Will to Power

Egorova Irina Vladimirovna Doctor of Philosophy leading research assistant at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str. 1, of. 335 eiv1966@mail.ru Other publications by this author

Согласно Ницше выходит, что все люди демонстрируют волю к власти. Она действительно глубоко укоренена в фундаменте жизни. Режиссер Шахназаров, комментируя свой фильм о войне, заметил, что, возможно, человек вообще не может жить без войны и власти. Ницше приходит к мысли, что власть – это одно из непреложных онтологических измерений, которые определяют человеческое существование. Человеческое бытие вообще определяется стремлением к власти.

По Ницше, волю к власти можно считать общим знаменателем и базовой мотивацией всей человеческой деятельности. Пожалуй, все-таки для него это антропологический феномен, поскольку он считал, что власть – это врожденное, тотальное определение человека. Но неужели все люди охвачены властоманией? Да, считает Ницше, нет людей, которые не стремились бы к власти, но есть такие, которые тянутся к ней вяло, плохо или недостаточно. Власть – это не только квинтэссенция политики, но и всей человеческой жизни.

Но все-таки не все люди способны проявлять активно волю к власти. Власть – это врожденное, тотальное определение человека, считал Ницше. Но неужели все люди охвачены властоманией? Да, считает Ницше, нет людей, которые не стремились бы к власти. Случалось так, что человек покидает светский мир и посвящает себя Богу. Он далек от политических сражений. Но его диктаторство может проявиться в духовном облике, в харизме веры.

Но Ницше нигде не настаивает на том, что значительная часть людей вообще не располагает этой волей. В критические минуты или при житейски удобном случае они не отказываются от того, чтобы поставить других людей на место ^[10]. Разве современный человек в массе своей пассионарен, полон энергии и жизненных сил? Но как упорно, методично использует свою власть тот, кто ею облечен. Вот, к примеру, распоряжение Министерства образования и науки, заставляющее учёного отчитываться о проделанной работе три раза в год. И теперь люди науки корпят не над теоретическим текстом, а над бумажными, никому не нужными отчетами. Однако есть ли механизмы, которые позволяют контролировать деятельность чиновника? Нет, таких механизмов нет. Поэтому чиновник, тот самый «никчемный и вялый» (по Ницше), безгранично распоряжается судьбой многих людей. Он буквально и методично упивается своей властью.

Если власть и является антропологическим феноменом, то только в том смысле, что человек – социальное животное. В таком случае приоткрывается биологическое основание власти, которое обязательно предполагает, что рядом с Я есть Другой. Есть Другие, с которыми необходимо выстроить определенные отношения, которые изначально не могут быть равноправными и непременно являются иерархическими, то есть сориентированными на вертикальную ось социальных отношений.

Борьба за власть – тайная или явная – действительно пронизывает политическую жизнь любого общества. Каким образом возникает сильный мотив власти? Судя по всему, он в первую очередь свойственен сильным лидерам или тем, кто обладает потенциально лидерскими качествами. Можно, разумеется, назвать эти врожденные индивидуальные качества. Человек, стремящийся к власти, несомненно, имеет организационные способности. Ему присуща явно выраженная воля, сила убеждения, быстрота реакции. Однако эти перечисления носят формальный характер. Запрос на лидера, на вождя возникает в конкретных социально-исторических условиях. Понятное дело, что вожаческие свойства того или иного человека могут быть не востребованы конкретной эпохой, и, напротив, в силу сложившейся ситуации превратить обычного человека в крупную историческую фигуру.

Не подлежит сомнению тот факт, что Мартин Лютер мог стать священником, юристом или профессором, как об этом мечтал его отец. Но социальные обстоятельства диктовали иную миссию для этого реформатора. Махатма Ганди вряд ли обрел бы мировую известность, если бы не мощный вызов времени, который превратил его в борца против английских колонизаторов. Человек, почувствовавший вкус к власти, редко утрачивает волю к власти. Он испытывает постоянную потребность в ней.

Анализировать мотив к власти сложно, поскольку он порождается конкретным временем. Разные обстоятельства побуждают к борьбе за власть. Это может быть стремление доминировать над людьми, распоряжаться их судьбами. В других случаях потребность во власти диктуется тягой к свободе, желанием отвергнуть тирана или авторитарного лидера, не дать ему развернуться в полную силу. Нередко исторический вызов заставляет того или иного человека взять на себя ответственность за ход событий. Мотив власти может диктоваться потребностью в достижении, в уважении, в одобрении, в безопасности. Разумеется, в реальной истории нет такой чистоты жанра. Различные импульсы возникают одновременно и в прихотливых сочетаниях ^{[4, c. 25]}.

Проблемы власти, пишет профессор Дэнис Хьюм Ронг, стоят в центре внимания как социологов, так и политологов. Его книга ставит своей целью подвести итоги многочисленных дискуссий, имевших место с начала 60-х годов прошлого века ^[14].

Хотя в последние годы предложены сотни, а возможно, и тысячи определений власти в обществе, нет особых оснований отказываться от более старых определений, при условии, что они достаточно адекватны. Б. Рассел определил власть как «произведение намеренных воздействий» ^{[13, p. 25]}. Д.Х. Ронг предлагает принять модифицированное определение на основе расселовского: «Власть есть способность некоторых людей производить намеренные и предвиденные воздействия на других» ^[14].

Анализ терминов этого определения выявляет ряд проблем, связанных с общей характеристикой власти; в числе этих проблем «интенциональность» власти (т.е. проблема преднамеренности воздействий), проблема «эффективности» власти (т.е. способности оказывать воздействие), проблема «асимметрии и равновесия» в отношениях власти и др. Интенциональность, преднамеренность оказываются, по мысли автора, существенной чертой, отличающей отношения власти от сходных с ней форм социального взаимодействия. Эффективность – столь очевидная характеристика, что не нуждается в обсуждении. Асимметрия отношений власти проявляется в том, что носитель власти обладает большими возможностями для контроля над поведением предмета власти, однако «обоюдность влияния – определяющий критерий социального взаимодействия вообще – никогда не разрушается целиком, кроме тех случаев физического насилия, в которых, хотя они и направлены на человека, он трактуется только как физический объект» ^{[14, p. 10]}.

Различия между интегральной властью (такова, например, власть современного государства) и властью-взаимодействием не абсолютны, если имеется организованная система контроля над ней. Люди, являющиеся объектами интегральной власти, должны создавать уравновешивающие ее силы социального контроля, стремясь превратить систему интегральной власти в систему власти-взаимодействия. «Однако трансформация интегральной власти во власть-взаимодействие не может быть полной в условиях современного государства, поскольку в политической власти имеется несводимый интегральный элемент, который не может быть устранен до конца. Билль о правах, конституционные гарантии, юридические ограничения и установленные пределы вмешательства тех, кто принимает политические решения, – все это пути контроля над интегральной властью государства, а не ее уничтожения путем лишения правителя определенных сфер, в которых он может решать и действовать по своему усмотрению.

Когда людям, являющимся объектами власти, удается вывести из-под контроля государства какие-либо существенные сферы решений (таковы «основные» свободы – слова, совести, собраний и пр.), то имеет место устранение интегральной власти государства в этих сферах, но полная элиминация государственной власти никогда не была реализована на продолжительный срок в цивилизованном обществе» ^{[14, p. 13]}.

Существенна проблема постоянства власти или, иначе, проблема ее актуального либо потенциального характера. Различия возникают здесь в связи с различным подходом к власти: 1) как к форме социального поведения (в этом случае «властью» называется сам факт осуществления воздействия и контроля); 2) как способности и возможности осуществления воздействий и контроля над объектами власти, В качестве пояснения можно задать вопрос такого плана: «Обладает ли властитель властью, когда спит?»

Автор приходит к выводу, что власть целесообразно понимать как возможность осуществлять воздействие и контроль, т.е. власть имеет «латентный», потенциальный характер, отношения власти не исчезают, даже когда не имеет места реальное их осуществление.

Затрагивая проблему природы производимых властью воздействий, автор подчеркивает, что отношения власти имеются и там, где результатом оказывается простая перемена в мыслях объекта воздействия, т.е. возможно, например, говорить о власти над людьми (и группами) форм массовых коммуникаций, хотя в этом случае речь идет о намеренном изменении ориентации, а не о понуждении к действиям или воздержанию от них.

Власть характеризуется тремя существенными «атрибутами». «Экстенсивность» власти определяется числом ее объектов. «Обширность» власти зависит от числа сфер, в которых осуществляется власть. «Интенсивность» связана с мерой возможных воздействий на объекты власти. Приводя эти характеристики, автор дополняет их следующим образом. Экстенсивность может быть широкой или узкой. Последнее означает изолированное отношение, в котором один человек осуществляет власть над другим» первое – политический режим, при котором один человек правит миллионами. Кроме того, держатель власти может, конечно, быть представлен группой людей.

Обширность власти может колебаться от почти полной власти над младенцами, до весьма специализированных «ситуативных» форм, вроде власти диспетчера такси. Интенсивность власти не может простираться за известные границы, определяемые «областью допустимости», в которой власть признается законной и нарушение которой может привести к распаду отношений власти. Автор отмечает, что «обширность» и «интенсивность» – понятия сопряженные и их можно интерпретировать сходным образом. «Тотальная» или «абсолютная» власть обычно означает власть высокого уровня «интенсивности» и «обширности». Термин «тоталитаризм» возник для обозначения тиранической или олигархической (в аристотелевском смысле) власти. «Тоталитарные» режимы осуществляют более экстенсивную власть, расцветая скорее в больших и населённых национальных государствах, чем в маленьких городах-государствах или аграрных сообществах.

Некоторые авторы утверждают, что целиком тоталитарное правление возможно только в больших и населенных обществах. Современная техника, особенно новые средства коммуникации, позволяют осуществить централизованный бюрократический контроль за жизнью людей, концентрируя, таким образом, процесс принятия решений в руках немногих, даже если структура власти включает много уровней, опосредующих «верх» и «низ». Всё же власть тоталитарного диктатора едва ли столь же обширна, как власть родителя над ребенком или хозяина над рабом. Обширность тоталитарной власти ограничивается трудностью поддержания наблюдения за поведением индивидов в любое время. «Негативные утопические прозрения (вроде Оруэлла и Замятина), описывающие общества, даже более тотально контролируемые малочисленной влитой, чем исторические примеры тоталитаризма, связаны в значительной мере с фантастическими способами решения проблемы наблюдаемости (наиболее широко известный пример – двусторонние телеэкраны Оруэлла)» ^{[14, p. 19]}.

Ханна Арендт в книге «Происхождение тоталитаризма» ^[12] рассматривает концентрационный лагерь как крайнее и наиболее значительное выражение тоталитарного управления, называя нацистские лагеря «экспериментами по тотальному господству». Но эти лагеря, замечает автор, были значительно меньшими сообществами, чем тоталитарное общество, внутри которого они существовали.

Некоторые авторы, пишет Д. Ронг, отказываются признавать присутствие феномена власти, если при наличии одностороннего воздействия отсутствует фактор сопротивления пассивной стороны. С этой точки зрения такие формы воздействия, как убеждение, авторитет и ряд других, оказываются непричастны к власти. Однако с позиций более универсального подхода к власти как к «способности оказывать намеренное воздействие» вообще, безразлично к физическим или психологическим факторам, на которых основывается эта способность, такие отношения, как проявление силы, манипуляции, убеждение и авторитет, должны рассматриваться как различные формы власти. Следует, однако, учесть, что этим формам, как правило, не хватает некоторых черт, введенных выше при характеристике власти вообще. Сила и манипуляция лишены, например, обоюдного характера и существуют только в активной (а не «латентной») форме.

Сила понимается обычно как физическая сила: создание физических препятствий, которые ограничивают свободу другого. Крайней формой силы является насилие, однако нельзя забывать и то, что методы, применяемые некоторыми современными движениями, идеология которых основана на «не-насилии», представляют собой один из случаев употребления силы, при котором люди используют свое тело как физический объект для того, чтобы помешать действиям других (как, например, в случае сидячей забастовки в общественных местах).

Следует различать применение силы и угрозу применения силы. В первом случае собственно нет еще речи о социальном взаимодействии, тогда как во втором мы имею дело с формой двустороннего социального отношения на символическом уровне. Выстрел из ружья отличается по смыслу от команды: «Руки вверх!» или «Кошелек или жизнь!» Здесь становится ясно, почему сила не может быть «латентной» формой власти. Будучи такой, она перестает быть собственно физической силой, переходя в иное, социальное измерение. «Некто, кто строит свое поведение на предчувствии того, что если он совершит определенное действие (либо воздержится от него), то к нему будет применена сила, является не объектом силы, а объектом угрозы применения силы» ^[14].

Под «манипуляцией» подразумевается отношение, в ходе которого держатель власти скрывает свои намерения от ее объекта. Дурная «репутация» манипуляции связана с предубеждением. Она может служить как негативным, так и позитивным целям. Последнее стало особенно очевидно после разработки психоаналитических методов воздействия на поведение. Сама по себе манипуляция может добиваться только очень ограниченных результатов, но она способна служить эффективным дополнением к принуждению, убеждению и другим формам власти.

«Убеждение» иногда вообще не относят к власти. Формально ему не свойственна асимметрия отношений. Однако следует помнить, что способность убеждать различна у разных людей; она зависит от интеллекта, ораторских способностей, воли и прочего и потому основывается, как и другие формы власти, на неравном распределении ресурсов. Важность этого обстоятельства становится особенно ясной, если вспомнить о средствах массовой коммуникации (т.е. средствах убеждения) современных обществ. Эти средства давно уже стали важным фактором власти. Так же как сила и манипуляция, убеждение существует, по-видимому, только в явной форме. Вероятно, оно является одной из наиболее экстенсивных форм власти, однако ограничено в плане обширности и интенсивности, поскольку предполагает свободное согласие его объекта.

Если убеждение основано на представлении доводов, то сущностью авторитета является отдача распоряжений. Авторитет – это «согласие с суждением другого без проверки» ^{[14, p. 3]}. В случае убеждения, суждение другого кладется человеком в основу своего поведения в силу содержания суждения, в случае авторитета главным является сам источник суждения.

Автор различает несколько вариантов авторитета. «Принудительный авторитет» основывается на угрозе применения силы, с одной стороны, и на уверенности в возможности применения силы к объекту власти – с другой. Власть, основанная на принуждении, предполагает и создает конфликт интересов между держателями власти я ее объектом.

«Авторитет-приманка» в отличие от принудительного авторитета (основы политической власти) является характеристикой экономической власти. «... Это есть почти универсальный тип власти, существующий во всех обществах, где одни обладают большим контролем над средствами существования, чем другие...» ^{[14, p. 45]}. Основой этой формы авторитета является вознаграждение.

«Легитимный авторитет – это отношение власти, при котором держатель власти обладает признанным правом распоряжаться, а объект власти — признанной обязанностью подчиняться» ^{[14, p. 49]}. Эта разновидность авторитета связана с подчинением принятым социальным нормам, она более эффективна, чем принудительный авторитет, поскольку требует минимальных средств для ее поддержания. Именно поэтому политическая власть так любит рядиться в одежды легитимного авторитета.

Пример «сведущего авторитета», т.е. авторитета знатока, эксперта, дает авторитет врача по отношению к больному. Когда сведущий авторитет присущ иерархически организованной группе, он приближается к легитимному авторитету. Так, современная бюрократия, претендующая на право управления производством потому, что якобы компетентна в управлении, на деле обладает властью, скорее, на основе признанного статуса менеджера, чем благодаря знаниям.

«Личный авторитет» основан на уважении к личным качествам его носителя. Это наиболее «чистая» форма авторитета. Самой интересной его разновидностью является «харизматический авторитет», связанный с «верой последователей в миссию лидера» и превосходящий прочие формы непринудительной власти по обширности и интенсивности. Харизматический авторитет, однако, значительно менее стабилен, чем другие формы авторитета.

Приведенная классификация форм власти, продолжает автор, не должна давать повод думать, что эти формы существуют непременно в чистом виде или, что нет иных форм взаимоотношений власти - подчинения, кроме перечисленных. Держатель власти стремится, как правило, установить стабильный продолжительный контроль над объектом власти, кроме того, он стремится к всеобщности контроля, т.е. к расширению сфер возможного воздействия. «Следовательно, держателю власти выгодно расширять и разнообразить формы власти, осуществляемые им по отношению к ее объекту» ^{[14, p. 71]}.

Нереально полагать, что в экстенсивных отношениях власти все ее многочисленные объекты будут реагировать единообразно, как если бы они были единственным объектом. «Некоторые могут быть убеждены соображениями выгоды, другие – нормы; одни могут подчиняться, твердо веря в легитимность держателя власти, другие – из страха, что не подчинение подвергает их риску негативных санкций, некоторые же действительно могут быть принуждены подчиниться или подвергнуты силе... Перед лицом разнородной и дифференцированной совокупности объектов власти (индивидов или групп) держателю власти выгодно иметь возможность осуществлять многообразные формы власти и контроля» ^{[14, p. 73]}.

В социальной мысли долгое время господствовала точка зрения, что сила является единственной или первичной формой власти, но если возникновение политической власти действительно связано с применением силы (вооруженным захватом, переворотом и пр.), то ее поддержание не может долгое время основываться только на принуждении и требует легитимизации власти, превращения принудительного авторитета в легитимный. Этот процесс идет постепенно, через создание прослойки, подчиняющейся без применения угроз, тогда как часть населения продолжает контролироваться угрозой применения силы, причем использование государством силы рассматривается как законное теми, кто не нуждается в угрозах. С точки зрения М. Вебера, основами политической власти являются вместе сила и легитимный авторитет, а монополия на применение силы становится отличительной чертой государства.

Обычным аргументом против возможности общества, управляемого исключительно принуждением и «голой силой», является то, что собственники орудий принуждения, даже преуспев в запугивании остальных, должны объединяться друг с другом и подчиняться своим лидерам на иных основах, чем сила и страх. В любой относительно стабильной политической системе оказывается недостаточной и материальная заинтересованность в качестве принципа консолидации властителей. Еще Макиавелли предупреждал, что опора только на наемников опасна. Ссылаясь на М. Полани, автор называет наиболее устойчивой системой обеспечения солидарности правящей группировки систему, предполагающую, наряду с материальной заинтересованностью, уверенность каждого члена в том, что любая форма его неподчинения властителю будет осуждена другими членами группы, и он не избежит наказания. При такой системе каждый член группировки, на которую опирается властитель, ненавидит его, но скрывает свои чувства, не решаясь высказать их никому и ограничиваясь общепринятыми «ритуальными» формами поведения и общения. Автор полагает, что при анализе тоталитарного правления нельзя недооценивать и непринудительные составляющие отношений власти. Он считает непринудительные формы отношений власти – подчинения (убеждение, согласие, легитимность и др.) существенными для всех типов политической организации.

Давняя традиция политического анализа часто называемая «макиавеллиевской», рассматривает легитимацию всего лишь как видимость, сознательно создаваемую правителем. С точки зрения такого подхода, единственными значительными формами политической власти оказывались принуждение и манипуляции, или «сила» и «обман». Однако более поздние мыслители, включая и так называемых «неомакиавеллианцев» (Парето, Моска), признали, что сознательный обман играет меньшую роль, чем общее идеологическое убеждение в мири» сии правителей, рождающееся из свойственной и правителям, и подчиненным потребности в вере. Впасть имущие сами, продолжает автор, испытывают потребность верить в моральную правоту осуществляемой ими власти, в служение высшей коллективной цели. «Держатели власти стремятся легитимировать себя в собственных глазах, делая легитимацию чем-то большим, по сравнению с простой стратегией обеспечения более эффективного контроля» ^{[14, p. 104]}.

Широко признается и склонность объектов власти уверовать в справедливость своих господ. Последнее обстоятельство обосновывалось как на материале истории рабства в США, так и на примере нацистских концлагерей, где, согласно наблюдениям Б. Беттельхайма, узники с долгим сроком обнаруживали «частичное принятие» ценностей лагерной администрации. Корни потребности в легитимации лежат, как понимает эту проблему психоанализ, в «инфантильном опыте зависимости».

Если формы власти и авторитета классифицировались на основании разнообразия причин и мотивов подчинения объектов власти (исключение составляли только «сила» и «манипуляция»), то анализ основ власти сосредоточивается на держателе власти, хотя при этом принимаются в расчет не причины и мотивы, а разнообразные средства (ресурсы), привлекаемые им ради осуществления власти.

Вводя понятие «индивидуальных» и «коллективных» ресурсов власти, автор указывает, что индивидуальные ресурсы, остающиеся до поры неиспользованными или использующиеся для других целей, могут быть использованы, в конце концов, для целей политических. Толчком превращения пассивных индивидуальных ресурсов власти и влияния в активные является простое решение индивида. Это свидетельствует, говорит автор, о высоком уровне реализуемости индивидуальных ресурсов власти. Иначе говоря, большинство ресурсов, которыми может располагать индивид, ‑ свободное время, деньги, репутация, личное обаяние, искусство убеждения или манипуляции, некоторые виды познаний или информации – довольно легко обратить для достижения политических целей.

Коллективные ресурсы являются гораздо более труднореализуемыми. Это не значит, однако, что они не могут служить основой власти. В наиболее очевидной форме коллективные ресурсы власти возникают, когда сводятся вместе и ставятся на службу общей цели индивидуальные ресурсы многих лиц. Другими словами, важнейшими формами коллективных ресурсов власти являются «организация» и «солидарность». Еще одним «несводимым» средством власти становится монополия на профессию (основа власти профсоюза). Коллективным ресурсом власти (актуальной или потенциальной) является любая группа как таковая. Потенциальная власть группы растет вместе с повышением уровня солидарности и организованности в ней. Однако организованные группы сами являются ареной борьбы за власть между индивидами и подгруппами.

«Лидеры группы могут контролировать ресурсы, дающие возможность им осуществлять власть над подчиненными членами, тогда как сам факт их контроля над этими членами является ресурсом, обеспечивающим власть группы как коллективного деятеля... В случае контролируемых сверху иерархических организаций, ошибочно видеть в самой организации коллективное средство достижений целей, интересов и власти сразу всеми членами...» ^{[14, p. 139]}. Именно группы, а не индивиды являются «главными политическими деятелями», коллективными творцами истории.

Солидарность и организация, будучи предпосылкой привлечения всех остальных коллективных ресурсов, являются фундаментальными коллективными ресурсами власти. Идеальный тип полностью мобилизованной для поли тики группы должен был бы иметь следующие черты: 1) солидарность, основанная на сознании членами их коллективной принадлежности; 2) принятие членами общих целей, интересов и ценностей, противоречащих целям, интересам и ценностям других групп; 3) признание членами целесообразности государственной или иной политической деятельности ради обеспечения интересов и ценностей, разделяемых группой; 4) некоторая социальная организация, специально предназначенная для проведения интересов группы в борьбе с враждебными группами.

Политически мобилизованные группы следует отличать от более обширных сообществ, на представление которых они претендуют. Такими сообществами являются, например, классы. Отношение между целиком мобилизованными группами и большими группами с низкой солидарностью, сформулированное как проблема отношений между партией и классом, или более широко, как проблема представительства вообще, является решающим пунктом политического анализа. Но неполитическая групповая структура общества также пригодна для возможностей политики и использования политической власти.

Отмечая важность проблемы соотношения общества и политики и ошибочность как сведения общества к политическим отношениям, так и подчинения июли тик и прочим формам социальных отношений, автор пишет: «Признано, что политические партии не только выражают требования своих последователей, но и собирают в согласованную программу многообразные, нередко противоречивые запросы различных групп, к которым они обращаются за поддержкой. Они действительно способны служить посредниками между социальной структурой и сферой принятия политических решений, между обществом и государством, но в более творческом и синтетическом смысле, чем это обычно понимают. Партии способны мобилизовывать тех, кто еще не мобилизован, организовывать неорганизованных, предоставлять возможность высказаться тем, кто ее не имеет; они могут выдвигать требования, ставить проблемы и провозглашать лозунги, не просто отражающие обычные взгляды и чувства их избирателей, а способные мобилизовывать ранее пассивные группы, создавая солидарность и согласие там, где не было ни того, ни другого» ^{[14, p. 166]}.

Важным коллективным ресурсом власти, значение которого особенно отчетливо проявляется в условиях политической демократии, является «количество». Именно ему отдается законный приоритет при выборах правительства путем всеобщего голосования. Демократия в классовом обществе представляет формальную уравнительную тенденцию. «Массовой демократии внутренне присуща возможность использования низшими классами власти, предоставляемой совокупностью голосов, для завоевания контроля над государством и перераспределением ресурсов» ^{[14, p. 198]}. Скептически отзываясь, однако, о возможности реального прихода к власти представителей низших классов, автор указывает, что этому препятствуют: 1) трудность мобилизации большого числа людей для голосования за одного кандидата; 2) тот факт, что все прочие коллективы и индивидуальные ресурсы власти оказываются в руках средних и высших классов.

Демократическая политика представляет собой циклический процесс: для нее характерны колебания «левых» и «правых» ориентации, возникающие в ходе своего рода «демократической классовой борьбы». Если левые когда-либо до конца преуспевают в мобилизации своих избирателей, колебания эти завершатся, пишет автор. Левая партия будет побеждать на всех выборах и, возможно, проводить уравнительные реформы в духе социалистической утопии. Существует, однако, возможность, что голосующие за левых избиратели низших классов станут ещё более консервативными в отношении будущих уравнительных реформ, чем значительная часть избирателей, голосующих за правых.

Однако, утверждает автор, связь элементарных агрессивных инстинктов с институализованной властью в обществе крайне ограничена, и современный лидер - это скорее трезвый, расчетливый, нацеленный, самообладанием человек, чем одержимый властью маньяк. Имеются, конечно, и примеры другого рода (Гитлер, Пол Пот), но они являются всего лишь исключением из правила. Стремление к власти оказывается обычно одним из способов реализации стремления к материальному благополучию, личному престижу и пр. «Абсолютная власть над другими ... является универсальным и эффективным средством, способным доставить едва ли не любой желаемый предмет. Но для всех, за исключением ничтожного меньшинства, абсолютная власть – это скорое фантазия, чем реалистическая цель, и весьма отдаленно напоминает существующую в обществе ограниченную власть» ^{[14, p. 236]}.