The Soviet-Chinese relations in 1920s-1930s.

Shchuplenkov Nikolai Olegovich senior lecturer, Department of History, Law and Social Disciplines of the Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. veras-nik@yandex.ru Other publications by this author

Shchuplenkov Oleg Viktorovich PhD in History Associate Professor, Department of History, Law and Social Disciplines, Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. oleg.shup@gmail.com Other publications by this author

Дальний Восток занимает важное место в геополитике нашего государства, являясь воротами России в Азиатско-Тихоокеанский регион. Его роль определяется, прежде всего, как стратегическим положением, так и экономическим значением. Именно этому региону нашей страны отводилась особая роль во время советско-японского сотрудничества и противостояния в годы Второй мировой войны.

Вследствие общей слабости страны после гражданской войны в экономическом и военно-политическом аспекте СССР не был готов к решительным внешнеполитическим действиям. В этой связи Дальневосточному региону, как наиболее удаленному от центра, отводилось особое значение. У руководства страны, несмотря на имеющие место резкие заявления, не было другого выхода, как «умиротворять» Японию. Но не только «умиротворять», а так же, как говорилось в письме 1925 г. заместителя наркома иностранных дел Г.В. Чичерина: «…стремиться наладить хорошие отношения… и сближаться с Японией» ^{[14, с. 13.]}. Одним из первых шагов Советского государства навстречу стабилизации отношений с Японией становится подписание на Пекинской конференции 20 января 1925 г. между послами обеих стран «Конвенции об основных принципах взаимоотношений между Советским Союзом и Японией». В данной конвенции, в частности говорилось: «В интересах развития экономических отношений между обеими странами и принимая во внимание нужды Японии в отношении естественных богатств, правительство СССР готово предоставить японским подданным, компаниям и ассоциациям концессии на эксплуатацию минеральных, лесных, рыбных и других естественных богатств на всей территории СССР» ^{[46, с. 93.]}. Тем самым, был принципиально решен вопрос о предоставлении Японии концессий на территории СССР.

Внешнеполитический фактор в условиях Дальнего Востока (особенно в отношениях СССР и Японии) доминировал над внутриполитическими установками, направленными на свертывание концессионного дела. Поэтому, несмотря на то, что, на Дальнем Востоке в конце 1920-х – начале 1930-х гг. так же, как и в целом по стране, происходило свертывание концессионной политики и самой практики, этот процесс практически не затронул основные японские концессионные предприятия.

Возникновение русской колонии в Китае в начале ХХ в. было связано с началом строительства Китайско-Восточной железной дороги согласно заключенному 22 мая 1896 г. секретному договору между Россией и Китаем о союзе и постройке КВЖД ^{[1, c. 51]}. Срок договора был определен в 80 лет. В течение этого времени руководство дорогой должно было осуществляться Правлением Общества КВЖД, а сама дорога – находиться в общем пользовании обоих государств ^{[30, с. 54]}.

Строительство железной дороги через Маньчжурию было выгодно как России, так и Китаю. Для русского правительства это было политическим и экономическим шагом, поскольку дорога являлась, с одной стороны, наикратчайшим и следовательно наиболее дешевым путем к Владивостоку, а с другой, – укрепляло позиции России в Азии. Китай же обеспечивал себе возможность быстрого промышленного развития экономически отсталого региона и переселенческого движения внутри страны на малозаселенный Северо-Восток ^{[10, с. 234]}.

Первые партии русских инженеров отправились на Дальний Восток для строительства железной дороги в апреле 1897 г. Через год русские люди начали строить город Харбин, который стал центром КВЖД ^{[30, с. 54]}, а по линии КВЖД возникали поселки с русским населением, обслуживающим дорогу. Таким образом, к началу русской эмиграции на Восток Харбин и станции вдоль КВЖД уже представляли собой обустроенную по русскому типу территорию.

Социальный состав русской колонии был неоднороден: инженеры-строители и члены их семей, российские подданные, принятые на обслуживание дороги, а также казаки и отставные нижние чины. Кроме того, «в полосе отчуждения появлялись и свободные переселенцы из России. К ним относились представители торгово-промышленного класса, мелкие ремесленники, домашняя прислуга и пр.» ^{[2, с. 563]}, а также другое гражданское население, занятое образованием, здравоохранением и т.п. ^{[1, с. 122]}. До революции 1917 г. русские в Китае жили по законам царской России. С позиций того времени это и не эмиграция вовсе: уехавшие строить железную дорогу граждане России не принимали китайского гражданства, и лишь последующее развитие событий в России – Октябрь 1917 г. – привело к тому, что они стали вынужденными эмигрантами.

До начала строительства КВЖД население города Харбина было очень малочисленным –менее 5 тыс. чел. ^{[41, c. 49]}. Пятого мая 1898 г. глава русской экспедиционной группы – инженер Щедровский купил за восемь тысяч китайских серебряных мастерскую, которая стала местным железнодорожным инженерно-техническим бюро. С ее появлением, в Харбин приехало большое количество квалифицированных русских рабочих, трудившихся на железных дорогах (техники, персонал по охране железной дороги и т. д.). Поскольку в процессе строительства КВЖД Харбин находился под властью России, все рабочие были командированы российским правительством. Для обеспечения железнодорожного строительства и эксплуатации, улучшения условий повседневной жизни сотрудников железной дороги необходимо было строить заводы, магазины, больницы, церкви и другие учреждения городской инфраструктуры.

Но рабочей силы только из России было недостаточно. Поэтому на стройку принимались также китайские рабочие из провинций Шаньдуна, Хэбэя и других районов Китая. С развитием строительства КВЖД количество русских эмигрантов и китайцев, живших в Харбине, становилось всё более значительным. В 1899 г. численность населения Харбина достигла 30 тыс. чел. В 1902 г. число русских, проживавших в городе, составило12 тыс. чел. ^[40]. Пятнадцатого мая 1903 г., когда строительство КВЖД подходило к завершению, Управление железнодорожного строительства впервые провело перепись населения г. Харбина. Полученные статистические данные показали, что его общая численность составила 44 576 чел., в том числе китайцев – 28 338 чел., русских – 15 579 чел., японцев – 462 чел, представителей других национальностей – не более 200 чел. ^{[25, c. 20]}. Следовательно, рубеж XIX–XX вв. стал временем роста численности русских эмигрантов в Харбине.

В 1905 г. в ходе русско-японской войны Россия потерпела поражение. Ее господствующие позиции на северо-востоке Китая были подорваны. Согласно «политике открытости», предложенной США, КВЖД стала открыта для мировых держав. В этих условиях Харбин превратился в самый крупный торговый центр северо-востока Китая, где сосредотачивались товары из Европы, Америки, Азии.

В Харбин стекались торговцы, предприниматели, авантюристы, бродяги из разных стран мира. В первое десятилетие XX в. приток эмигрантов из Европы увеличился, но русские и китайцы по-прежнему составляли основную массу населения Харбина. К июлю 1911 г. число жителей Харбина достигло 59,7 тыс. чел. Среди них русские эмигранты составляли 40 тыс. чел., или 67 % всех горожан ^[13]. Этот показатель был выше, чем доля русских среди жителей Владивостока (59,3 %) ^{[32, c. 106]}. К началу 1917 г. обслуживанием КВЖД были заняты свыше 50 тыс. российских рабочих и солдат ^[12].

В 1917 г. в России произошли Февральская и Октябрьская революции, в результате которых самодержавие, а затем и Временное правительство были свергнуты. В октябре 1917 г. установилась власть большевиков. Многие выходцы из дворянства и буржуазии были вынуждены бежать из России. В то же время управление КВЖД по-прежнему находилось в ведении царского министра Д. Л. Хорвата. В результате Харбин, будучи узлом КВЖД, стал центром сосредоточения белых эмигрантов. В 1918–1924 гг. произошел существенный рост численности русских эмигрантов в Харбине. Для их размещения Управление КВЖД образовало села Нахаровка и Волостьумов в районе Даоли. В 1918 г. в Харбине насчитывалось 60,2 тыс. русских. С этого года число русских быстро росло, и к 1920 г. достигло 131 тыс. чел., к 1922 г. – 155 тыс. чел. В 1923 г., после завершения гражданской войны, в Харбине насчитывалось 200 тыс. мигрантов из России. В то же время общая численность населения города достигла 310 тыс. чел. Такое большое количество эмигрантов из другого государства, проживавших в одном городе, являлось весьма редким в истории Китая.

31 мая 1924 г. между СССР и Пекинским правительством было подписано «Соглашение об общих принципах урегулирования вопроса между Союзом Советских Социалистических Республик и Китайской Республикой». В этом документе были определены сферы советско-китайских отношений и, в частности, был урегулирован вопрос об управлении КВЖД. Правительство СССР получило право на управление КВЖД. Девятого апреля 1925 г. начальник КВЖД Иванов запретил принимать для работы на железной дороге новых сотрудников, за исключением китайцев и советских граждан. В связи с этим многие из русских белых эмигрантов, не желавших принимать советское гражданство, оказались безработными. Поэтому они уезжали в Тяньцзинь, Шанхай, эмигрировали в США, страны Европы. К концу 1924 г. общее число жителей Харбина снизилось до 285 тыс. чел. (1923 г. – 310 тыс. чел.). К 1926 г. оно стабилизировалось и составило 282,9 тыс. чел. К марту 1930 г. количество жителей Харбина выросло до 342,3 тыс. чел. Этот рост произошел за счет увеличения в городе числа китайцев.

18 сентября 1931 г. Харбин был оккупирован Японией. В течение нескольких лет Япония препятствовала нормальному функционированию КВЖД и нанесла СССР значительный ущерб. В марте 1935 г. СССР был вынужден продать северную часть КВЖД Японии по цене 170 млн. японских йен. После этой сделки большинство советских граждан, проживавших в Харбине, вернулось на родину. В 1936 г. в Харбине насчитывалось только пять тысяч русских, а в 1939 г. – более тысячи ^{[26, c. 247]}.

В целом КВЖД оказывала влияние на рост численности русской диаспоры г. Харбина по следующим причинам. Во-первых, Харбин являлся одним из самых важных узлов КВЖД. Дороги, проходящие от Харбина на восток, достигали Даляня, на запад – Москвы, на север – Владивостока, на юг – Шанхая и Пекина.

В то время торговцы из многих уголков России стекались в Харбина по КВЖД. Во-вторых, большую роль играли капиталы, вложенные царским правительством в развитие Харбин. Для эксплуатации КВЖД и ее обслуживающей базы, Россия вложила в создание социально-экономическую инфраструктуру г. Харбина 280 млн руб. Созданная инфраструктура обеспечивала благоприятную среду для дальнейшего привлечения капиталовложений и позволяла многочисленным предпринимателям из Китая и других стран открывать магазины и строить заводы. Расцвет торговли и промышленности способствовал развитию сельского хозяйства и других отраслей экономики, что заставляло многих китайских и русских рабочих селиться в городе.

В-третьих, дешевый железнодорожный транспорт, являлся главным фактором активной миграции в Харбин. Тысячи переселенцев из Китая, России и других стран мира приезжали в Харбин по КВЖД. При отсутствии железной дороги передвижение населения в Харбин было бы не столь масштабным. В то время, кроме железной дороги, приехать в Харбин было возможно только водным путем или с помощью гужевого транспорта. Река Сунгари находится в суровых климатических условиях. Зимой температура достигает минус 30 градусов, а период заледенения до пяти месяцев. Продолжительность навигации составляет полгода. Поэтому в начале XX в. пассажирские перевозки, осуществляемые пароходами, были ограничены. В то время особую популярность имела гужевая перевозка, но и она также играла незначительную роль.

В-четвертых, железная дорога создала благоприятную среду для ввоза товаров в Харбин. По «Секретному соглашению» между Китаем и Россией налогом облагались только от 1/2 до 2/3 русских товаров, ввозимых по КВЖД в Китай.

Кроме этого, русское правительство не взимало со своих торговцев тариф за железнодорожную перевозку. После русско-японской войны Харбин был открыт для мировых держав. По предложенному США «одностороннему режиму наибольшего благоприятствования» все государства могли воспользоваться различными торговыми льготами, что активизировало экономическое развитие и приток русских в Харбин.

КВЖД оказывала влияние также на состав населения Харбина. В городе была высока доля русских. Преобладание русских над китайцами зависело от КВЖД. Например, в 1913 г. среди населения в районе Наньган г. Харбина русские составляли 70,8 % от всего населения. В 1922 г. этот показатель вырос до 88,8 % ^[12]. Во второй половине 1920-х гг. в районах Даоли и Наньган удельный вес русских по-прежнему оставался высоким. В 1927 г. в районе Наньган русские составляли выше 70 % населения ^{[41, c. 64]}. Долгое время русские переселенцы по численности существенно превышали китайцев. По этой причине царское правительство пыталось включить Маньчжурию в состав России. Оно поощряло русскую эмиграцию в Харбин. К тому же перспектива экономического процветания под влиянием КВЖД также являлась важной причиной приезда тысяч русских в Харбин.

В половом составе русской диаспоры Харбина были значительные диспропорции. В конце XIX – начале XX в. в условиях прокладки железной дороги, основную массу приезжавших в Харбин составляли работоспособные русские мужчины. Менее половины мигрантов имели семьи. После постройки КВЖД Харбин стал новым развивающимся городом, в котором проживало много русских, желавших заработать. Они трудились на железной дороге техниками, разнорабочими, инженерами. После завершения строительства КВЖД необходимо было направить поток рабочей силы на развитие городской инфраструктуры. В этих условиях численность женщин в среде эмигрантов стала расти. К концу 1920-х гг. соотношение между полами среди русских постепенно выравнивалось. Например, 1929 г. в Харбине доля мужчин среди иностранцев (в основном русских) составила 49,38 %, женщин – 50,62 %. В 1930 г. показатели были примерно таким же: мужчин – 50,84 %, женщин – 49,16 % ^{[41, c. 69]}.

В 1921 г. в путеводителе по Харбину ^{[49, c. 51]} имеется, например, следующий фрагмент о русских эмигрантках. «На самой оживленной в Харбине улице Китайской стоят проститутки; они приглашают богатых людей к себе домой. Когда сделка состоится, вызывается повозка или они идут с клиентом на дом пешком». Кроме таких уличных проституток «в Харбине имелось 9 публичных домов, где в среднем работало по 5-6 русских проституток. Еще 70 русских проституток работали в комнатах, которые они снимали для этой цели». «В «Палермо», одном из знаменитых увеселительных заведений, сексапильные русские женщины танцуют в трусиках, показывающих бедра и ягодицы. Официанты открывают одну за другой бутылки шампанского, которое стоит 10-15 иен. В 2-3 часа ночи красавица подходит к столику и строит глазки. Говорят, что общая стоимость за одну ночь составляет больше 200-300 иен. Можно сказать, это довольно дорого» ^{[41, с. 70]}.

Там также было написано, что в Харбине имеется 300 с лишним японских проституток, и их стоимость за одну ночь всего 10 иен, тогда как китайцы вообще отдают своих жен под залог. Их жены могли быть использованы для всякого рода услуг – в дешевом случае за 50-60 иен, а в дорогом за 200 иен ^{[41, с. 71]}.

Отсюда можно судить о положении русских эмигранток в секс-индустрии. Хотя русские потеряли юридический и экономический статус хозяев города, но в увеселительном районе они занимали первое место. В 1923 г. в Харбине отметили 25-летие начала строительства КВЖД. В газетах и журналах писали о юбилейных мероприятиях. В связи с этим была выпущена роскошная юбилейная книга в кожаном переплете «Исторический обзор Китайской Восточной железной дороги 1896–1923», где говорилось: «Мы наблюдали здесь воочию, как европейский Запад во всеоружии своей мощной науки и техники сам двинулся навстречу Востоку, одерживает в этом своем мирном наступлении одну за другой блестящие победы, и приобщает новые земли и народы к современной творческой работе на благо всего человечества» ^[28]. Уже прошло шесть лет после падения царской России, и железнодорожники, бывшие до этого времени российскими подданными, стали лицами без гражданства. Но колониальное чувство господства у бывших российских подданных еще осталось.

Вследствие того что Харбин находился в центре КВЖД, он стал потребительским и торговым городом. К 1934 г. в Харбине русских эмигрантов, которые занимались сельским хозяйством, было очень мало. Доля русских, трудившихся в сельском хозяйстве, лесной промышленности и водном промысле среди всей русской диаспоры г. Харбина, составила только 1,35 %. Удельный вес русских, работавших в промышленности, достигал 6,48 %. Занятые на транспорте и в торговле эмигранты преобладали в русской диаспоре Харбина – 48,79 %. Остальные (служащие, безработные и т. д.) составляли 43,38 % среди всех русских, проживавших в городе ^{[25, c. 109]}.

В 30-е гг. XX в. Харбин являлся одним из развитых городов Китая. Он не был промышленным городом, так как существенную роль в его экономике играла торговля. Харбин, как центр политики, финансов, культуры Маньчжурии, имел черты типичного потребительского города. Товары, которые были необходимы для горожан, ввозились в основном из других городов Китая и СССР по КВЖД. Живущие в городе русские активно участвовали в развитии транспорта и торговли Харбина. Они внесли большой вклад в экономическое развитие и процветание Харбина в конце XIX – 30-х годах XX в.

Таким образом, строительство и эксплуатация КВЖД, также политические события, произошедшие в Китае и России вокруг КВЖД в конце XIX в. – 30-х годах XX в., в значительной степени повлияли на динамику численности русской диаспоры в Харбине. Одновременно некоторые особенности состава русских эмигрантов, живших в городе, были обусловлены воздействием КВЖД. В целом железная дорога являлась основным фактором, воздействовавшим на изменения численности и состава русских эмигрантов в городе Харбине в рассматриваемый период.

В 1930–1940-е годы отношения СССР с Китаем развивались в обстановке резкого обострения международной обстановки, кризиса Версальско-Вашингтонской системы и возникновения нового очага мировой войны; они находились под влиянием различных сил: японской агрессии в Китае, борьбы региональных китайских военно-политических сил против нанкинского правительства, гражданской войны в Китае.

Основные политические партии Китая Гоминьдан (ГМД) и Китайская коммунистическая партия (КПК) выступали за создание на китайской земле объединенного, независимого государства, что открывало возможности (в определенных исторических условиях) единства действий ГМД и КПК против общего врага – Японии. И ГМД, и КПК возлагали на СССР особые надежды в решении проблемы отношений «ГМД–КПК» в свете борьбы с Японией и были заинтересованы в развитии отношений с нашей страной. Первое обстоятельство вылилось в начало войны сопротивления китайского народа японской агрессии, второе – в начало формирования единого национального антияпонского фронта в Китае, который и определил возможность борьбы Китая за сохранение китайского государства.

На рубеже 1920–1930-х годов советская дипломатия на дальневосточном направлении была ориентирована на поддержание добрососедских отношений и с Японией, и с Китаем.

Почти вся история российско (советско)-японских отношений, начиная с японо-китайской войны 1894-1895 г. и до сентября 1945 г., представляет собой период скрытого или явного противостояния. В войне 1894-95 гг. Япония нанесла Китаю тяжелое поражение. Ведущие державы хладнокровно наблюдали за избиением японцами слабого Китая. Однако победительница не смогла полностью воспользоваться плодами своей победы. По требованию России, поддержанной Францией и Германией (США и Великобритания отказались вмешиваться во “внутреннее дело” воюющих сторон), Япония отказалась от заявленных прав на принадлежавший Китаю Ляодунский полуостров с Порт-Артуром.

Но Россия на этом не успокоилась и через три года, подкупив китайских чиновников, на выгодных для себя условиях арендовала на 25 лет тот же Ляодунской полуостров. Именно эти “две обиды”, которые японцы не могли простить России, послужили одной из причин русско-японской войны 1904-1905 гг. Короткие мирные промежутки прерывались войнами или вооруженными столкновениями (русско-японская война 1904-1905 гг., Сибирская интервенция Японии в 1918-1922 гг., военные конфликты на озере Хасан в 1938 г. и на Халхин-Голе в мае-сентябре 1939 г., многочисленные пограничные инциденты). Эти события ни в России, ни в Японии не получили согласованной и однозначной оценки.

Особняком стоит “золотое десятилетие” 1907-1917 гг., во время которого совпадение взаимных интересов России и Японии достигло такой степени доверия, что 6 июля 1916 г. они даже заключили тайный военно-политический союз.

Япония выбрала чрезвычайно благоприятный для военных действий момент – основные военные силы ГМД вели борьбу с армией КПК. Правительство Чан Кайши исходило из того, что его режим слишком слаб, чтобы быть втянутым в вооруженный конфликт с Японией, поскольку Китай был политически нестабилен, главным образом из-за продолжавшейся гражданской войны (к началу 1932 г. КПК контролировала примерно 300 уездов в 11 провинциях Китая). В ноябре 1931 г., через два месяца после вторжения Японии в Северо-восточный Китай (Дунбэй), была образована Китайская советская республика со столицей в Жуйцзине. Конечно, Китайская советская республика в 1931 г. была скорее виртуальным образованием, но у нее, при советской поддержке, были определенные перспективы. «Выжидательная позиция» западных держав, интересы которых пересекались в Китае, заставили Китайскую Республику (возглавляемую Чан Кайши) принять решение не объявлять войну Японии, не выступать с заявлением о разрыве дипломатических отношений. КР ограничилась подачей жалобы в Лигу Наций, потребовав восстановления статус-кво и компенсации причиненного ущерба. Нанкинское правительство, рассчитывая решить проблему дипломатическим путем, обратилось к армии и населению северо-востока Китая с призывом избегать столкновения с японскими властями и ждать решения Лиги Наций.

Правительство СССР, советская общественность были серьезно озабочены развитием событий в Китае. В сентябре 1931 г. еще не были восстановлены советско-китайские дипломатические отношения (прерванные в 1929 г.). Длительный разрыв этих отношений был одним из обстоятельств, позволивших Японии вторгнуться в Китай.

Одним из прямых последствий японской агрессии явилось восстановление в полном объеме дипломатических и консульских отношений между СССР и КР. 26 июня 1932 г. представитель КР в Комитете по разоружению в Женеве Янь Хойцинь сделал наркому иностранных дел СССР М.М. Литвинову официальное предложение правительства КР восстановить дипломатические отношения между странами и подписать договор о ненападении между КР и СССР. В Нанкине, столицах других держав не исключали, что нормализация советско-китайских отношений может ускорить начало японо-советской войны. Советский полпред Д.В. Богомолов, прибывший в Нанкин в начале 1933 г., в одном из первых докладов в Москву писал, что ожидание столкновения советских и японских войск как вариант развития событий широко обсуждается в китайском обществе ^{[36, док. от 24 октября 1933 г.]}. Правительство КР не исключало также, что восстановление дипломатических отношений с СССР будет способствовать стабилизации японо-китайских отношений.

Советское правительство, принимая решение по вопросам дальневосточной политики, учитывало, что не только Китай, но и Советская Россия тогда не были готовы к войне с Японией, а тем более к войне на два фронта (на Западе и Востоке). Советские программы модернизации страны (коллективизация, индустриализация), создание и укрепление оборонного комплекса находились в стадии начальной реализации, вызывая определенное напряжение в обществе, а оборонная доктрина не предусматривала ведения «превентивной» войны до нападения на СССР.

Отметим, что китайское правительство приняло решение о нормализации отношений с СССР, несмотря на наличие главного «раздражающего фактора» в советско-китайских отношениях – деятельности КПК. Китайская компартия получала из Москвы руководящие указания, разнообразную помощь, включая военную и финансовую. Формально это была помощь по линии Коминтерна, но фактически она являлась поддержкой китайских коммунистов со стороны советского государства.

Несмотря на серьезные разногласия, в Москве и Нанкине не забывали, что в 1920-е годы СССР оказал помощь национально-революционным силам Китая в создании армии, в организации Северного похода национально-революционной армии, руководителем которого был Чан Кайши, т.е. на определенном этапе китайской истории СССР поддерживал ГМД в борьбе за власть. Чан Кайши и его единомышленники осознавали значимость и результативность вероятной поддержки (военной, моральной) советского государства Китаю в складывавшейся международной и внутриполитической обстановке.

Правительство СССР приняло решение о нормализации советско-китайских отношений в полном объеме. Переговоры о пакте ненападения было решено продолжить после восстановления отношений между странами ^[44]. Важнейшей задачей советской дальневосточной политики было, сохраняя на должном уровне советско-японские отношения и не вступая в войну с Японией, при необходимости оказать поддержку Китаю в отражении японской агрессии.

В 1933 г. открылись советское полпредство в Нанкине, генеральные консульства в Шанхае и Тяньцзине, а затем и в Пекине (в апреле 1937 г.). Штаты советских представительств были невелики: в полпредстве работало 10 человек, в генконсульствах – 5 (в Шанхае), 3 (в Пекине) и 2 (в Тяньцзине). Генконсулом в Шанхае, а затем и в Пекине был назначен И.И. Спильванек, в Тяньцзине – В.Н. Барков, опытные советские дипломаты. Полпредом СССР в КР стал Д.В. Богомолов ^[38].

После восстановления советско-китайских отношений основным направлением советской политики на китайском направлении в 1931–1937 гг. стал диалог с правительством Китайской Республики. В начале 1930-х годов советское правительство, учитывая особенности внутриполитической ситуации в Китае (фактическая независимость или полузависимость ряда китайских регионов от центра, в том числе вблизи линии прохождения советско-китайской границы, в Синьцзяне, во Внешней Монголии, где шел процесс создания монгольской государственности, в Маньчжурии), поддерживало с администрациями китайских провинций весьма широкие торгово-экономические и иные связи, рассчитывая, что руководители китайских провинций информировали бы о них нанкинское правительство.

В декабре 1931 г. Совет Лиги Наций принял первую резолюцию по маньчжурскому вопросу. Совет не стал вводить против Японии какие-либо санкции. Было принято решение организовать авторитетную международную комиссию для расследования событий в Северо-восточном Китае. Перед комиссией под руководством лорда В. Литтона, в составе представителей Великобритании, Франции, Германии и США, стояла задача посетить страны Дальнего Востока и представить выводы и предложения в Совет Лиги Наций.

Из государств-гарантов Вашингтонской системы международных отношений наиболее ясную позицию заняли США. В январе 1932 г. государственный секретарь США Дж. Стимсон направил Китаю и Японии ноты, в которых была сформулирована позиция США в отношении японского вторжения в Северо-восточный Китай, получившая впоследствии известность как «доктрина Стимсона». В документе подчеркивалось, что США отказываются признавать какие-либо действия, нарушающие суверенитет и территориальную целостность Китая, а также международные договоренности, навязанные с помощью военной силы.

А тем временем Япония продолжала войну в Китае. В январе 1932 г. японские войска попытались захватить деловой центр Китая Шанхай. Под напором сил США и Великобритании им пришлось отступить, но Япония закрепилась на территории Дунбэя – Северо-восточного Китая.

Осенью 1932 г. Лига Наций признала Японию агрессором, потребовала вывода ее войск из Дунбэя и призвала все государства мира не признавать Маньчжоу-го де-юре и де-факто. Экономические, военные санкции в отношении Японии Лигой Наций не предусматривались.

Япония отказалась признать выводы комиссии и резолюцию Лиги Наций, более того, вторглась в еще одну северо-восточную провинцию Китая – Жэхэ и присоединила ее к Маньчжоу-го. 27 марта 1933 г. Япония вышла из состава Лиги Наций. На Дальнем Востоке разрасталась конфликтная ситуация.

Вторжение японских войск в Северо-восточный Китай побудило советское руководство к укреплению обороноспособности дальневосточных рубежей СССР и активизации усилий по созданию международной коллективной системы безопасности.

Закрепление японской армии в Дунбэе и создание на территории Северо-восточного Китая плацдарма агрессии чрезвычайно обострило обстановку на Дальнем Востоке. Практически ни одно государство Азии не было застраховано от последующего расширения театра военных действий японской армии на континенте.

Советское правительство неоднократно предлагало начать переговоры по заключению регионального Тихоокеанского пакта о взаимной помощи со всеми тихоокеанскими державами.

После получения информации о маньчжурском инциденте заместитель наркома иностранных дел СССР Л.М. Карахан сообщил главе китайской делегации на советско-китайской конференции Мо Дэгую, что инцидент усиливает необходимость нормализации отношений между СССР и КР ^{[36, док. от 20, 22, 23, 26 сентября; 15, с.528]}. В заявлении Л.М. Карахана подчеркивалось, что китайское правительство может совершенно спокойно и свободно предпринимать те шаги, которые оно считает нужным, и что СССР всегда стоял и стоит за развитие дружественных отношений с Китаем. Наряду с этим дипломатическим представителям СССР за рубежом было дано указание придерживаться строгого нейтралитета и ограничиваться регистрацией фактов.

Советское государство по официальным каналам оказало поддержку китайской армии, отступавшей с боями под натиском японских сил к советским границам. Армия генерала Су Бинвэня перешла советско-маньчжурскую границу, далее была интернирована в Китай ^{[27, c. 136]}.

В декабре 1934 г. СССР вступил в Лигу Наций, считая, что эту международную организацию можно использовать как трибуну для защиты стран, подвергшихся агрессии извне. В 1933 г. были установлены дипломатические отношения с США.

Нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов в беседе с японским послом в Москве выразил серьезную обеспокоенность действиями японской армии, напомнив, что они грубо нарушают Портсмутский договор 1905 г., запрещавший Японии размещать войска в Северо-восточном Китае. Посол заверил Литвинова, что Япония предпримет тщательные меры, чтобы избежать столкновения в зоне КВЖД и нанесения ущерба дороге, заметив, однако, что договор 1905 г. подписывался Японией с царской Россией ^[8].

Вопросы внутренней и внешней политики Маньчжоу-го решались в Токио. Одной из важнейших стратегических задач советской внешней политики было сохранение добрососедских отношений со всеми странами региона. В директивах НКИД СССР, направленных полпреду СССР в Японии, А.А. Трояновскому поручалось вступить в неофициальные переговоры с японскими дипломатами по вопросу о советско-маньчжурских отношениях. Согласно архивным документам, в директивах допускалась возможность сотрудничества де-факто с властями Маньчжоу-го на тех же условиях, которые действовали в отношениях с властями Северо-восточного Китая с 20 сентября 1924 г. То есть, в соответствии с Соглашением между правительством СССР с правительством Трех Автономных Восточных провинций Китайской Республики о КВЖД, судоходстве, передемаркации границы, тарифном и торговом соглашениях ^[36].

Японская сторона настаивала на официальном признании Советским Союзом Маньчжоу-го. Однако этот вопрос в Москве был снят. Тем не менее, де-факто отношения между СССР и Маньчжоу-го имели место. В 1932 г. открылись консульства Маньчжоу-го в Чите и Благовещенске (однако вопрос об открытии в Москве генконсульства Маньчжоу-го, на чем настаивали японские и маньчжурские власти, был советским правительством заблокирован).

Советские дипломаты в Китае и Японии продолжали отслеживать реакцию нанкинского правительства, а также властей Маньчжоу-го на политику СССР. Советский полпред в КР Д.В. Богомолов в докладе, направленном в Москву 30 января 1934 г., писал: «Первые месяцы 1933 г., от восстановления отношений до приезда полпредства в китайских кругах возлагали большие надежды на помощь со стороны Советского Союза в японо-китайском конфликте. Возможно, что руководящая часть правительства, представляемая Чан Кайши, не рассчитывала и даже не хотела этого, но часть руководящих кругов нанкинского правительства, находившаяся под влиянием широкой компании в китайской прессе в пользу восстановления отношений безусловно надеялась на некоторую поддержку от Советского Союза для оказания сопротивления Японии … Но охлаждение наступило довольно быстро … совпало с опубликованием нашего предложения о продаже КВЖД» ^{[36, док. от 30 января 1934 г.]}. Однако переговоры между странами о подписании пакта о ненападении, торговле и другим вопросам начались. Ожидать заметного прогресса в сфере межгосударственных отношений в первый половине 1930-х годов было нереально, хотя путь к договоренностям был открыт.

Во второй половине 1934 г. наметились определенные подвижки в деле сближения позиций руководства СССР и КР по проблемам советско-китайских отношений. Это позволило Чан Кайши поставить вопрос о возможности возвращения его сына из СССР на родину.

Цзян Цзинго, сын Чан Кайши, с 1925 г. жил и работал в СССР на Урале. 8 марта 1937 г. ПБ ЦК ВКП(б) приняло Постановление: «Не возражать против поездки в Китай сына Чан Кайши, если он сам на это согласен» ^{[36, док. от 4 декабря 1934 г., 15 февраля 1935 г., 28 июня 1935 г. и др.]}. В начале мая 1937 г. Цзян Цзинго вернулся в Китай. В начале мая в Китай также вернулся из длительного отпуска полпред Д.В. Богомолов ^{[37, с. 40]}.

В последующие годы Чан Кайши с успехом использовал неформальные каналы связи или личную дипломатию, направляя в Москву, к И.В. Сталину специальных представителей из числа доверенных лиц, среди них был и его сын – Цзян Цзинго, сын Сунь Ятсена – Сунь Фо, генералы Ян Цзэ и Хэ Яоцзу, известный деятель ГМД Шао Лицзы и др. с личными посланиями, адресованными руководителям СССР для обсуждения и решения вопросов двусторонних советско-китайских отношений, международных связей в целом.

В середине декабря 1933 г. китайским средствам массовой информации было дано указание не публиковать материалы с изложением предполагаемых статей советско-китайского пакта о ненападении, а когда информация о переговорах все-таки появилась в прессе, МИД КР опубликовал опровержение ^{[36, док. от 26 и 28 декабря 1933 г.]}. Полпред Д.В. Богомолов в послании, направленном в НКИД СССР, сообщал, что, по мнению китайцев, «дружественные отношения с СССР могли бы иметь для китайцев ценность, если бы создавали гарантию против японской агрессии, с этой точки зрения советский нейтралитет ничего не даст, так как вследствие своей слабости Китай не может оказать сопротивление Японии» ^{[16, c. 629]}.

Переговоры продолжались. 11 мая 1933 г. китайская сторона вручила советскому полпреду проект пакта о ненападении между КР и СССР. Полпред направил документ в Москву, выразил сомнение в приемлемости отдельных его статей ^{[16, c. 851]}. Л.М. Карахан поручил Д.В. Богомолову заявить китайской стороне о принципиальном согласии на ведение переговоров по пакту о ненападении. Советский проект пакта был утвержден ПБ ЦК ВКП(б) и вручен представителям КР 13 октября 1933 г. Отказ Японии подписать с СССР пакт о ненападении (1931 г.) воспринимался в Китае как подготовка японского правительства к обострению японо-советских отношений. В докладе Богомолова «Политическое и экономическое положение Китая в 1933 г.» отмечалось, что: «1. Политику Китая по отношению к нам определяют: ожидание советско-японской войны, уверенность в ее неизбежности; 2. Нанкин не желает идти на пакт с нами, опасаясь осложнения отношений с Японией, новых репрессий с ее стороны, не желает себя связывать с нами на случай советско-японской войны» ^{[36, док. от 30.01.1934 г.]}. В Москве приняли решение занять выжидательную позицию. Как и Китай, СССР опасался санкций со стороны Японии.

К тому же, начались советско-японские (маньчжурские) переговоры о продаже КВЖД, вызвавшие дополнительно напряжение в советско-китайских отношениях. Летом 1934 г. Ван Цзинвэй заверил японскую сторону, что пакт о ненападении с советским государством Китай не подпишет. 11 октября 1934 г. он же в беседе с советским полпредом заявил, что, по мнению китайской стороны, пакт о ненападении в данное время не нужен ни Китаю, ни СССР, ибо оба государства не являются агрессорами, а наоборот, государствами, которым угрожает агрессия. К тому же обе страны являются членами Лиги Наций, что освобождает их от необходимости заключать особые пакты о ненападении.

Но советские и китайские лидеры продолжали, хотя и очень осторожно, искать пути к сближению позиций. Так, в СССР считали важным довести до китайской стороны содержание советской политики в провинции Синьцзян, во Внешней Монголии и в других районах, пограничных с СССР.

В 1933–1934 гг. советское правительство приняло ряд решений по такой чувствительной в советско-китайском диалоге проблеме, как политика Москвы в отношении провинции Синьцзян: 3 августа 1933 г. на ПБ ЦК ВКП(б) были утверждены (единогласно) директивы по работе в Синьцзяне, первым пунктом которых было: «Считать неприемлемым поддерживать лозунги и политику отделения Синьцзяна от Китая» ^{[36, док. от 3 августа 1933 г.]}. В развитие документа, 27 сентября 1933 г. Г.Я. Сокольников, заместитель наркома иностранных дел (и один из соавторов Директив) в письме Д.В. Богомолову сообщал: «Мы будем проводить твердую линию на сохранение суверенитета Китая [в Синьцзяне] и не будем ни в коей мере поддерживать какие-либо сепаратистские движения в Синьцязне. Но наши экономические интересы в Синьцзяне очень значительны и мы не имеем никаких оснований отказываться от укрепления экономических связей с Синьцзяном, что также целиком соответствует интересам самого Синьцзяна, для которого СССР в силу своего географического положения при данном развитии путей сообщения почти единственный рынок сбыта» ^{[36, док. от 27 сентября 1933 г.]}.

В развитие Директив в июле 1934 г. была начата переписка советского руководства (И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов) с дубанем (губернатором) Синьцзяна Шэнь Шицаем. В письме от 27 июля 1934 г. из Москвы подчеркивалось: «Мы считаем неправильным мнение о необходимости, целесообразности для Синьцзяна свергнуть нанкинское правительство … Оно находится на пути борьбы с внешними империалистическими врагами Китая. Теперь, когда империалисты отрывают от Китая провинцию за провинцией, ... задача состоит в том, чтобы бороться против всего того, что может ослабить Китай … Вот почему мы Вам советуем держаться в отношении нанкинского правительства политики полной лояльности и единого фронта с ним в борьбе с империализмом». В директивном письме советскому советнику Шэнь Шицая Г.А. Апресову особо подчеркивалось: «Первое – СССР стоит твердо и непоколебимо на точке зрения целостности Китая и ни прямых, ни косвенных вожделений в отношении Китая не имеем.

Второе. Мы поддерживаем и намерены поддерживать Шэня только потому, что считаем территориальную целостность Китая целесообразным и желательным не только с точки зрения Китая, но и с точки зрения СССР» ^{[36, док. от 27 июля 1934 г.]}.

В письме Шэнь Шицая в Москву от 1 ноября 1934 г. отмечалось: «Я также согласен с Вашим указанием о неправильности мнения о целесообразности для Синьцзяна свергнуть нанкинское правительство. Нанкин еще стоит на антиимпериалистическом пути … Если нанкинское правительство никогда не станет авангардом империализма ... то я, конечно, буду ему полностью и искренне подчиняться» ^{[36, док. от 1 ноября 1934 г., 20 февраля, 9 июля, 7 сентября, 3 и 4 декабря 1934 г. В постановлении НКИД от 13 ноября 1934 г.]}.

Советскому полпредству в Нанкине поручалось разъяснить правительству КР цели и задачи сотрудничества СССР с местными властями Синьцзяна. 8 августа 1934 г. НКИД СССР обратил внимание полпреда Богомолова, что «важнейшим практическим вопросом наших отношений с Нанкинским правительством является договоренность относительно Синьцзяна». Вопрос о Синьцзяне постоянно присутствовал в советско-китайских отношениях 1935–1937 гг., оставаясь одной из приоритетных межгосударственных проблем.

На синьцзянском пространстве постоянно тлели очаги межнациональных конфликтов. Эти события вблизи советских границ не могли не беспокоить Москву. К тому же в советской торговле на азиатском пространстве Синьцзян занимал почетное третье место, после Персии и Монголии. Внешняя торговля в основном велась через Совсиньторг. Кроме того, СССР оказывал Синьцзяну значительную финансовую, военно-техническую, инструкторскую помощь ^[47]. В феврале 1935 г. ПБ ЦК ВКП(б) приняло решение предоставить правительству провинции заем в размере 5 млн зол. рублей. Правительство Чан Кайши, естественно, внимательно отслеживало действия СССР в провинции, проявляя озабоченность активностью советских внешнеторговых и других ведомств.

21 марта 1935 г. нарком иностранных дел М.М. Литвинов в беседе с послом Янь Хойцинем особо подчеркнул, что «никакие вожделения в отношении Синьцзяна, ни в отношении других частей китайской территории мы не имеем. Наше сотрудничество с местной властью укрепляет суверенитет Китая. Мы заинтересованы лишь в том, чтобы Синьцзян не попал под влияние третьих стран, в сохранении торговли с Синьцзяном, одинаково полезной и нам, и синьцзянскому населению». Советские дипломаты неоднократно подтверждали, что СССР будет неизменно приветствовать усиление авторитета правительства КР в Синьцзяне.

Как известно, на первом этапе японо-китайской войны, в 1937 и 1938 гг. Синьцзян стал одним из важнейших путей, по которому СССР направлял сражавшемуся Китаю военно-техническую и инструкторскую поддержку ^[37].

После вторжения японской армии в Северо-восточный Китай осенью 1931 г. ведущим направлением японской политики, как уже отмечалось, было вытеснение России из региона, в том числе с КВЖД. Советское руководство в первой половине 1932 г. полагало возможным сохранение в районе КВЖД режима, существовавшего с сентября 1924 г. (Соглашение с властями Северо-востока, подписанное 20 сентября 1924 г.), но японо-маньчжурская сторона продолжала нагнетать обстановку.

Руководство СССР в целях сохранения мира и избегания вооруженных конфликтов с Японией, вынуждено было в 1933 г. принять решение о продаже КВЖД японо-маньчжурской стороне и об эвакуации из Дунбэя советских работников КВЖД и членов их семей.

После двух лет проволочек и провокаций КВЖД была продана за 140 млн иен, с внесением 1/3 суммы деньгами, а 2/3 – поставками маньчжурских и японских товаров по советским заказам в течение 3 лет. Дополнительно выделялось 30 млн иен для выплаты советским служащим, работавшим на КВЖД, в качестве выходных пособий, пенсий и т.д. Обусловленная сумма была вынужденной, мизерной по сравнению с фактической стоимостью КВЖД и обслуживавших дорогу объектов.

Соглашение с японо-маньчжурской стороной, повторяем, было вынужденной акцией с целью локализации японских провокаций на дороге, т.е. в зоне советско-маньчжурской границы. В докладной записке полпреда СССР в Японии К.К. Юренева в НКИД СССР от 9 февраля 1935 г. были подведены итоги прошедших переговоров, в которых, по его мнению, ярко проявились гибкость и прагматизм дипломатии России и Японии ^{[36, док. от 5, 25 февраля, 10, 29 марта 1935 г.]}. В частности, Юренев отметил, что «мы сделали, несомненно, очень большие уступки Хироте, но и он также пошел навстречу во многом, особенно в вопросе о расчетах с рабочими и служащими … Сговариваясь с нами о дороге, Хирота, как это нами предвиделось, готовил новый шахматный ход в очень деликатном, с точки зрения советско-японских отношений направлении – в вопросе о так называемых вооружениях и укреплении СССР на Дальнем Востоке и в особенности вдоль границы СССР с Маньчжоу-го, в вопросе о советских подводных лодках» ^{[36, док. от 9 февраля 1935 г.]}. Да, действительно, в период переговоров с японцами СССР ценой огромных усилий значительно укрепил восточную границу и к концу 1936 г. стал одной из крупнейших тихоокеанских держав.

Если ранее в Японии считалось, что можно спровоцировать войну против СССР и одержать быструю победу, то в середине 1930-х годов Японии пришлось внести коррективы в свой политический курс на Дальнем Востоке.

Советский Союз подписал соглашение о КВЖД с третьей стороной, переуступил свои права на КВЖД без согласования с Китаем, что противоречило советско-китайским договоренностям 1924 г., но действия советского руководства определились главным образом особенностями международных отношений в регионе, опасением ввергнуть советскую страну в войну еще неподготовленной и одновременно как на Востоке, так и на Западе. Соглашение «СССР–Японо-маньчжурская сторона» о КВЖД вызвало закономерную реакцию китайской стороны – протесты правительства и общественности, что на неопределенное время снизило возможность улучшения советско-китайских отношений ^{[36, док. от 17 февраля и 27 апреля 1933 г. 8, 9, 10, 11, 12, 15, 29 мая 1934 г. и др.]}.

Следует вспомнить, что китайская сторона в 1929 г. предприняла попытку вооруженного захвата КВЖД, объясняя ее стремлением реализовать программу отмены неравноправных договоров западного мира с Китаем ^{[45, c. 205–206, 503; 27, с. 106]}.

После того как информация о переговорах стала достоянием прессы, в ходе советско-японских контактов о продаже КВЖД НКИД СССР неоднократно разъяснял, что «Лига Наций не выполнила свои обязанности по защите Китая от агрессии, в результате нового положения, сложившегося в трех северо-восточных провинциях Китая, СССР несет крупнейший материальный и политический ущерб. Это положение и вызванный им ущерб находится в полном противоречии с Пекинским договором 1924 г. и Китай как контрагент СССР в этом договоре, не мог предотвратить этого ущерба.

Советский Союз сам должен был стремиться оградить свои материальные и политические интересы на КВЖД и связанные с КВЖД в результате чего и возникло предложение продать КВЖД новой власти в Северо-восточного Китая, если Китай восстановит свою власть в Дунбэе, то тогда он получит КВЖД целиком в свое владение, без всякого выкупа и, следовательно, выиграет от продажи КВЖД на настоящем этапе» ^{[36, док. от 28 сентября 1934 г.]}. Спустя 10 лет, в 1945 г., начался второй этап советско-китайского сотрудничества на КВЖД ^[37].

Обзор упомянутых проблем свидетельствует, в какой сложнейшей международной обстановке, отягощенной непростым историческим наследием, приходилось действовать Советскому Союзу и Китайской Республике в ходе согласования общих для стран вопросов войны и мира, связанных с японской агрессией.

Но главной проблемой в советско-китайских отношениях была гражданская война в Китае. В июле 1935 г. китайская сторона поставила перед советским полпредом вопрос: готово ли советское правительство подписать с Китаем пакт о взаимопомощи? Вопрос был для полпреда неожиданный. В Китае уже шла необъявленная японо-китайская война, и подписание договора автоматически вовлекло бы СССР в войну с Японией.

Полпред заметил, что в настоящее время не подписаны договоры о ненападении, о торговле, другим вопросам советско-китайских отношений. Кун Сянси, замещавший в тот момент Ван Цзинвэя на посту председателя правительства заметил, что в отличие от МИД КР правительство Китая готово к переговорам по всем вопросам отношений, но на это требуется время ^{[17, c. 437–438]}.

Правительству Чан Кайши становился все очевиднее допущенная им ошибка – неоправданный расчет на военное столкновение Японии и СССР и на решение проблем китайско-японских отношений дипломатическим путем. Требовались другие оценки роли Советского Союза в дальневосточных делах. На передний план выдвигалась проблема получения Китаем активной и дружественной военной помощи от СССР. Параллельно с этим правительство Китая продолжало добиваться военного содействия от западных держав.

Политика СССР состояла в недопущении трансформации Китая в «добровольную жертву» японской агрессии. На V пленуме ЦИК ГМД (6 декабря 1934 г.) были сформулированы задачи, стоявшие перед Китаем: добиваться территориального единства и суверенитета страны, и сохранения ее политической независимости, а также построения международных отношений на принципах равенства. Советская политика была направлена на поддержку КР на пути к объединению и независимости, достижению равноправного положения в международных отношениях.

Вопрос о предоставлении советской военно-технической помощи был узловым в отношениях между СССР и КР. В Нанкине понимали, что СССР не начнет поставки вооружения китайской армии, не будучи уверенным, что оно не станет использоваться в борьбе с армией КПК. Таким образом, возможность поставки оружия была увязана с внутриполитическим единством в Китае.

Проблема достижения единства ГМД и КПК в борьбе с Японией особо актуализировалась после выхода китайской Красной армии из глубинных районов Китая в район Шэньси–Ганьсу–Нинся. Именно тогда открылась возможность для начала контактов представителей двух китайских политических партий. К этому времени советское руководство, Коминтерн, КПК разработали программу действий, учитывавшую изменения в международных отношениях, новые китайские реалии. Ее положения нашли отражение в решениях VII Конгресса Коминтерна ^[22].

Поскольку деятельность Коминтерна находилась под жестким контролем ПБ ЦК ВКП(б), публичное заседание Конгресса Коминтерна в Москве стало подтверждением того, что на китайском направлении СССР взял курс на возможность создания единого антияпонского фронта Гоминьдана и КПК.

Для понимания политической обстановки, в которой приходилось действовать и принимать решения правительству Чан Кайши и правительству СССР, следует напомнить и о беседе Чан Кайши с послом КР в СССР Янь Хойцинем в ноябре 1934 г. Чан Кайши говорил послу, что очень хотел бы сотрудничать с Советским Союзом, но ввиду сложившегося положения и той внимательности, с которой японцы следят за каждым его шагом по отношению к России – это весьма трудно делать. Японский фактор доминировал в китайско-советских отношениях и в последующие годы.

В первой половине 1936 г. у Д.В. Богомолова состоялись встречи с видными представителями ГМД. В 1936 г. Сун Цзывэнь сообщил полпреду, что японцы настаивают на объявлении Сун Чжэюанем автономии северных провинций Китая, более того, готовят военное выступление в Циндао и Фуцзяни против Внешней Монголии, причем, в Берлине подписано военное соглашение, направленное против СССР.

Кун Сянси проинформировал Богомолова, что японцы требуют свободы действий в районах [Китая] вне Великой стены: во Внутренней Монголии, северо-западных провинциях, включая Ганьсу и Синьцзян.

23 марта 1936 г. советский полпред направил в НКИД письмо, в котором сообщал, что усиление темпов японской агрессии должно, по его мнению, «увеличить интерес Чан Кайши к достижению соглашений с другими группировками и партиями [в Китае], включая КПК». Богомолов писал, что не информировал центр «об отношениях Чжан Сюэляна с коммунистами, так как полагал, что в Москве об этом известно больше, чем мне», т.е. из документа следует, что по коминтерновской линии реализовывались определенные новые программные установки по роли региональных китайских группировок в отражении японской агрессии и деятельности КПК в данном вопросе.

Полпред сообщал также: «Я следил внимательно за продвижением армии Мао Цзэдуна в Шэньси и не могу себе представить, как бы они могли проникнуть туда, если бы Чжан Сюэлян не отвел свою армию со значительного участка, открыв дорогу в Шэньси. Так, вероятно, и было.

Полагаю, что и сам Чан Кайши не возражал против проникновения Красных армий в Шэньси» ^{[36, док. от 23 марта 1936 г.]}. Напомним, эта запись была сделана полпредом весной 1936 г. Как известно, в течение 1931–1935 гг. по коминтерновской линии шел процесс частичного пересмотра политического курса в отношении ряда региональных военно-политических группировок, использовавшихся в борьбе против правительства Чан Кайши.

После выхода основных сил Китайской Красной армии (ККА) на северо-запад страны, создания там Пограничного района Шэньси–Ганьсу–Нинся, со столицей Яньанью руководство КПК установило контакты с командованием Северо-западными армиями ^{[45, c. 274]}. В ходе переговоров генерал Чжан Сюэлян выразил согласие сотрудничать с КПК в борьбе против Японии, но отрицал возможность объединения с Чан Кайши.

Чан Кайши же в ноябре 1935 г. предпринял шаги к установлению неофициальных контактов с КПК, возложив данную миссию на Чэнь Лифу ^{[45, c. 275]}, и направил военного атташе посольства КР в Москве Дэн Вэньи для встречи с В.К. Блюхером, а также Ван Мином. Запись беседы с Ван Мином была опубликована в издании ВКП(б) «Коминтерн и китайская революция» (Т. 4) ^{[36, док. от 20 января 1936 г.]}.

27 февраля 1936 г. руководство КПК получило предложение от нанкинского правительства КР приступить к неофициальным переговорам ^{[36, док. от 22 января и 23 марта 1936 г.]}. В выступлении 5 апреля 1936 г. Чжоу Эньлай, проанализировав развитие отношений между армией КПК и армией генералов Чжан Сюэляна и Ян Хучэна, высказал мнение о возможности совместного выступления против Чан Кайши. Однако уже 10 августа 1936 г. Чжоу Эньлай на заседании ПБ ЦК КПК внес предложение снять лозунг «для отпора Японии необходимо бороться с Чан Кайши» ^{[36, док. от 28 декабря 1935 г., 19 декабря 1935 г.]}. В то же время активизировалась переписка между Чжоу Эньлаем как представителем КПК и Чэнь Лифу, представлявшим правительство Китая (сентябрь 1936 г.).

С июля–августа 1935 г. китайская политика Москвы определялась поисками пути создания в Китае антияпонского фронта ГМД–КПК и развития советско-китайского сотрудничества по государственной линии. 28 декабря 1935 г. Б.С. Стомоняков в письме советскому полпреду разъяснил позицию НКИД СССР и руководства страны. В письме указывалось, что Москва согласна на предложение Чан Кайши о сотрудничестве и взаимной помощи против японской агрессии и подчеркивалось, что «Мы готовы оказать посильную поддержку Китаю если бы он действительно вступил в освободительную войну против Японии (курсив мой. – О.Щ.)». В письме также говорилось, что возможно еще не наступил момент, подходящий для соглашения с Чан Кайши, поскольку Чан Кайши на данном этапе колеблется и идет на уступки Японии.

Полпреду Д.В. Богомолову было дано поручение встретиться с Чан Кайши, выяснить его планы по защите Китая от агрессии, и его мнение о характере вероятных обязательств СССР. Также в письме указывалось, что «без реализации единого военного фронта войск Чан Кайши с частями китайской Красной армии невозможна серьезная борьба против японской агрессии». Полпред должен был заявить Чан Кайши, что посреднические функции СССР в этом вопросе исключаются ^{[36, док. от 28 декабря 1935 г., 19 декабря 1935 г.]}.

Еще до получения данного указания – 19 декабря 1935 г. состоялась встреча полпреда с Чан Кайши. Д.В. Богомолов подчеркнул, что СССР – сторонник политического объединения и экономической стабильности Китая, так как только в этом случае Китай будет важным фактором мира на Дальнем Востоке. Чан Кайши заявил, что в прошлом между нашими странами были недоразумения, в том числе и по вопросу его отношений с КПК. Чан Кайши предложил положить в основу советско-китайских отношений соглашение Сунь Ятсена – Иоффе, подписанное в январе 1923 г. Богомолов, которого при откомандировании в Китай, очевидно, не ознакомили с историей советско-китайских отношений и соответствующими базовыми документами, направил ряд телеграмм и писем в НКИД СССР с предложением согласиться с Чан Кайши и открыть путь для договоренностей по развитию отношений с Китаем. Ответ Богомолов получил только 19 мая 1936 г. В телеграмме Б.С. Стомоняков разъяснил полпреду, что «основой этой декларации было признание со стороны А.А. Иоффе, полпреда СССР в Пекине в 1922–1923 гг., о неприемлемости для Китая советского строя и коммунистической организации. Вы сами понимаете, что подтверждение нами этого тезиса … было бы поистине ударом ножом в спину героической китайской компартии и китайским красным армиям» ^{[36, док. от 19 мая 1936 г.; 18, с. 270]}.

3 мая 1936 г. полпред сообщил в Центр, что Северо-западная группировка (Чжан Сюэлян и др.) как часть китайского общества «в принципе за соглашение с красными армиями» и что «перемирие с красными» фактически заключено. В общем, пишет Д.В. Богомолов, в «последнее время внутри Гоминьдана происходит своеобразная переориентировка отдельных группировок по двум направлениям: за соглашение с Японией или за борьбу против Японии». В этом процессе «сущность политики Чан Кайши заключается в игре на время. Он по-прежнему продолжает надеяться, что в международных отношениях на Дальнем Востоке произойдет какой-нибудь крупный фактор (например, советско-японская война), который создаст для него благоприятную обстановку». Однако с усилением японской агрессии все менее возможным становится сближение Чан Кайши с Японией. Полпред информировал Москву, что «из совершенно достоверных источников нам известно, что Чан Кайши принимает серьезные меры к подготовке сопротивления Японии» ^{[36, док. от 3 мая 1936 г. С. 24 и далее]}.

В октябре 1935 г. – октябре 1936 г. представители СССР и КР активно обсуждали вопрос о подписании пакта взаимопомощи и военно-технической помощи Китаю. 9 октября 1935 г. Кун Сянси поставил перед Богомоловым вопрос: возможна ли транспортировка военных грузов из СССР в Китай через Синьцзян в случае войны Китая с Японией? А 18 октября обсуждался вопрос о подписании «секретного военного соглашения, которое смогло бы обеспечить мир на Дальнем Востоке». Чан Кайши заверил при этом полпреда, что Китай не согласится никогда на военный союз с Японией против СССР. 20 ноября 1935 г., получив соответствующие указания из Москвы, полпред сообщил Кун Сянси, что «мы согласны продавать все, что производим» (имелись в виду поставки из СССР самолетов и запчастей к ним, танков и др. через Синьцзян).

В такой ответственный период переговоров, когда реально открывалась возможность подписания документа о советских военных поставках в Китай, Чан Кайши и поставил перед советским правительством вопрос о желательности подтверждения известного соглашения Сунь Ятсена – Иоффе как основы советско-китайского сотрудничества на текущем этапе.

Чан Кайши сообщил Богомолову, что самый важный вопрос в китайско-советских отношениях – КПК, что «хорошо бы, если бы СССР оказал давление в сторону признания ею авторитета Нанкина» ^{[36, док. от 19 октября 1935 г.]}. Богомолов отказался «влиять» сам, но обещал информировать Москву. Советское правительство, со своей стороны, 21 марта 1936 г. интересовалось, готово ли китайское правительство подписать совместное соглашение о военной помощи Внешней Монголии ^{[36, док. от 30 апреля 1936 г.]}. В части посредничества СССР в китайско-китайских отношениях (Гоминьдан – КПК) говорилось, что «мы будем приветствовать любое соглашение между ними и их совместную борьбу для защиты целостности Китая», причем, на базе признания ККА авторитета власти в Нанкине.

В Москве кроме того настаивали на получении полной информации о японо-китайских переговорах по Протоколу от 12 марта 1936 г. и в целом о японо-китайских переговорах, перспективах и задачах, поставленных Чан Кайши. 19 мая 1936 г. Б.С. Стомоняков писал советскому полпреду, что «у нас за последние два месяца создалось впечатление, что позиция Китая к переговорам радикально изменилась…», имея в виду ноту протеста по монгольской проблеме. В Москве считали, что нота была направлена «под давлением Японии». Между тем, подчеркивалось в письме Б.С. Стомонякова, «защита Монголии Советским Союзом против Японии очевидным образом соответствует интересам Китая и это неоднократно подтверждалось в наших общих переговорах с нанкинским правительством». Кроме того, в письме от 19 мая сообщалось, что «мы с интересом и удовлетворением ознакомились с заявлением Куна, что Чан Кайши считает переговоры между нами продолжающимися» ^{[36, док. от 19 мая 1936 г.]}.

28 июля 1936 г. Б.С.Стомоняков, комментируя беседы в Нанкине с Чан Кайши, Чэнь Лифу, Кун Сянси, дал указание поддерживать существующую атмосферу переговоров, подчеркивая их «продолжающийся характер». Вместе с тем в комментарии отмечалось, что «китайская сторона еще не выявила своих намерений, выжидая дальнейшего развития международной ситуации…», «надо избегать заявлений, которые могут быть истолкованы как подталкивание Китая на оказание сопротивления Японии. Нельзя также согласиться с необходимостью подтверждать китайцам, что в случае китайско-японского столкновения мы во всех случаях окажем поддержку Китаю» ^{[36, док. от 19 октября 1936 г.]}.

В конце августа китайская сторона вновь вернулась к вопросу о подписании пакта о взаимопомощи. 2 сентября 1936 г. Богомолов в письме Стомонякову, сообщая о беседах в Нанкине, в том числе по вопросу пакта о взаимопомощи, писал: «Я считаю, что вообще заключение нами пакта о взаимопомощи с Китаем весьма желательно … Однако я полагаю, что в данный момент внутриполитическое положение в Китае слишком неясное, чтобы мы могли бы идти на такой шаг. Отсюда практический вывод – по возможности затянуть переговоры, не нарушая той достаточно дружественной атмосферы, которая существует в настоящее время» ^[8].

Ранее, 27 июля 1936 г. Г. Димитров, секретарь ИККИ, пишет письмо И.В. Сталину по вопросу о необходимости создания в Китае единого антияпонского фронта и сообщает, что «необходимо дать нашим китайским товарищам (после беседы с Вами) … разъяснение и советы по вопросу о едином антияпонском национальном фронте» ^{[27, с. 205]}. Г. Димитров пишет, что «нужно взять курс на прекращение военных действий между Красной Армией и армией Чан Кайши, на соглашение с ней для борьбы против японских захватчиков, нужно, чтобы ККА и КПК официально предложили Гоминьдану и Чан Кайши немедленно вступить в переговоры о прекращении военных действий и заключении конкретного соглашения о сотрудничестве». В документе Г. Димитров подчеркивал, что КПК не должна поддерживать юго-западных генералов в их борьбе с Чан Кайши и что необходимо снять лозунг о немедленном объявлении войны Японии, заменив его лозунгом «Вон японских захватчиков из Китая!» ^{[27, с. 206]}.

В письме затрагивался и вопрос о генерале Чжан Сюэляне: «Контакт с Чжан Сюэляном необходимо поддерживать, но самого Чжан Сюэляна нельзя рассматривать как надежного союзника. Особенно после поражения юго-западной (группировки) вполне возможны новые колебания Чжан Сюэляна, либо даже прямое его предательство по отношению к нам.

Мы ждем вашего делегата, чтобы подробно обсудить с ним весь круг поднимаемых вами вопросов и дать на них исчерпывающие ответы» ^{[34, л. 1, 5-9; 31]}. На полях документа пометка И.В. Сталина: «За. И. Ст[алин] ^{[34, л. 1, 5-9; 31]}». Таким образом Коминтерн в лице его руководителя поддержал инициативы правительства СССР на создание единого антияпонского фронта, имевшие огромнейшее значение для последующей истории Китая. 10 ноября 1936 г. Д.В. Богомолов выехал в Москву. Воспользовавшись его отсутствием, посол КР в СССР Цзян Тинфу предпринял попытки перенести переговоры об улучшении отношений между странами в Москву, но нарком М.М. Литвинов, подчеркнув доверительный характер переговоров, которые вел полпред в Нанкине, отклонил предложение.

На расстановку политических сил в Китае заметно повлияли Сианьские события (декабрь 1936 г.) ^{[36, док. от 14, 15, 17 декабря 1936 г., 21, 24 января 1937 г. Приложение к Т. III.]}. На их заключительном этапе ГМД и КПК согласились в принципе на создание единого фронта в стране с целью борьбы против японской агрессии. Сами события – попытка командования Северо-западной армии (совместно с представителями КПК) расправиться с Чан Кайши – были расценены Сталиным как самая большая польза, которую можно было оказать Японии ^[33]. Согласно записям в дневнике Г. Димитрова, только вмешательство И.В. Сталина, настаивавшего на необходимости мирного решения конфликта в Сиани и на использовании факта этих событий в переговорах с Чан Кайши, помогло исправить ситуацию.

15 декабря М.М. Литвинов принял посла КР и заявил, что Москва считает выступление Чжан Сюэляна большим несчастьем. 16 декабря Б.С. Стомоняков в телеграмме временному поверенному в делах И.И. Спильванеку осудил сианьские события, «которые объективно могут принести пользу только врагам Китая» ^{[18, с. 668, 670]}.

19 января 1937 г. ПБ ЦК ВКП(б) согласовало директивы для ЦК КПК: курс на поддержку всех мероприятий Гоминьдана и нанкинского правительства, направленных на прекращение гражданской войны и объединение всех сил китайского народа в борьбе против японской агрессии ^[31].

Китайское руководство стало интересоваться, когда же полпред Богомолов вернется в Китай. 11 февраля Б.С. Стомоняков поручил И.И. Спильванеку сообщить китайской стороне, что полпред сделал доклад советскому правительству с конкретными предложениями по вопросу о сотрудничестве с Китаем и в конце февраля выедет в Китай ^{[36, док. от 11 февраля (два документа).4 марта, 11 марта, 17 апреля]}. Однако решение об отъезде Д.В. Богомолова было принято только в марте 1937 г. Это было связано главным образом с корректировкой позиции советского правительства по китайской проблеме. Если в конце 1936 г. советское руководство, считая преждевременным заключение двустороннего пакта о взаимопомощи, все же предлагало заключить советско-китайский пакт о дружбе, то весной же 1937 г. оно заняло еще более осторожную позицию. Объяснялось это активизацией политики умиротворения агрессоров, которую последовательно стали проводить правительства Запада в Абиссинии, Испании и Китае, консолидацией сил Германии и Японии, подписавших 25 ноября 1936 г. «Антикоминтерновский пакт», направленным против СССР, а также внутриполитическими событиями в СССР (февральский пленум ЦК ВКП(б)). Советское руководство видело единственную возможность противостоять агрессору в создании коллективного фронта миролюбивых государств. Китайское правительство считало, что пакты, подобные «Антикоминтерновскому», не могут гарантировать безопасность.

7 апреля 1937 г. ПБ ЦК ВКП(б) приняло Постановление утвердить представленный НКИД проект пакта о ненападении. Вернувшийся в Китай после полугодичного отсутствия полпред в докладе в Москву от 5 мая 1937 г. сообщал: «так как наши предложения совпали с моментом наибольшего смягчения японской политики в Китае и с моментом расцвета надежд у китайских политиков достичь наибольших уступок от Японии…в переговорах о Тихоокеанском пакте нам нет никакого смысла проявлять заинтересованность и ждать китайских инициатив» ^[34]. 7 июля 1937 г. началось вторжение японских войск в Северный Китай (события в районе Лугоуцяо вблизи Пекина). Одновременно японские войска высадились на ряде островов на Амуре ^[37]. М.М. Литвинов заявил протест послу Японии в СССР. Д.В. Богомолов в письме в НКИД 17 июля 1937 г. писал: «Я полагаю, что основной причиной усиления японской агрессии в Китае является безусловно англо-японское соглашение» ^{[36, док. от 17 июля 1937 г.; 37, док. 20, 21, 22, 24, 27, док. 20–55]}.

Главным фактором, воздействующим на развитие советско-китайских отношений с 1937 г., была война, развязанная Японией. Советскому Союзу пришлось оказывать помощь Китаю не только из-за чувств дружбы и солидарности, но также потому, что японский милитаризм представлял угрозу для безопасности СССР.

Начало широкомасштабного вооруженного нападения Японии на Китай, изменение международной ситуации на Дальнем Востоке побудило советскую и китайскую стороны активизировать усилия по уточнению программы взаимодействия СССР и КР на период японо-китайской войны.

29 июля 1937 г. ПБ ЦК ВКП(б) приняло Постановление о Китае. В Постановлении подчеркивалось: «Увеличить поставку оружия в кредит до 100 млн кит. долл., предложив нанкинскому правительству 200 самолетов со снаряжением и 200 танков на ранее сообщенных ему условиях, но с поставкой в течение 1 года. Считать непременным условием заключение пакта о ненападении. Предложить нанкинскому правительству допустить в Нанкин небольшую группу наших командиров для ознакомления с нуждами китайской армии. Согласиться принять для обсуждения у нас группу китайских летчиков и танкистов. Удовлетворить просьбу о пропуске через Владивосток транзитом в Маньчжурию китайских военных» ^{[34, л. 115]}.

31 июля 1937 г. в директиве Москвы советскому полпреду поручалось сообщить китайской стороне, что «непременным условием военных поставок является предварительное заключение пакта о ненападении». Излагая 2 августа 1937 г. Чан Кайши позицию советского правительства, Д.В. Богомолов отметил, что «китайское правительство должно понять наше положение: мы не можем поставлять наше вооружение Китаю, не имя даже минимальной гарантии в форме пакта о ненападении, что наше оружие не будет употреблено против нас. Чан Кайши заверил, со своей стороны, что Китай никогда не нападет на СССР» ^[24].

В ходе переговоров 8 августа Чэнь Лифу выразил пожелание китайского руководства, чтобы обе стороны – полпред СССР в Китае и министр иностранных дел КР при подписании пакта о ненападении устно дали заверение, что ни Китай, ни Россия не подпишут с Японией пакт о неагрессии до окончания японо-китайской войны.

10 августа из Москвы полпреду были направлены следующие указания: 2-ю статью пакта завершить фразой «а равно воздерживаться от всяких действий и соглашений, которые могли быть использованы нападающим или нападающими к невыгоде для подвергшихся к нападению», а также устно указать, «что это обязательство исчерпывает поставленный китайцами вопрос о не заключении пакта о ненападении с Японией и что из этого вытекает также, что китайская сторона обязуется не заключать ни с кем т.н. соглашения о борьбе «коммунистической опасностью», которое как показывает опыт японо-германского соглашения, по существу носит антисоветский характер» ^{[36, док. от 10 августа]}.

21 августа 1937 г. Д.В. Богомолов направил телеграмму в Москву вне очереди: «Сегодня в 22 часа подписан пакт о ненападении. Сделал словесное заявление. (Словесное заявление – это: «Устная декларация, строго конфиденциальная, никогда не подлежащая оглашению ни официально, ни неофициально». – О.Щ.). Условились, что даем в печать 29 августа с таким расчетом, чтобы текст пакта появился в газетах 30-го утром». Далее в телеграмме сообщалось, что «перед подписанием пакта виделся с Чан Кайши. Он согласился со всеми нашими предложениями, в частности с тем, что соглашение о военных поставках будет подписано в Москве» ^{[36, док. от 22 августа (3 документа), 26 августа]}.

Как подчеркивали в своей вступительной статье к IV тому «Российско-китайские отношения в ХХ в.» В.С. Мясников и А.М. Ледовский, главное значение договора состояло в том, что в нем косвенно осуждалась японская агрессия против Китая. Договором создавалась международно-правовая основа для советско-китайских дружественных отношений. Условия договора не возлагали на СССР прямого обязательства оказывать военно-техническую помощь Китаю в его оборонительной войне против Японии, но и не лишали его такого права, не давая при этом Японии формального повода для агрессивных действий против СССР ^{[37, л. 9]}.

С учетом «джентльменского соглашения» (устного дополнения к договору) 21 августа 1937 г. в Нанкине был фактически (курсив мой. – О.Щ.) подписан Договор о взаимопомощи между СССР и КР. А формат подписания документа диктовался конкретикой исторической обстановки в 1937 г.

Гоминьдановский Китай, и об этом говорилось выше, намечая свой политический курс в отношении СССР, учитывал внешнеполитическую обстановку, которая диктовала ему либо занимать открыто враждебную, либо выжидательную позицию, либо искать пути к сближению с СССР. Спектр международных факторов в середине 30-х годов был велик и противоречив. Расширение масштабов японской агрессии, фактический отказ крупных западных держав от вмешательства в японо-китайский конфликт на стороне Китая, активная внешняя политика СССР, могущество и вес которого на международной арене быстро укреплялись, определяли необходимость нового подхода к развитию отношений с СССР. Чан Кайши учитывал при этом и факт вступления СССР в Лигу Наций.

Гоминьдановскому правительству все яснее становилось, что оно допустило известный просчет в надежде на военное столкновение Японии и СССР на данном» этапе. Требовались другие критерии в оценке роли Советского Союза в событиях на Дальнем Востоке. На передний план выдвигалась проблема активной и дружественной военной помощи СССР Китаю.

Подвергавшемуся агрессии Китаю в то время импонировали последовательная активная борьба Советского правительства за коллективную безопасность, его предложение заключить региональный Тихоокеанский пакт о ненападении и взаимной помощи, который мог бы обеспечить безопасность на Дальнем Востоке и изолировать агрессора или по крайней мере создать определенные препятствия для осуществления военной политики Японии.

Советское правительство использовало любую возможность для оказания поддержки Китаю по дипломатическим каналам. В 1935 г. благодаря этому Китай получил место в Совете Лиги Наций.

Политика Советского правительства состояла в том, чтобы Китай не превратился в «добровольную жертву» японской агрессии, в добычу японского империализма. Поэтому важно было завоевать доверие в широких кругах Китая к Советскому Союзу, к его политике в отношении Китая. НКВД в специальном письме Д.В. Богомолову подчеркивал: «Нам необходимо использовать происшедшие сдвиги по отношении к нам со стороны Чан Кайши, некоторых правящих групп, интеллигенции, с целью укрепить связи полпредства с правящими и общественными кругами и улучшить наши отношения с Китаем вообще» ^[6].

Китайские власти, со своей стороны, не препятствовали установлению связей советского посольства в Китае с представителями общественности, создавая «нормальные условия» для работы советских учреждений в стране, способствуя тем самым процессу углубления взаимопонимания между государствами.

При выработке внешнеполитической линии гоминьдана важную роль играли внутриполитические обстоятельства – соотношение сил, выступавши за сохранение старого курса и считавших необходимым его модернизацию, воздействие общественных сил страны. Внутриполитические факторы в целом приобретают особую значимость в условиях политической нестабильности в стране. Именно такая ситуация существовала в Китае в середине 30-х годов.

В стране росло недовольство политикой непротивления агрессору -Японии, которую фактически проводило нанкинское руководство.

Осенью 1934 года советское посольство констатировало, что «наблюдавшиеся в последнее время сдвиги во внешнеполитических установках Чан Кайши и его стремление к установлению отношений с нами» объяснялись дальнейшим продвижением японцев в глубь Китая. Кроме того, «остро стояла проблема стабилизации положения в самом гоминьдане; Чан Кайши необходимо было добиться сотрудничества с антияпонской группировкой”, возглавлявшейся Сунь Фо, Сунь Цзывэнем и другими гоминьдановскими лидерами.

Изменение политического курса китайской стороны по отношению к СССР правде всего проявилось в сфере культурных связей. Данная ситуация характерна была не только для 30-х годов. Восстановлению дипломатических отношений в 1924 г. предшествовало установление дружественных связей китайской общественности с СССР, оказавшее затем позитивное воздействие на ход нормализации межгосударственных отношений. В 80-е годы размораживание отношений также происходило сначала в области Культурных и общественных связей. Иными словами, одной из устойчивых тенденций истории советско-китайских отношений является восстановление контактов между общественностью двух стран, налаживание межгосударственных отношений. Далее мы попытаемся объяснить эту особенность.

В 30-е годы китайская цензура активно боролась со всяким «инакомыслием». Издавались дополнения к «Издательскому праву», ужесточающие условия издания отечественных и зарубежных работ. Специалисты насчитывают три списка запрещенных книг, относящихся к 1931, 1934, 1936 гг. ^[39]. Тем не менее в советской литературе не раз упоминалось, что 30-е годы в Китае характеризовались возросшим интересом к советской литературе и искусству, что в эти годы были переведены и изданы многие произведения советских писателей, что эту деятельность возглавил Лу Синь. Известно, что советская литературная и научная общественность, со своей стороны, много сделала для пропаганды китайской культуры в СССР.

Китайское руководство, вступив на путь переговоров о СССР, вынуждено было несколько ослабить антисоветскую пропагандистскую кампанию внутри страны. Это обстоятельство дало возможность прогрессивному Китаю возобновить работу по пропаганде советской культуры, идей советско-китайской дружбы ^[48]. Сходные по форме процессы происходили и в первой половине 80-х годов в КНР. Они дали возможность китайской общественности возобновить работу по переводу русской и советской литературы, ее изданию, сделать шаг по пути к взаимопониманию народов двух стран.

Усилилась в Китае и тяга к изучению русского языка. Только в Пекине к началу 1935 г. более тысячи студентов активно овладевали русской речью.

В январе 1934 г. Национальная библиотека в Пекине открыла секцию советской книги. По инициативе советской стороны был налажен книгообмен и обмен периодикой между Ленинской и Пекинской библиотеками. Позднее на Китай распространилась деятельность акционерного общества «Международная Книга».

Культурные связи продолжали развиваться. Деятели культуры, а также представители других слоев общества получили возможность побывать в СССР. Наиболее крупными событиями в данный период можно назвать следующие:

В области изобразительного искусства. Приезд в СССР в 1934 г. известного китайского живописца Сюй Бэйхуна был знаменательным событием в истории советско-китайских культурных связей. В своей статье «Современное изобразительное искусство Китая» (1946 г.) он расскажет о своей поездке в Москву и Ленинград.

В начале 1934 г. Сой находился с персональной выставкой во Франкфурте, откуда собирался поехать в Рим и Лондон. В это se время он получил приглашение в СССР, при этом выражалось пожелание, чтобы он приехал к I Мая, «когда в Москве соберутся видные люди со всей страны». И Бэйхув решил отказаться от выставок в Лондоне и Риме и ехать в Москву, так как «давно хотел побывать в этой стране», которая была «первым государством, отказавшимся от неравноправных договоров с его родиной».

И вот Сюй Бэйхун в Москве. Вернисаж выставки современной живописи Китая состоялся I мая 1934 г. в помещении Исторического музея на Красной площади. А.Я. Аросев, председатель ВОКС, говорил о давней дружбе народов СССР и Китая и высказал уверенность, что культурный обмен будет способствовать углублению взаимопонимания между народами. Поверенный в делах Китая в СССР у Наньжу говорил, что культурный обмен может оказать положительное воздействие на улучшение отношений между государствами в целом. Сюй Бэйхун поблагодарил за теплый прием и выразил надежду, что культурные связи будут развиваться и далее. Как вспоминал Сюй Бэйхун, выставка имела большой успех, некоторые зрители посещали выставку пять-шесть раз. Китайский художник выступал с лекциями, обменялся работами с М.В. Нестеровым (1862-1942), А.И. Кравченко (1889-1940), установил добрые отношения с другими мастерами, в том числе советским скульптором-монументалистом С.Д. Меркуровым (1881-1952), который подарил Бэйхуну посмертные маски В.И. Ленина и Л.Н. Толстого.

Далее была открыта выставка в Ленинграде в Эрмитаже (июнь). И там выставка имела большой успех.

Перед отъездом, как пишет Сюй Бэйхун, Союз художников СССР «выразил пожелание», чтобы он оставил в СССР часть выставки. Бэйхун согласился, и работники Эрмитажа отобрали 12 картин. Затем Бэйхун сам подарил московскому музею современного искусства 12 работ известных китайских художников.

Перед отъездом Сюй Бэйхуна был произведен обмен произведениями искусства. Для галереи современного западного искусства, которую Сюй планировал создать в Нанкине, Сюй Бэйхун отобрал II картин, в их числе «Голова старика» (Репин, рисунок), «Портрет Карповой» В. Сурикова и др. По его просьбе были заказаны копии некоторых скульптур из Русского музея (Ленинград). Советской стороне были переданы десять полотен китайских мастеров, в том числе самого Сюй Бэйхуна («Лев», «Кошка», «Гуси» и Ци Байши («Креветки», «Банановое дерево» и др.). Сотрудничество продолжалось и в последующие годы. В 1936 г. в адрес Сюй Бэйхуна были направлены гравюры, иллюстрируемые произведения А.С. Пушкина «Ундина», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и др.

В Москве Сюй Бэйхун говорил о необходимости тесных связей между общественностью обеих стран. В развитие данного положения он высказался за обучение в СССР китайских детей музыке. По его словам, в Китае «по части музыкального образования имеется недостаток и приходится детей учить у англичан и американцев, которые пользуются этим в колонизаторских целях» ^[6].

Сюй Бэйхун заявил от себя лично и общественности Китая о необходимости создания Общества культурного сближения с СССР, а предварительно, уже на текущем этапе, приступить к культурному обмену, в частности, произведениями живописи на безвалютной основе.

В конце 1934 г. Советское правительство привяло специальное решение «обратить внимание на культурные связи с китайской общественностью; с этой целью привлекать в СССР туристов, направить отдельных представителей советской науки для связи с научным миром Китая». В СССР ВОКС было рекомендовано рассмотреть вопрос о создании постоянной художественной выставки в Нанкине.

В начале 1935 г. в Москву на международный кинофестиваль прибыла китайская делегация. После закрытия кинофестиваля китайские гости совершили поездку по СССР. Пребывание их в Советском Союзе способствовало продвижению советских фильмов на китайский экран.

Визит Сюй Бэйхуна в СССР и приезд китайских кинодеятелей явились знаменательным событием в истории советско-китайских связей. Сюй Бэйхун стал пропагандистом русского искусства в Китае. После его отъезда связи не прерывались. Он организовал в Нанкине и Шанхае в 1935 г. выставки советской гравюры и написал «предисловие к выставке», где есть такие слова: «Взаимопонимание и чувство взаимной дружбы между различными народами мира должны начинаться с культурного обмена». Был отснят документальный фильм и издан альбом «Современная советская графика», в который вошли репродукции всех представленных на выставке картин. Предисловие к альбому написал Цай Юаньпэй, вступительную статью «Советская графика» – Jly Синь.

В области театра. В 1935 г. на гастроли в СССР был приглашен известный китайский актер Мэй Ланьфан. Советские культурные круги с большим интересом ждали встречи с выдающимся китайским артистом. Специально направленный пароход «Север» доставил его труппу из Шанхая во Владивосток. Был создан специальный комитет во главе с генеральным директором ВОКС А.Я. Аросевым для приема Мэй Ланьфана.

Поездка Мэй Ланьфана в СССР широко освещалась китайской прессой. Организацией поездки занимался комитет, созданный общественностью. Сам Мэй Ланьфан принял приглашение в СССР с энтузиазмом. Посетив генеральное консульство СССР в Шанхае накануне отъезда, он сказал: «Я пришел сегодня специально для того, чтобы попрощаться с Вами. Прошу Вас принять мою глубокую благодарность Советскому правительству за все то внимание, которое мне оказано». После возвращения из Советского Союза в Китай Мэй Ланьфан через ВОКС направил для музея костюмы, в которых выступал перед советскими зрителями.

Сопровождавший Мэй Ланьфана в его гастролях в СССР представитель Нанкинского университета Чжан Пынгуй по возвращении в Нанкин вместе с Сюй Бэйхуном стал инициатором создания Общества культурных связей с Советским Союзом. Чжан Пынгуй говорил работникам посольства СССР в Нанкине, что общество могло бы начать свою деятельность с приглашения в Китай ученых-естественников для чтения лекций и артистов на гастроли.

Тем временем китайская общественность была занята работой по созданию Общества культурных связей с СССР. Гоминдановские власти также активно подключились к этой деятельности.

Сюй Бэйхун и Чжан Пынгуй посетили в сентябре 1935 г. советского посла в Китае Д.В. Богомолова. Они информировали его о кандидатурах на пост председателя Общества культурных связей с СССР – Цай Саньпэе и Сунь Фо, а также о намерении ввести в правление общества сотрудника советского посольства. Посол объяснил, что поскольку создание общества происходит по инициативе китайской общественности и является организацией национальной, то вводить в правление советского дипломата не следует, более того, присутствие сотрудника посольства в правлении в качестве постоянного члена может явиться поводом для антисоветских выступлений. Но Д.В. Богомолов согласился быть одним из почетных председателей общества.

Сюй Бэйхун и Чжан Пэнгуй затрагивали вопрос о возможности использовать на финансирование общества некоторые средства из русской доли «боксерской контрибуции». В связи с этим НКВД 29 октября 1935 г. рекомендовал посольству оказывать поддержку успешно организованному обществу культурного сближения с СССР, но в форм личного пожертвования – 1500 руб. (без опубликования фамилии в отчетах общества). Финансовую поддержку ВОКС периодически оказывал через посольство, «но не официально, чтобы японцы не говорили о советской пропаганде в Китае (хотя сами они вкладывают в это дело значительные средства)» ^[7].

Общество развивало весьма полезную деятельность. Большое значение имели издания трех его журналов. Регулярно проводились собрания, посвященные знаменательным датам советской литературы и искусства, устраивались выставки об успехах народного хозяйства и культуры в СССР, проводились встречи с приехавшими из СССР или побывавшими там учеными и специалистами.

В июне 1937 г. Общество культурных связей с СССР в Нанкине и его филиал в Шанхае провели вечера памяти А.М. Горького.

В Нанкине с докладом о жизни и творческом пути А.М. Горького выступил Тянь Хань, в Шанхае – писатель Ху Юцзе.

В начале 1937 г. председатель шанхайского отделения Общества культурных связей в беседе с Д.В. Богомоловым сообщил, что общество планирует направить в СССР делегацию деятелей науки в составе 20-25 человек из разных концов страны – для ознакомления с достижениями советских ученых в резных областях науки. Он также заявил, что Китай был бы благодарен посольству, если бы в Москве был поставлен вопрос о направлении в Китай специалистов для оказания помощи в планировании педагогической и научно-исследовательской работы в китайских университетах.

Китайская общественность обращалась с просьбой организовать в советских вузах подготовку кадров для Китая. В июле 1937 г. секретарь всемирной федерации студентов Чжу от имени федерации «вновь поставил вопрос относительно возможности для китайских студентов поездки на учебу в Москву» По этому вопросу П.К. Чжу имел беседу с советским послом, который проинформировал его об условиях приема иностранных студентов в вузы СССР.

В уставе общества, принятом 25 октября 1935 г., намечена была широкая программа развития культурных связей в целях «укрепления дружбы между Китайской Республикой и СССР». Общество планировало обмен учеными с целью взаимной пропаганды достижений в области науки, организацию выставок, публикации соответствующих изданий, содействие в организации программы, пребывание в Китае представителей советской общественности. Членами Общества культурных связей могли быть граждане Китая и СССР, поддерживание цель общества (включая в том числе XI—15 действительных членов и 5-7 кандидатов в члены Президиума). Пленумы созывались раз в год, внеочередные заседания -по предложению 1/3 всех членов общества.

После консультации с Чан Кайши и другими представителями: гоминьдановского руководства президентом был избран Сунь Фо. Почетными председателями – посол Китая в СССР и посол СССР в Китае (Янь Гуйцин и Д.В. Богомолов). На церемонии открытия присутствовало свыше 200 человек; выступили Сунь Фо, председатель Законодательного юаня нанкинского правительства,

Д.В. Богомолов и заведующий отделом массовых движений ЦИК гоминьдана Хэ Ханьвэнь. Редактором журнала «Культура Китая и СССР» (издание общества, тираж 200 экз.) был назначен Юй Гочжень, издателем журнала – Симынь Цзунхуа.

Культурные связи между двумя странами продолжали развиваться. Представитель ВОКС в Китае П. Саратовцев отмечал, например: «Желая определить отражение политической жизни, экономического и культурного строительства СССР в китайской журнальной периодике, отдел прессы произвел одномоментное фотографирование всей доступной нам китайской периодики. Мы пошли в крупнейший книжный магазин в Нанкине и купили по одному последнему номеру всех без исключения имевшихся в магазине журналов. Все были просмотрены, и из них выписаны все материалы, касающиеся СССР.

Результаты превзошли самые оптимистические наши ожидания. Больше трети журналов имели материал о Советском Союзе (статьи, заметки, рисунки и т.п.). Нет такой отрасли жизни, быта, строительства в СССР, которые бы не попали в поле зрения китайской журнальной периодики...

Можно сделать общее заключение, что тон журнальной прессы в подавляющем большинстве благоприятный для нас» ^[4].

На страницах своего журнала общество печатало произведения русской классической и советской литературы; проводило лекции, устраивало художественные выставки, фотовыставки, знакомило общественность Китая с советскими художественными фильмами, поддерживало деловые дружественные контакты с Всесоюзным обществом культурных связей Советского Союза, получая из Москвы различные материалы, экспонаты для выставок, литературу.

В условиях крайне ограниченных возможностей получения в гоминьдановском Китае информации о деятельности прогрессивных сил мира работа общества способствовала ознакомлению китайской общественности с культурой, историей России, социалистическим строительством в СССР, а позднее с ходом Отечественной войны.

Таким образом, нормализации межгосударственных отношений предшествовало взаимное развитие культурных, общественных связей между двумя странами. Существовал глубокий интерес китайского народа к Советской стране. В 1920 г. Цюй Цюбо писал: «Главная причина заключается в том, что... революция в России... всколыхнула весь мир и оказала влияние на развитие идей во всех странах. Всем захотелось понять сущность этой революции, ближе познакомиться с культурой России – и вот внимание человечества оказалось прикованным к России, а русская литература стала ориентиром для китайских писателей») ^[9]. И в те далекие 20-е годы, как и в 30-е, имело место увеличение количества переводов на китайский язык творений классиков русской и советской культуры. В СССР большими тиражами издавались книги и брошюр» о Китае, делались переводы произведений китайских писателей, поэтов и т.д.

Гоминьдановское правительство вынуждено было считаться с общественным мнением Китая и предприняло попытку использовать его в своих политических целях. Потребность китайского народа в общении с советским народом объективно оказала позитивное воздействие на ход развития советско-китайских отношений.

Кроме того, как уде отмечалось выше, в гоминьдане существовала прослойка военных и политических деятелей, выступавших за сотрудничество с Советским Союзом, за налаживание устойчивых военно-политических связей в предстоявшей борьбе с Японией и нанкинским правительством, которое к тому времени проводило политику непротивления агрессору. К ним прежде всего следует отнести Фэн Юйсяна (в годы китайской революции 20-х годов он, напомним, рассматривался потенциальным союзником китайской революции), генерал-губернатора Суйюани Фу Цзои, шэньсийского генерала Ян Хучэна, известного деятеля гоминьдана Шао Лицзы и др. Чжан Цзилуань, директор издательства пекинской «Дагун бао», представляя их советским работникам «как настроенных за развитие советско-китайских отношений», упоминал, что их политическая деятельность в разной степени бара связана с СССР: Ян Хучэн был офицером 2-й Национальной армии в 1926-1927 гг., Шао Лицзы посетил в те не годы Москву и т.д. 5 июня 1934 г. фу Цзоя, например, обратился в посольство СССР в Китае с просьбой об установлении деловых связей провинции Суйюань с МНР; 25 июня 1934 г. Д.В. Богомолов сообщал М.М. Литвинову, что суйюаньский губернатор Фу Цзои передал через редактора «Дагун бао” Чжан Цзилуаня, что хотел бы наладить торговые отношения с СССР через Синьцзян, а также с Монголией.

В июле 1934 г. генерал Ли Ду, известный китайский военачальник, отступивший в I93I-I932 гг. из Маньчжурии к советской границе, а затем выехавший через СССР в Шанхай, совместно с представителем чахарского губернатора посетил генеральное консульство СССР в Шанхае с тем, чтобы сообщить о создании патриотического общества сопротивления Японии в Чахаре и о том, что оно «рассчитывает на советскую помощь».

Доверенные лица Фэн Юйсяна не раз бывали в советском генконсульстве в Пекине. В Дневнике Д.В. Богомолова имеется и запись о визите Фэн Юйсяна 10 сентября 1936 г. В ней отмечается, что Фэн Юйсян – один из инициаторов активизации общественного движения за улучшение советско-китайских отношений. Когда в сентябре 1936 г. в Нанкине образовалось общество из бывших китайских студентов, учившихся в СССР (600 человек), в его оргкомитет вошли Шао Лицзы, Ю Ойжэнь, Фэн Юйсян, Чжоу Мын. Данный визит Фэн Юйсяна означал восстановление его контактов, прерванных в 1933 г.

Фэн Юйсян был, как известно, одним из организаторов объединенной антияпонской армии, которая оказывала японцам существенное сопротивление. Советское посольство в Нанкине охарактеризовало борьбу фэнюйсяновской армии, как бесперспективную.

Так, Д.В. Богомолов писал в Москву в середине июля 1933 г.: «Для каждого политически мало-мальски грамотного человека сейчас ясно, что Фын не может оказать сопротивление Японии.

На своем знамени он выставил захват Долонора, который недавно был занят японцами... Япония использует наступление Фына... и его антияпонскую кампанию, чтобы оправдать свою оккупацию Чахара и всей Внутренней Монголии. После взятия Фыном Долонора японцы, дав деньги, снабдив монгол оружием, выгонят при их помощи Фына из Долонора и организуют там Монголо-го и т.д., т.е. от нынешнего выступления Фына хорошего нам ждать нечего» ^[5].

Тем не менее открытое вооруженное сопротивление врагу поддерживало антияпонские настроения в стране, вселяло уверенность в возможность борьбы. Кроме того, складывалось сотрудничество патриотически настроенных гоминьдановцев с коммунистами.

В конце 1935 – начале 1936 г. маршал Чжан Сюэлян и командующий гоминьдановской 17-й армией Ян Хучэн приняли решение прекратить военные действия против китайской Красной армии. Один из советников при ЦК КПК, О. Браун, отмечает тот факт, что перемирие, хотя формально заключено и не было, соблюдалось. Изредка оно нарушалось действиями банд наемников, находившихся на содержании у местных милитаристов. По мнению О. Брауна, Чжан Сюэлян и Ян Хучэн пошли на перемирие с КПК потому, что учитывали быстрый рост национальных антияпонских настроений среди солдат и офицеров.

Определенную позитивную роль в процессе урегулирования отношений между гоминьданом и КПК оказывали беседы членов этих партий с советскими работниками и уяснение ими советской' внешней политика. Политика СССР по отношению к Китаю была направлена на создание единого фронта против агрессора, на оказание помощи патриотическим силам китайского народа. В ноябре 1935 г. на приеме в советском консульстве в Пекине по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции Чжан Сюэлян в своей речи отметил, что Китай без помощи извне не может результативно воевать с Японией, и подчеркнул, что помощь может быть оказана только Советским Союзом. Понятно, что при обсуждении проблемы был затронут вопрос и о войне гоминьдана против КПК. Чжан Сюэлян и другие официальные лица, обсуждая складывавшуюся политическую и военную ситуацию в Китае, не могли не согласиться с необходимостью компромисса с руководством КПК.

Нанкинское правительство учитывало существование связей руководства северо-западных провинций Китая с Советской страной, и это обстоятельство также заставляло Нанкин отказаться от односторонней враждебной антисоветской линии в своей внешней политике. Но пока, в 1935-1936 гг., оно явно не спешило идти на прямой контакт с Советским Союзом, а наоборот, изыскивало пути решения китайско-японских отношений через сближение с Японией.

В августе 1935 г. Политсовет ЦИК гоминьдана принял резолюцию недоверия министру иностранных дел Китая Ван Цзинвэю. Только вмешательство Чан Кайши спасло его от отставки. Характер обсуждения внешнеполитической линии гоминьдана и упомянутая резолюция свидетельствовали о растущем недовольстве не только в общественных кругах Китая, но и в самом гоминьдановском руководстве прояпонской внешней политикой правительства.

13 октября 1935 г. Чан Кайши в письме Ван Цзинвэю по поводу «трех принципов Хирото» пишет: «Судя по сообщениям, содержание японских требований включает в себя отказ от политики натравливания одной державы против другой, признание Маньчжоу-го и создание антикоммунистического союза... Если это так, то это модифицированная форма выхода из Лиги наций, признание марионеточного маньчжурского режима и союз против Советской России... Это вызовет серьезные последствия и требует тщательного обдумывания... Мне кажется, что контрпредложения должны включать... уважение суверенитета и национального единства Китая... Другая сторона могла бы предпринимать шаги по нормализации дипломатических отношений с нами и ослабить военную напряженность в Северном Китае». Следовательно, в 1935 г. возможность соглашения с Японией на определенных условиях не снималась с повестки дня в Нанкине. Это подтверждалось и характером пропаганды, развязанной в то время нанкинским правительством, в том числе по вопросу о КВЖД.

После оккупации Маньчжурии в 1931 г. Китай был лишен права эксплуатации КВЖД; одновременно в зоне КВЖД участились провокации против советских учреждений и организаций, насилия над советскими гражданами и т.д. 16 апреля 1933 г. нарком иностранных дел в своем заявлении на имя японского посла в Москве перечислил многочисленные факты нарушения японской стороной договорных отношений.

В целях обеспечения мира и ликвидации одного из возможных участков конфликта с Японией Советское правительство предложило маньчжуро-японской стороне начать переговоры о продаже КВЖД за 250 млн золотых руб. Японские власти, рассчитывая на захват дороги, продолжали бесчинства с тем, чтобы заставить СССР отказаться от КВВД. Но Советское государство твердо и последовательно отстаивало свою позицию. На ХУП съезде партии в Отчетном докладе ЦК ВКП (б) подчеркивалось: «Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны» ^{[21, с. 304]}.

В Китае в 1933 г. предложение СССР Японии приступить к переговорам о продаже КВВД было встречено антисоветской кампанией. Правые газете даже настаивали на разрыве Китаем дипломатических отношений с СССР.

После двух лет проволочек и провокаций японское правительство согласилось, наконец, на выкуп дороги властями Маньчжоу-го за 140 млн иен (не считая 30 млн иен компенсации, выплаченной советским рабочим и служащим дороги в связи с их увольнением). Эта сумма, конечно, ни в какой степени не соответствовала реальной стоимости КБВД, но продажа дороги временно устраняла один из опасных поводов для провокации японскими милитаристами военных действий против СССР.

В Китае акт продажи КВЖД (1935 г.) прошел почти незамеченным. Правительство предприняло попытку организовать антисоветскую кампанию через средства массовой информации: в прессе появилось две-три статьи с критикой акции СССР. Вместе с тем, многие видные представители китайской общественности проявили должное понимание причин, вынудивших советское правительство пойти на этот шаг. Отражая позицию определенных слоев китайской интеллигенции, Сун Цинлин в беседе с советским послом подчеркнула, что продажа КВВД ни в какой степени не изменила общего крайне доброжелательного отношения прогрессивного Китая к Советскому Союзу.

Военно-политическая обстановка осенью 1935 г. в Китае по-прежнему определялась общей политикой Японии, направленной на расширение сферы влияния в этой стране, а также нарастанием национальных, антияпонских настроений. Принятие японским правительством до 7 декабря 1934 г. документа «О политике в отношении Китая», охарактеризованного в советской историографии как развернутый план фактического расчленения Китая и поглощения его Японией ^[23], усилило интенсивность японо-китайских переговоров в течение всего 1935 г., в ходе которых японская сторона дипломатическим путем пыталась реализовать свой стратегический план в отношении Китая.

Со своей стороны, Китай также рассчитывал дипломатическим путем сохранить целостность своего государства. В данном аспекте (скажем об этом еще раз) особое значение придавалось привлечению к разрешение конфликта всех держав, в той или ивой степени (или потенциально) заинтересованных в этом. Суть политики западных держав в этом вопросе, в том числе США, состояла в том, чтобы не дать втянуть себя в войну с Японией из-за Китая, поощряя при этом развитие советско-японских военных столкновений, могущих привести к советско-японской войне.

В иоле-августе 1935 г. в Москве состоялся УП конгресс Коминтерна. Перед коммунистическими партиями всех стран конгресс поставил задачу борьбы против фашизма и агрессии в единстве со всеми антифашистскими, антивоенными, антиагрессивными силами. Решения VII конгресса Коминтерна устраняли препятствия на пути к созданию единого фронта – антифашистского на Западе антиимпериалистического на Востоке. От имени делегации КПК на конгрессе выступил Ван Мин ^[3].

27 июля 1935 г. китайский посол в Москве посетил заместителя наркома по иностранным делам Б.С. Стомонякова и выразил неудовольствие своего правительства выступлением Ван Мина на УП конгрессе Коминтерна, заявив, что «выступление китайского коммуниста на конгрессе Коминтерна произвело в Китае на правительственные и общественные круги самое тяжелое впечатление», и просил принять меры, чтобы трибуна конгресса не предоставлялась китайским коммунистам, так как они выступают от имен! Советского правительства Китая, с которым центральное правительство находится в состоянии войны.

Со своей стороны, Б.С. Стомоняков выразил удивление по поводу такого заявления, сказав при этом, что в Москве не первый раз происходят выступления коммунистов разных стран, что Советское государство – детище самой революции; в прошлом русские коммунисты, борясь с самодержавием России, использовали демократические порядки других стран и устраивали там съезды. Наше правительство, добавил он, оказалось бы в «невозможном положении» перед общественностью своей страны, если бы стеснило свободу действий иностранных революционеров на своей территории.

Посол пытался поставить в вину Советского правительства и то, что «в Китае найдены изданные в Москве книги, призывающие к свержению государственного строя», и «многое другое».

Но на что сразу же обратили внимание иностранные обозреватели и дипломаты – все претензии нанкинского правительства к правительству СССР были изложены в устной форме. Тем самым китайская сторона давала понять, что вынуждена была предпринять упомянутые шаги в силу рада обстоятельств.

В прессе же китайские власти поспешили развернуть антисоветскую и антикоммунистическую кампанию. Цензуре были даны строгие указания не допускать на книжный ранок советскую литературу, пропагандирующую достижения социалистического строительства и внешней политики СССР.

Разжигание антисоветских настроений в Китае совпало с подобными же действиями империалистических держав. Проводился провокационный бойкот советских товаров, распространялась ложь о демпинге с целью якобы еще больше подорвать экономику Запада после мирового кризиса. Буржуазные правительства обвиняли СССР в подготовке восстаний и переворотов в различных странах. Япония же тем временем расширяла экспансию. Как сообщал из Пекина Спильванек, нанкинские лидеры пытались объяснить свою капитулянтскую политику тем, что-де Северный Китай необходим Японии как плацдарм для нападения на СССР.

А между тем гоминьдановское руководство все более активно прорабатывало вариант улучшения отношений с СССР с целью получения (и в значительных размерах) военно-технической помощи в случае ее вооруженной борьбы с Японией. Опыт прошлых лет свидетельствовал, что предварительным условием получения советской помощи должно быть прекращение гражданской войны с КПК. Как социалистическое государство Советский Союз не оказал бы военной помощи гоминьдановскому правительству, не будучи уверенным, что это оружие не будет использовано против компартии, рабочего и крестьянского движения. Данный опыт, а также в значительной степени реалистический подход к рассмотрению проблемы получения советской военной поддержки побудил и гоминьденовских руководителей решать в комплексе вопросы отношений и с СССР и с КПК.

Практически проблема стала обсуждаться после УП конгресса Коминтерна. О.Э. Клабб, например, пишет, что со второй половины 1935 г. Китай стал «смотреть на Россию как на возможный источник помощи против империалистической Японии” ^{[27, с. 210]}.

В Китае со вниманием восприняли новую тактическую линию мирового коммунистического движения. Первоначально в китайском гоминьдановском руководстве в делом существовало недопонимание перспектив, которые открывались для Китая осенью 1935 г. Но Чан Кайши вместе с другими гоминьдановскими деятелями пришел к единому выводу – открывается возможность урегулирования отношений с КПК на антияпонской основе.

21 сентября 1935 г. состоялась беседа ответственного сотрудника советского посольства П. Саратовцева с Симоном Чжунхуа (по просьбе последнего) по вопросу о создании в Китае единого антияпонского фронта гоминьдана и КПК

Симон Чжунхуа сообщил П. Саратовцеву, что в определенных кругах гоминьдана положительно высказываются за сотрудничество двух партий. Эти настроения в партии укрепились после известного выступления Ван Мина на конгрессе Коминтерна в Москве, которое, подчеркнул говорящий, свидетельствует о готовности КПК идти по пути антияпонского сотрудничества с гоминьданом. Однако, снова подчеркнул редактор, имеющиеся предпосылки к сотрудничеству могут быть реализованы только с помощью Советского правительства.

На слова П. Саратовцева о том, что посольство имеет директиву воздерживаться от вмешательства во внутренние дела страны пребывания, редактор журнала «Китай и СССР» заметил, что в тех общественных кругах Китая, от имени которых он выступает, понимают разницу между Коминтерном и Советским правительством и им кажутся нелепыми попытки сделать Советское правительство ответственным за работу Коминтерна. Вместе с тем, он продолжал: «Мы не склонны недооценивать значение организационного и политического руководства Москвы. Руководящее влияние РКП(б) в Коминтерне общеизвестно, да и СССР, как пролетарское государство, является основным революционным антиимпериалистическим антифашистским фактором». Нам кажется, добавил он, что «поднимаемый нами вопрос слишком серьезный и ответственный, чтобы его могло решить руководство КПК» ^[5].

Далее Сшон Чжунхуа упомянул о возможности секретного военного соглашения между странами, обосновывая это тем, что как бы ни сложилась военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке в случае военного конфликта в данном районе, Китай и СССР – потенциальные союзники и было бы полезным в этой связи уже сейчас начать подготовительную работу.

П. Саратовцев заверил собеседника, что СССР всегда испытывал дружеские чувства по отношению к Китаю и для «более тесного политического сближения е Китае имеется широкое поле деятельности и было бы наивно полагать, что дружба свалится с неба, особенно если учесть, как потрудились в Китае для порчи отношений... Пока /же/ сдвигов не видно – пакт о ненападении лежит в МИДе... советский проект торгового договора также лежит без ответа несколько месяцев, медленно прогрессируют культурные связи, только в самое последнее гремя в связи с организацией китайско-советского культурного общества появились первые признаки оживления» ^{[27, С. 78]}.

Все содержание и тон беседы свидетельствовали о том, что правящие круги Китая поняли – прекращение гражданской войны и создание единого фронте с КПК – вот непременное предварительное условие активной советской помощи. Предполагалось, что СССР окажет помощь и в деле самого урегулирования отношений гоминьдана с КПК.

В октябре 1935 г. Д.Б. Богомолов получил инструкцию НКЩ, согласно которой он, а также ответственные руководители посольства «могли внимательно выслушивать просьбы о помощи, если они исходят от правительственных деятелей, говоря, однако, что посольство переговоров не ведет» ^{[27, с.80]}.

В ноябре 1935 г. состоялся V съезд гоминьдана. На нем с докладом выступил Чан Кайши, где подчеркнул необходимость добиваться для Китая равного статуса на международной арене и в соответствии с этим строить свои политические и экономические отношения с другими государствами на основе равенства и взаимной выгоды. Первоочередной задачей, по его мнению, была задача превращения Китая в «сильную, уверенную в себе державу». И только этому должны быть подчинены все другие задачи ^{[11, с. 128]}.

В манифесте V съезда гоминьдана ничего не говорилось о программе сопротивления Японии. Тем не менее в Токио были озабочены ростом антияпонских настроений в Китае.

Китайской дипломатической службе в Европе последовало указание обсудить с М.М. Литвиновым возможность активной военной помощи СССР Китаю и ряд других, связанных с проблемой, вопросов. Об этом много говорится в воспоминаниях Гу Взйцзюня и других китайских дипломатов. По их мнению, в Китае в определенных кругах, в том числе дипломатических, существовали серьезные опасения, что улучшение отношений о СССР вызовет усиление позиций КПК в Китае. Именно по этой причине, считает Гу Вэйцзюнь, Китай не шел на подписание о СССР договорных актов. Япония или КПК – нанкинское правительство не видело иной альтернативы. По словам Гу Вэйцзюня, Нанкин поручил ему заявить, что после известных решений УП конгресса Коминтерна (беседа от 30 сентября 1936 г.) ситуация кажется его правительству менее безысходной и оно готово начать предварительные переговоры. Отвечая китайскому дипломату, М.И. Литвинов счел необходимым подчеркнуть, что дальневосточные проблемы – часть европейских, и необходимо решать их в комплексе, т.е. настаивал на коллективных мерах помощи Китаю. Советско-китайские контакты проходили в обстановке секретности -таково было пожелание Нанкина ^{[19, с. 354, 355]}.

Параллельно нанкинское правительство не переставало добиваться военной помощи от западных стран. Гу Вэйцзюнь сообщает о своих переговорах в Министерстве обороны Франции о продаже Китаю военных самолетов и другой военной техники. В ходе переговоров он встречался со многими видными политическими и общественными деятелями франции, в том числе с Поль-Бонкуром (21 июля 1936 г.). О беседах с последним Гу Вэйцзюнь направлял в Нанкин подробнейшие депеши. Точка зрения Ж.Поль-Бонкура такова: СССР – сильная в военном отношении держава и, если Китай объединится с СССР, мир на Дальнем Востоке будет обеспечен. СССР в случае необходимости сможет оказать Китаю военно-техническую помощь. Поль-Бонкур даже предложил посредничество в переговорах с СССР и исключил всякую вероятность вмешательства СССР во внутренние дела Китая. СССР и только СССР может оказать действенную помощь Китаю -таков был главный итог бесед во французской столице.

На очередной встрече представителей СССР и Китая в Париже М.М. Литвинов предупредил договаривающуюся сторону, что в ближайшее время японо-советский конфликт маловероятен и что рассчитывать Китаю на советско-японскую войну как путь решения китайских и вообще дальневосточных проблем в свете данной информации представляется несостоятельным.

После подписания пакта держав оси Чан Кайши поручил Министерству иностранных дел Китая проанализировать китайскую политику с учетом перспектив международного развития. В аналитическом материале Министерства иностранных дел Китая отмечалось, что в условиях объединения Германии, Японии, Италии возможность провести переговоры с Японией «о благоприятных для Китая решениях» представляется нереальной ^{[19, с. 350]}.

В середине октября 1935 г. состоялся визит Чэнь Лифу, руководителя организационного отдела ЦИК гоминьдана, одного из помощников и доверенного лица Чан Кайши в советское посольство. Посольство оценило визит как свидетельство «брожения в умах руководителей гоминьдана»^{[20, с. 351]}. Беседа посла с Чэнь Лифу, продолжавшаяся около часа, была посвящена вопросу о политическом аппарате в советской РККА. Со времени Северного похода, сказал Чэнь, в китайской армии сохранилась система партийно-политической работы, построенная с учетом использования работы в советской армии. Однако возникают постоянно недоразумения между командным и партийным составом, их функции недостаточно разграничены. Присутствовавший на беседе советский военный атташе комкор Ленин поделился советским опытом. Чэнь Jlифy интересовался работой В.К. Блюхера, о военном таланте которого, как он заметил, сохранились самые лучшие воспоминания в Китае.

Следующий визит, последовавший через небольшой промежуток времени, Чэнь Лифу специально посвятил обсуждению вопроса о сотрудничестве гоминьдана с КПК, вернее, китайский диплома пытался объяснить послу точку зрения некоторых руководителей гоминьдана о гражданском мире в стране разработать конкретные мероприятия по оформлению такого сотрудничества.

Можно представить себе, сказал Чэнь, что в Китае заканчивается гражданская война. Части китайской Красной армии переформировываются в регулярные войска Национального правительства, а последнее может быть чем-то вроде «народного правительства», о котором говорил Ван Мин на конгрессе Коминтерна. Само собой разумеется, что такое правительство решается на оказание сопротивления империалистическому наступлению, с чьей бы то ни было стороны, в частности со стороны Японии. Чэнь сказал далее, что это взгляды «известной части руководящих работников» и что их нельзя недооценивать. Но, продолжал Чэнь, для реализации этих настроений необходимо знать отношение ко всем этим вопросам Коминтерна и Советского правительства.

Далее Чэнь Лифу перешел к вопросу о военном сотрудничестве между странами и сказал, что, поскольку этот вопрос важен и для Китая и для СССР, было бы желательно начать подготовительную работу уже в данное время ^{[29, с. 48, 50]}.

Наметившееся в гоминдановских кругах размежевание по вопросу японо-китайских отношений проявилось на V съезде гоминьдана в ноябре 1935 г. Хотя е решении съезда не подчеркивалось, что необходимо положить конец японской агрессии, 70% делегатов голосовали за оказание сопротивления Японии. В период работы съезда было совершено покушение на Ван Цзинвэя, известного своими прояпонскими настроениями.

В декабре на I пленуме ЦИК гоминьдана пятого созыва была произведена реорганизация Национального правительства, в котором укрепилась позиция Чан Кайши а его сторонников, в том числе Сунь Фо, Сун Цзывэня, Кун Сянси, а в гоминьдане – Чэнь Лифу и Чэнь Гофу и др. Министром иностранных дел стал Цзян Цзюн. Все они были тесно связаны с англо-американским капиталом. Если с января 1932 г. внешняя политика Китая проводилась Ван Цзинвэем как премьер-министром и министром иностранных дел при поддержке Чан Кайши, то после отъезда Ван Цзинвэя в Европу на лечение Чан Кайши как председатель Исполнительного юаня взял власть в свои руки.

В начале 1936 г. в китайском обществе, согласно сообщениям дипломатических представителей западных государств, господствовало мнение о неизбежности войны с Японией. В беседе с представителями студентов и преподавателей 16 январи 1936 г. Чан Кайши определил внешнеполитическую программу как сопротивление Японии. Дай Цзитао, официальный идеолог гоминьдана, в интервью агентству Рейтер 26 мая 1936 г. в контексте японо-китайских отношений заявил: «Настало время действий, а не разговоров, я надеюсь, что каждый китаец готов защитить свою страну. Китай будет бороться против всякого нападения». Но правительство весьма нерешительно преодолевало прежнюю компромиссную линию. Об этом свидетельствует, например, правительственное указание прессе не публиковать информацию о данном выступлении Чан Кайши. Несколько ранее японское командование в Китае развернуло открытую пропаганду против «неуступчивости» Чан Кайши и его сподвижников.

По всей стране прокатились массовые антияпонские выступления, начало которым положила демонстрация студенчества и молодежи в Пекине 9 декабря 1935 г. ^{[42, с. 163]}.

Движение «9 декабря» оказало свое воздействие и на позиции Японии, и на политику правящих кругов Китая. Япония вынуждена была отказаться от своего плана отторжения Северного Китая. Нанкинские власти, со своей стороны, получили возможность, опираясь на демократические силы страны, ориентировать свою внешнюю политику на СССР. Впоследствии Чан Кайши признавал, что в различных слоях китайского общества было широко распространено мнение, что «Китай может противостоять Японии только в союзе с Советским Союзом».

Из дальнейших бесед с Чэнь Лифу (13 февраля и позднее) выяснилось, что гоминьдановцы, спекулируя на обострении японо-советских отношений, пытались склонить СССР к так называемому радикальному решению вопроса «о коммунистическом движении в стране». Чэнь Лифу заявил: «Так как Япония угрожает как СССР, так и Китаю, необходимо что-то сделать для объединения их действий; в частности... для организации сопротивления Японии необходимо найти определенные методы для решения вопроса о КПК”. Другими словами, нанкинское правительство желало бы, чтобы Советский Союз официально заявил, что не симпатизирует «красному движению в Китае и что СССР нежелательно, чтобы КПК вела в Китае военные действия, подрывавшие единство Китая» ^{[42, с. 164]}.

Посол ответил, что «вопрос, поднятый Чэнь Лифу, внутреннего порядка, и СССР в него не вмешивается» ^{[42, с. 164]}.

Во всех этих беседах, как правило, китайская сторона ставила вопрос о военном соглашении, не связывая его с политическими и экономическими отношениями между странами. Так, в ноябре 1935 г. Чэнь Лифу заявлял советскому послу: «Сближение с СССР дипломатическим путем невыгодно, лучше сближение по вопросам сугубо практического значения, не афишируя дружбу, -обеспечение связи, установление тесных контактов, лежащих вне сферы дипломатии. Не надо, – продолжал он, – раздражать японцев, пока у нас ничего нет, нет смысла в этом, пусть союз будет реальным, а внешне отношения останутся натянутыми” ^{[27, с. 86]}.

Подобным образом высказывались и другие видные гоминьдановские деятели. Например, Хэ Инцинь в конце октября 1935 г. заявил советскому военному атташе Лепину: «Договор с СССР Китай заключить не может, так как это вызовет усиление японской агрессии, японцы будут нас бить, а помощь нам оказывать никто не будет». В ноябре Сунь Фо в беседе с Д.В. Богомоловым изложил точку зрения Чан Кайши: Чан Кайши считает неизбежной дальнейшую эскалацию японской экспансии в Китае, а следовательно, неизбежна и организация отпора Японии, но сейчас он не может пойти ни на какие конкретные мероприятия, даже словесные заверения, так как это повлечет за собой новую японскую агрессию. Поэтому он опасается развития советско-китайских отношений, могущих вызвать протест Японии.

Несколько позднее Нанкин был вынужден расширить свою платформу переговоров. Военный атташе Китая в СССР полковник Дэн Вэньи в беседе с послом Д.В. Богомоловым изложил мнение Чан Кайши по этому вопросу: «Будущие переговоры... должны включать: совместные действия в Северном и Северо-Восточном Китае; вопрос о Внешней Монголии, помощь Китаю со стороны СССР.

В процессе, переговоров можно было бы обсудить и прежние вопросы – о торговом договоре и другие, хотя они прежней остроты не имеют. Переговоры должны происходить в обстановке секретности» ^{[27, с. 87]}.

Перед тем полковник Дэн Вэньи при встрече с советским военным атташе в Китае Лепиным развил свою точку зрения на ближайшую перспективу советско-китайского военного сотрудничества. Особое внимание он обращал на средства и способы доставки оружия: в этом ллане первостепенное значение придавалось состоянию дорог «к Синьцзяну и в Синьцзяне». Член ЦИК гоминьдана в беседе с П.Саратовцевым, состоявшейся в конце 1935 г., сказал: «Китай нуждается в большей помощи, чем равноправные договоры. Китай должен знать, готов ли СССР помогать ему -оказывать финансовую или кредитную помощь путем посылки военного снаряжения (самолеты, танки) ^{[27, с. 88]}.

В конце декабря 1935 г. Чан Кайши поручил своему военному атташе в Москве Дэн Вэньи встретиться о Ван Мином и начать через него переговоры с КПК о сотрудничестве ^{[37, с. 6]}.

Советская сторона продолжала настаивать на том, что подписанию соответствующего соглашения о военной помощи должно предшествовать урегулирование отношений с КПК, прекращение борьбы с ней.

В начале 1936 г. Чан Кайши принял Д.В. Богомолова. Беседа касалась текущего состояния советско-китайских отношений и возможных их перспектив. Чан Кайши заявил, что Китай в основу советско-китайских отношений хотел бы положить известную декларацию Сунь Ятсена – Иоффе, подписанную в январе 1923 г.

В ответе посол подчеркнул, что СССР – сторонник политического единства и экономической стабилизации Китая; при этом СССР руководствуется не только симпатиями к китайскому народу, но и убеждением в том, что единый политический, экономически сильный Китай будет важнейшим фактором мира на Дальнем Востоке. Согласившись с заявлением Д.В. Богомолова, Чан Кайши снова подчеркнул, что Китай заинтересован в существовании отношений между странами на основе декларации 1923 г.

Мотивы настойчивого упоминания Чан Кайши о декларации Сунь Ятсена – Иоффе прояснились, когда он перешел к вопросу о причинах обострения отношений между Китаем и СССР в конце 20-х годов. По его словам, основная причина заключалась в том, что «КПК выставила лозунг свержения правительства”, и «он применил к ней суровые меры». Настаивая на таком произвольном толковании событий 1927 г., Чан Кайши демонстрировал неизменность своего антикоммунистического курса.

В декабре 1936 г. военный атташе Лепин сообщал в Москву: «Чан Кайши только говорит о готовности вести переговоры, он еще не потерял надежды договориться с японцами и избежать войны на Дальнем Востоке. Доказательства этому – Чан Кайши понимает, что без предварительного единого фронта с КПК пакта о взаимопомощи не будет, а он ставит коммунистам неприемлемые условия и открыл против них новую кампанию... На днях в Шанхае арестовали 7 лидеров Антияпонской ассоциации спасения, среди них нет коммунистов». По мнению Лепина, Чан Кайши был обеспокоен перспективой единого фронта с КПК так же, как и войной с. Японией, полагая, что в том и другом случае его позиции будут ослаблена. Подъем масс на борьбу с Японией приведет к усиление влияния КПК в стране и всей «его оппозиции, настроенной антияпонски”. «Пока он не потерял надежды на отсрочку войны с Японией, его курс не изменится», – делал вывод военный атташе ^{[38, с. 189]}.

Определенное позитивное воздействие на ход событий в отношениях между двумя странами оказало мирное разрешение «сианьского кризиса» 15 декабря 1936 г. посол США и посол Великобритании в Китае в Нанкине после обмена мнениями предложили исполняющему обязанности председателя Исполнительного юаня Кун Сянси свою помощь в мирном решении конфликта. У Англии были основательные причины, чтобы добиваться освобождения Чан Кайши: она была заинтересована в отпоре Японии, ее интересы в Китае, в том числе в Южном, были значительны. К ним присоединились Италия и Франция. После ареста Чан Кайши в Сиани нанкинское правительство обратилось и к Советскому правительству с просьбой о содействии в деле освобождения Чан Кайши. Посол Китая в СССР Цзян Тинфу посетил М.М. Литвинова с поручением из Нанкина «выяснить, не может ли /СССР/... каким-либо путем помочь Нанкину не только выражением симпатий». Советское правительство сделало заявление о том, что «СССР всегда стоял за объединение Китая и никогда не сочувствовал внутренней борьбе китайских генералов». «Правда» опубликовала передовицу, в которой «резко осуждалось сианьское выступление, как подрывающее процесс консолидации всех сил, стремящихся к объединению Китая». В статье содержался призыв к мирному разрешению сианьского инцидента ^{[27, с. 136-142]}.

Коминтерн, со своей стороны, также выразил отрицательное отношение к данному событию. Тема эта освещена в советской литературе. Мы дополнительно приведем лишь выдержку из записи беседы, состоявшейся в Сиани между Чан Кайши и представителем КПК Чжоу Эньлаем: «В начале сианьского конфликта в Сиань приехал Чжоу Эньлай и имел три беседы с Чан Кайхи... Он сказал – несколько лет Чан Кайши охотится за КПК, но ничего конкретного не достиг, кроме передвижения из одного района в другой. В течение этого времени он ни разу не поговорил по душам ни с одним лидером КПК. Он заявил далее, что КПК осудила действия Чжан Свэляна и настаивает на освобождении Чан Кайши. Сейчас единственный враг – Япония. Чан Кайши должен быть на свободе и работать для единого фронта и на базе последнего повести нацию на борьбу с Японией. Чан Кайши заявил Чжоу Эньлаю, что готов обсуждать вопрос о едином фронте» ^{[27, с. 105]}.

После мирного разрешения событий Чан Кайши направил благодарность Советскому правительству. В прессе Китая был опубликован ряд статей, содержание которых идентично следующему заявлению редактора – издателя «Дагун бао» Чжан Цзилуаня:

«До сианьских событий отношение китайских властей к СССР было положительным, но они были убеждены во враждебности линия Коминтерна и поэтому уклонялись от сотрудничества с КПК» ^[8].

Позиция Коминтерна в «сианьских событиях» показала, что китайские власти «не совсем верно оценивают Коминтерн».

В Китае шли переговоры между гоминьданом и КПК. Развитию переговоров способствовало то, что в конце марта – начале апреля 1937 г. Чан Кайши получил предложение правительства СССР о заключении советско-китайского договора о дружбе и военно-технического соглашения. Предусматривалась продажа Китаю значительного количества самолетов, танков, другого военного имущества в счет предоставляемого СССР кредита, подготовка летчиков и танкистов и т.д. Поставки военного имущества в Китай начались в конце 1936 г., т.е. до подписания соглашения ^[47]. Китайские власти все еще продолжали поддерживать тесные контакты и со странами «западной демократии».

Встав на путь расширения контактов с СССР, Чан Кайши в 1935-1937 гг. аде предпринимал попытки урегулирования отношений с Японией на антикоммунистической и антисоветской основе (обсуждение «трех принципов Хирото», пожелание лично вести переговоры с Японией о дружбе и т.п.), т.е. политику Китая в то время можно характеризовать как непоследовательную. И в самой структуре отношений в регионе существенных видимых перемен к середине 30-х годов еще не произошло, отношения сотрудничества и противоборства практически сосуществовали. Кун Сянси, министр финансов и влиятельный член гоминьдана, в апреле 1937 г. отбыл в Европу, «имея цель посетить Рим, Берлин, Париж». Финансовые круги этих стран выразили пожелание вступить в переговоры с Китаем по вопросу оказания ему финансовой «и другой» поддержки. Италия обещала помощь в подготовке летного состава китайской армии. Интерес фашистской Германии к Китаю определялся, очевидно, рядом факторов, из которых как основные можно отметить следующие:

I) расширением влияния и укреплением экономических и политических позиций в стране, как и на всем Дальнем Востоке, вытеснением с китайского рынка QUA и других держав; 2) желанием привлечь китайское правительство, известное своими антикоммунистическими настроениями, к соглашение с Германией и Японией против «международного коммунизма». Фашистская Германия полагала, что позиция Китая будет важной в предстоящей борьбе за передел мира.

В мае 1937 г. Ван Цэинвэй, вернувшийся в Китай из Европы, куда он уехал на лечение, встречался с германским послом в Китае Траутмэном и обсуждал вопрос о возможности присоединения Китая к японо-германскому «антикоминтерновскому пакту». Германский посол заверил Ван Цзинвэя, что членство Китая в пакте можно сохранить до определенного времени в тайне. На этих условиях посол обещал посредничество в переговорах с Японией и помощь Китае техникой и военными специалистами.

Сун Цинлин, выступая в феврале 1937 г., подчеркивала: «Японские агрессоры довели Китай до крайности. Не может быть сомнения, на чьей стороне будет победа, но только при условии, что правительство выполнит последнею волю нашего покойного лидера Сунь Ятсена, заявившего, что спасение Китая зависит от правильного выполнения трех народных принципов... Все внутренние конфликты должны разрешаться политическим путем. Гражданских войн дальше быть не должно». Сун Цинлин подчеркивала также, что «хотя спасение Китая зависит от самого китайского народа... покойный лидер не советовал изолировать себя от внешнего мира, мрежде всего от СССР, а также от США, Англии, Франции» ^[33].

Таким образом, в гоминьдане продолжалась борьба между группировками, борьба в конечном счете за будущее страны.

Проблема главного врага, главной опасности не была решена до начала крупномасштабной войны с Японией. Многие видные гоминьдановцы, в том числе Ван Цзинвэй, по-прежнему выступали против сотрудничества с КПК и с Советским Союзом, настаивая на продолжении переговоров с Японией

Начало военных действий в Шанхае и подписание пакта о ненападении между СССР и Китаем 21 августа 1937 г. укрепили решимость Чан Кайши и его окружения к сопротивление Японии.

27 августе Чан Кайши через советского посла в Китае передал Советскому правительству, что «китайское правительство приняло решение сопротивляться японской агрессии «до последнего», независимо от того, получит ли оно «помощь от какого-либо государства или нет, даже в том случае, если сопротивление ничего не принесет, креме поражения» ^{[27, с. 106]}.

В дополнение к пакту о ненападении 14 сентября 1937 г. в Москве была достигнута договоренность между военной долетавшей Китая и представителями наркомата обороны СССР о предоставлении Китаю советской военной техники, боеприпасов, снаряжения. Была достигнута также договоренность, что «четвертая-пятая часть оружия должна выделяться нанкинским правительством армии Коммунистической партии Китая».

Однако нанкинское правительство не оставляло надежды на активное вовлечение СССР в японо-китайскую войну, в частности посредством заключения договора о взаимопомощи. 17 июля 1937 г. Д.В. Богомолов- писал в НКВД, что расчеты на возможность советско-японской войны «остается у Чан Кайши идеей фикс». Политическую линию китайского руководства гоминьдановский лидер объяснял советскому военному атташе в Китае Ленину следующим образом: с точки зрения Японии, основной проблемой является советская, а не китайская, поэтому советско-японская война неизбежна, Китай же должен занять выжидательную позицию ^{[38, с. 194]}.

В китайской историографии существует мнение о том, что и подписание советско-китайского пакта о ненападении, и оформление второго единого фронта в Китае предпринималось китайскими властями лишь в расчете на войну СССР с Японией ^[34]. Следует отметить, что советники Чан Кайши по внешнеполитическим вопросам направляли ему противоречивую информацию. Так, Цзян Тинфу был сторонником самой пессимистической точки зрения на возможность вступления СССР в японо-китайскую войну, хотя и активно выступал за советско-китайское сближение. Ян Цзэ, которого Чан Кайши в 1937 г. направил в Москву с тем, чтобы изучить состояние и опыт развития военной промышленности в СССР и убедить СССР в необходимости большей военной помощи Китаю, проводил иную линию. Он не только уверял Чан Кайши, что СССР в самое ближайшее время вступит в войну с Японией на стороне Китая, но и старался подтолкнуть конфликт. Аналогичного мнения придерживался Сунь Кэ и многие другие.

31 июля 1937 г. Советское правительство сообщило послу в Китае Д.В. Богомолову, что «для заключения пакта о взаимной помощи момент ныне менее подходящий, чем раньше, ибо такой пакт означал бы наше немедленное объявление войны Японии» ^{[38, с. 195]}. Было принято решение увеличить размеры поставок оружия, организовать обучение китайских летчиков и танкистов. «Непременным /же/ условием военных поставок» объявлялось предварительное заключение пакта о ненападении.

Вопрос о японо-китайском «конфликте» по инициативе правительства Китая был вынесен на обсуждение в Лигу Наций. Советская сторона заверила Китай о своей поддержке.

Правительство Китая до опубликования советско-китайского пакта о ненападении информировало о нем послов Франции, Англии, США, Германии и Италии, заверив при этом, что он «является стереотипным», что «содержание его ничего нового не даст».

Договор Китая с СССР оказался в центре внимания мировой общественности. В Японии он был встречен с тревогой. НКВД же направил следующие директивы послу СССР в Японии М.М. Славуцкому: подчеркивать, что подписание пакта – сугубо мирная акция со стороны СССР. По вопросу о военной помощи Китаю послу рекомендовалось разъяснять, что «политика мира /СССР/ общеизвестна» и что СССР «не намерен делать ничего, нарушающего международные договор» и обязательства, а также нормы международного права». По вопросу о доставке оружия в Китай следовало бы напомнить японской стороне, что «торговля оружием разрешается международным правом».

Отношение к пакту со стороны США определялось тем, что улучшение советско-китайских отношений может обострить советско-японские отношения. Парадоксальность положения США в тот период состояла в том, что резкий рост антияпонских настроений в самых широких кругах американской общественности не только не вылился в требование более активной политики своего правительства, а наоборот, в 1937 г. привел к росту изоляционистских настроений, требований скорейшего свертывания американских интересов в Китае. На правительство Ф. Рузвельта сильный нажим оказывали «левые» сенаторы и конгрессмены, требовавшие применение закона о нейтралитете даже ценой нанесения ущерба интересам Китая. Правительство сопротивлялось подобным требованиям, поскольку национально-государственные интереса, в том числе интересы деловых кругов, связанные с возросшей торговлей с Китаем, в таком случае попирались бы. Правительство опасалось публичных заявлений сочувствия Китаю, что могло быть расценено как провоцирование Японии. Такая сложная ситуация в стране определила сдержанность выступлений американских политических деятелей относительно подписания пакта.

Проблема вступления СССР в войну с Японией в середине 30-х годов поднималась китайской стороной и в последующие месяцы. Она бала снята с повестки дня переговоров только после визита Сунь Фо в Москву в 1939 г., когда в ходе встреч руководители Советского государства твердо подчеркнули, что СССР будет оказывать необходимую поддержку сражающемуся Китаю, но не вступит в войну с Японией в обстановке существующей угрозы о Запада: СССР не может позволить себе быть вовлеченным в войну на два фронта.

Таким образом, середина 30-х годов – время серьезных испытаний для Китая и китайского народа. Политическая ситуация в этот период определялась, с одной стороны, дальнейшей экспансией Японии, с другой – продолжающейся в Китае гражданской войной. В этих условиях важнейшей внутриполитической проблемой было достижение единства китайской нации с целью организации действенного отпор» японской агрессии. Только спасение Китая от превращения его в японскую колонию могло обеспечить в дальнейшем решение задач, которые ставило перед собой китайское революционное движение, а также нанкинское правительство.

Проблема разрешения вопроса о сохранении национального единства упиралась прежде всего в необходимость окончания гражданской война, т.е. в проблему нахождения пути и форм сотрудничества между гоминьданом и КПК. Второй, не менее важный вопрос, – преодолеть распри в самом гоминьдане.

В системе международных связей Китая китайско-советские отношения приобрели особое значение, возраставшее по мере того, как прояснялась политическая линия крупнейших держав Запада по отношению к этой стране – непротивление агрессору, поощрение агрессора. На антикоммунистической волне остановить японскую агрессию нанкинскому правительству не удалось.

В складывающейся политической ситуации в регионе гоминьдан и нанкинское правительство разработали тактическую линию, позволявшую, по мнению китайской стороны, держать «в запасе» возможность улучшения советско-китайских отношений в критический этап развивающегося конфликта с Японией. Be элементы: при сохранении низкого уровня отношений демонстрация готовности вести переговоры с СССР по ряду вопросов межгосударственных отношений, создание благоприятной обстановки для контактов с СССР, в частности в сфере культурных связей и для облегчения советскому посольству в Нанкине «сношений» с широкими кругами китайской общественности.

Политическая практика требовала модификации тактических приемов. Китай не мог не готовиться к отпору японской агрессии. Гоминьдан не отказался от курса на превращение Китая в суверенное государство, с сильными позициями на международной арене. На пути реализации этих надежд стояла прежде всего Япония.