официальных сведений на этот счет, граждане могут только догадываться о масштабах такой деятельности, объемах задействованных ресурсов и персоналиях экспертов, облеченных доверием власти. Средства массовой информации время от времени причисляют к категории так называемых «кремлевских политтехнологов» тех или иных представителей консалтингового цеха. Достоверность этих сведений проверить невозможно, тем более что некоторые «предприниматели от политики», в действительности отношения к Кремлю не имеющие, иногда стимулируют или молчаливо поощряют распространение таких слухов. Отсутствие публичности порождает также подозрения в нелегитимности и нелегальности осуществляемых таким образом политических проектов, сомнения в их направленности на реализацию общественного блага, а не частных интересов отдельных представителей правящей элиты.

Двусмысленность и неопределенность, сопровождающая около политическую активность всех этих специалистов, означает, по-видимому, нежелание властей афишировать истинные цели и приемы такого рода деятельности. А это, в свою очередь, связано с тем, что в классической демократической парадигме, похоже, пока не находится места для подобных персонажей и выполняемых ими функций.