Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Sociodynamics
Reference:

Public inquiry in the periods of social turbulence (based on the materials of sociological research in Tomsk)

Sidorov Anatolii

PhD in Economics

Docent, Head of the department of Data Processing Automation, Tomsk State University of Control Systems and Radioelectronics

634050, Russia, Tomskaya oblast', g. Tomsk, pr. Lenina, 40

astroasregion@gmail.com
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.25136/2409-7144.2021.11.36950

Received:

22-11-2021


Published:

29-11-2021


Abstract: This article discusses the questions associated with the impact of social turbulence and exacerbation regimes upon the society. The topic is viewed in the context of the effect of behavioral deviations upon public administration from the perspective of the need for changing its content in the conditions of escalation of crisis situation. The author verifies the hypotheses on the shift of value orientations of the population from the rational plane to the irrational, as well as the formation of public inquiry for the “strong” state. The article aims to identify the attitude of Tomsk population towards the global and local agenda of rapid processes through assessing their own behavior and appeals to the government institutions on the examples of situations caused by outbreak of coronavirus pandemic and transformation of real estate market in the city. Research methodology employs documentary analysis, formalized interview, statistical data processing, and logical inductive-deductive inference. The article obtains new empirical data related to the behavioral assessment of the population in the conditions of social turbulence and its effect upon the formation of public inquiry. The main result consists in indicating the need for transformation of the system of public administration in the periods with nonlinear dynamics and high speeds in implementation of the policy of strengthening the regulatory impact upon maintaining the spheres most affected by the crisis. The presented materials are valuable for the employees of government and administrative branches, as well as researchers dealing with the problematic of social turbulence.


Keywords:

public inquiry, social turbulence, ultra-fast processes, public opinion, population, sociological research, public administration, strong state, irrational behavior, behavioral deviations


Общество перманентно сталкивается с различными вызовами, природа которых достаточно разнообразна. Некоторые лежат в политической плоскости (военные локальные и межгосударственные противостояния и конфликты [1, 2], смена политических режимов [3, 4], этнические противостояния [5] и т.п.), другие проецируются на систему экономических отношений (финансовая рецессия [6], структурная перестройка экономики [7, 8], санкции [9, 10], и т.п.), часть порождается самим социальным организмом (культурно-идеологические сдвиги [11], социальная дифференциация [12, 13] и т.п.). Каждый из них может рассматриваться в качестве источника наступления кризисного состояния, ответственность за разрешение которого ложится, прежде всего, на один из самых системных институтов – государственную власть. С позиции публичного управления подобные аномалии в развитии вносят существенную дезорганизацию в функционирование систем-объектов управления различного масштаба (в работе Городецкого А.Е. [14] для описания данного состояния используется достаточно емкий термин – «управленческий провал»), что проявляется не только в нарушении режима стабильности, но и в форме изменений общественных ценностей и поведения, как правило, усугубляющих текущее положение. Осмысление такого рода наблюдений возможно на основе теоретического базиса, образованного концепциями социальной турбулентности и режимов с обострением, в основе которых лежат такие характеристики процессов как нелинейность, спонтанность, неопределенность, высокие скорости.

Феномен турбулентности общественных процессов рассматривается многими авторами. При этом, уровень погружения в проблематику в различных работах существенным образом отличается: есть как комплексные работы, ориентированные на построение концептуально-теоретического базиса, так и труды, в которых рассматриваемый вопрос освещается фрагментарно. Стоит отметить, что достаточно часто вопросы развития турбулентности анализируются на макроуровне. С данной позиции рассматриваются глобальные отношения в части протекания международных конфликтов [15], «цветных» революций [16, 17], макроэкономических процессов [18].

По мнению Яницкого О.Н., сегодня в явном виде проявляется синергетический эффект наложения прошлых (неразрешенных) проблем и новых глобальных вызовов: одна катастрофа наползает на другую, межкризисные периоды сокращаются, а выход из очередного кризиса становится затяжным, большинство конфликтов не разрешается, а лишь «замораживается» [19]. Такой взгляд, основанный на эффекте отложенности последствий конкретных инцидентов во взаимоотношениях субъектов политических и социально-экономических отношений, является прямым доказательством формирования режимов с обострениями, разрабатываемых в рамках научной школы Курдюмова С.П. и Самарского А.А., в том числе применительно к развитию общественного организма.

При этом целесообразно согласится с мнением Исаевой С.А. [20], что несмотря на разработку различных теоретических моделей и конструкций, описывающих ситуации самоорганизации систем и самостабилизации, с точки зрения практики роль государства в кризисных ситуациях становится решающей, что подтверждает опыт прошлых лет. Никогда масштабные изменения в общественных отношениях не обходились без активного участия государства. Схожая позиция отражена и в работе Кулаковой Н.Н., рассматривающей необходимость оперативного реагирования власти на нелинейное изменение политической обстановки в стране. При этом делается акцент на росте значимости силовых структур, оказывающих влияние на выбор направления дальнейшего развития в точке бифуркации [21]. Отдельные аспекты управления социальной турбулентностью затрагиваются и иными авторами: так, Щекотин Е.В. рассматривает системный, синергетический, феноменологический и когнитивный подходы [22], а в работе Зарубина В.Г. проблемы управления социальной турбулетностью определяются с позиции определения контура границ управляемости [23].

Несмотря на широту данного теоретико-концептуального базиса, существенная часть научных изысканий посвящена исключительно поиску и характеристике на макроуровне периодов и инцидентов турбулентности в мировой и отечественной истории, что позволяет выявлять сущностные аспекты данного явления. При этом основной акцент делается на политическом уровне управления. Вместе с тем, эффекты турбулентности проявляются не только в глобальной повестке. Социальная сфера и экономика на национальном, региональном и локальном уровнях так же являются хотя и не столь явными, но не менее значимыми аренами, в рамках которых можно наблюдать формирование и развитие режимов с обострением. Именно региональные и муниципальные органы управления принимают первый «удар» от населения при формировании и развитии турбулентной среды. В связи с этим данные структуры должны иметь определенные управленческие паттерны, учитывающие характер трансформации поведения и модифицированные общественные ожидания. Последние же могут быть идентифицированы властными институтами через анализ общественного запроса.

Несмотря на широкое использование в различных источниках, в том числе в научных публикациях, термина «общественный запрос», какого-либо его устойчивого значения не обнаруживается. Так, в работе Петухова В.В. под общественным запросом понимается сообщение, посыл, исходящий от общества в целом или его части, адресованный либо власти, либо другой части общества [24]. Другие исследователи лишь косвенным образом раскрывают смысл данного понятия. Например, в работе Тарусина М.А. [25] делается акцент на том, что это инструмент связи различных слоев населения с властными структурами. Им рассматриваются его различные формы. В качестве одной из них выделяется опрос общественного мнения. При этом, не всегда сумма взглядов отдельных людей трансформируется в общественный запрос. Таковым некая агрегированная позиция становится только в случае, когда речь идет об общественных проблемах, касающихся непосредственно человека, т.е. в том случае, когда он может являться экспертом, а, соответственно, его суждение имеет социальный вес. Целесообразно согласиться с данным аргументом, поскольку запрос характеризуется наличием активной позиции общества, требующей соответствующего действия с обратной стороны. По любой иной проблематике, не связанной с личными потребностями человека, совокупность мнений может представлять не более чем общественный взгляд, не влекущий необходимости ощутимого вмешательства, поскольку состояний дестабилизации отношений и управленческого провала не зафиксировано.

В работе Великой Н.М. и Беловой Н.И. рассматривается ситуация с оценкой деятельности властей в период пандемии коронавируса. Отмечается, что принимаемые государственными органами меры зачастую носили не только стимулирующий и поддерживающий характер, но и ограничительный. При этом заметным становится запрос на обеспечение принятия адекватных мер, направленных, с одной стороны, на предотвращение распространения коронавирусной инфекции, исключив ограничения прав и свобод граждан, а с другой, – минимизацию экономических рисков и социальных последствий пандемии [26]. Упомянутая в позиции адекватность реакции в рамках логической интерпретации может быть истолкована как применение арсенала управленческих технологий, соизмеримых с целевыми установками (необходимый и достаточный уровень), которые, в свою очередь, обозначены в контекстном поле антикризисной политики. Данное заключение позволяет сформулировать косвенный вывод о допустимости со стороны общества реализации любой политики, которая позволила бы достичь планируемого или требуемого результата. При этом, регулирующее воздействие вполне может иметь и силовой оттенок.

В работе Петухова В.В. и Петухова Р.В. [27] общественный запрос раскрывается в контексте сдвигов в настроении и ожиданиях, ориентированных на удовлетворение коллективной потребности в изменении существующего порядка. Данная точка зрения несколько смещает акцент в сторону его позиционирования не в качестве канала коммуникации, а как характеристики поведения общества. Вместе с тем, выделяется и активность (необходимость совершения определенных действий), обоснованная ранее в качестве значимого и отличающего свойства общественного запроса. Таким образом, лакмусом общественного запроса можно считать изменения социального поведения (в т.ч. ожиданий), с одной стороны, и призывы к властным институтам в части их вмешательства в сложившуюся ситуацию, с другой.

Необходимо учитывать, что в кризисной ситуации, обусловленной социальной турбулентностью, фокус общественного запроса смещается в сторону делегирования власти существенного более широкого спектра полномочий, нежели в условиях стабильности. Так, Азуан А. в своей работе приводит высказывание Дж. Кейнса, совершившего в 1932 году визит в СССР и сформулировавшего в результате поездки «невозможную трилемму»: «Нельзя одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность» [28]. По его мнению, в «доковидном» (докризисном) мире доминантой этой триады, которую возможно идентифицировать в качестве общественного запроса или спроса, была свобода, но в текущий момент, соотносящийся с периодом режима с обострением, главным приоритетом становится эффективность. В классическом прочтении эффективность представляет лучшее соотношение результата к понесенным затратам, которое достигается, как правило, через реализацию непопулярной политики, поскольку она затрагивает интересы различных социальных групп, которые в результате рассматриваемого воздействий (оптимизации, модернизации, совершенствования) теряют влияние, ресурсы, блага и т.п., т.е. испытывают определенные ограничения. С позиции индикаторов это проявляется в усилении патерналистских настроений, выражающихся в том, что государство обязано «заботиться о каждом», а не просто создавать условия для развития различных субъектов отношений. При этом, в условиях данного развивающегося в кризисных условиях социального контракта общество готово к жертвам, в том числе к силовому воздействию ради достижения эффекта защищенности.

В рамках эмпирического исследования предполагается проверка гипотезы, с одной стороны, о смещении ценностных ориентаций населения из рациональной плоскости в иррациональную в условиях роста неопределенности и турбулентности среды, что должно стать предметом управленческого воздействия при формировании корректирующей или антикризисной политики, а с другой, – о формировании общественного запроса на «сильное» государственное вмешательство, ограждающее население от негативных последствий режимов с обострениями.

Объектом исследования выступала часть населения города Томска в возрасте старше 14 лет. Размер генеральной совокупности – 477 тысяч человек, объем выборки – 898 человек (использовался квотный отбор). В качестве контролируемых признаков использовались пол и возраст (распределение выборки по контролируемым признакам представлено в таблице 1), что обусловлено несколькими обстоятельствами. Так, демографические признаки, чаще всего, выступают в качестве первичных параметров, определяющих иные социально-статусные характеристики респондентов, и гипотезы исследования не предполагают выявления особенностей отдельных социальных групп в контексте предметного поля изысканий. Кроме того, распределение населения по указанным параметрам благодаря системе статистического учета заранее известно, что является априорным условием реализации квотной выборки. Сбор данных осуществлялся в рамках массового опроса (сроки сбора данных: 14.10.2021-03.11.2021), который с содержательной точки зрения базировался на рассмотрении позиций респондентов относительно двух кейсов, участниками которых являлись или потенциально могли являться жители города: турбулентные отношения в рамках развития эпидемических процессов, связанных с коронавирусной инфекцией (глобально-национальная доминанта), и стремительный рост рынка недвижимости (регионально-локальная доминанта). Основными критериями выявления общественного запроса на «сильное» государство рассматривалась поддержка со стороны респондентов ограничительной политики властей в режимах с обострениями и призыв к разделению ответственности за дестабилизацию социально-экономической обстановки через применение регуляторики на основе использования общественных ресурсов. В рамках представляемого исследования автором разработана программная часть, проведен контроль качества собранных данных, проведены их обработка, анализ и интерпретация.

Таблица 1 – Распределение количества респондентов в выборочной совокупности, чел.

Возраст

Количество респондентов

Мужчины

Женщины

14–17

25

24

18–19

15

16

20–29

82

86

30–39

136

145

40–49

83

91

50–59

58

70

60+

27

40

ВСЕГО

426

472

Итак, одним из самых очевидных дезорганизующих общественную жизнь процессов последнего времени можно назвать форсированное распространение коронавирусной инфекции, которое однозначно можно идентифицировать в качестве социальной турбулентности. Существенно изменившийся под влиянием развития эпидемии формат социальных взаимодействий и поведения не остался незамеченным для 80% респондентов. Для подавляющей части из них поведенческие девиации проявлялись в ограничениях офлайн-общения и уменьшении количества перемещений (33%), а также в изменениях содержания информационного пространства (25%), проявившихся в увеличившемся интересе к контенту средств массовой информации и интернет-ресурсов по проблематике, связанной с COVID-19, и частоте обращения к данному вопросу в частных беседах и общественном диалоге. Несколько менее массовыми, но не менее заметными, для опрошенных стали такие изменения общественного поведения как потребительский ажиотаж (14%), проявившийся в увеличившемся спросе на некоторые позиции товарной номенклатуры, снижение количества совместных активностей (12%) и увеличении обращений в органы власти и социальные организации по вопросам, которые тем или иным образом связаны как с развитием эпидемической ситуации, так ее управлением (10%). Некоторыми респондентами отмечалось и связывалось с распространением коронавирусной инфекции общее ухудшение психологической обстановки в обществе (возросшая агрессия, развитие тревожности и панических настроений и т.п.), изменение социального дресс-кода (повсеместное ношение масок), кампании по отрицанию эпидемии, снижение деловой активности и т.п. Вместе с тем, подобного рода ответы в совокупности были даны только 6% опрошенных (рисунок 1).

Рисунок 1 – Распределение ответов на вопрос «В чем в основном, на Ваш взгляд, были выражены изменения поведения людей при начале пандемии COVI-19?», %

Необходимо отметить, что для половины респондентов (50%) их привычный ритм жизни был в определенной степени дестабилизирован (оценки 6–10 по десятибалльной шкале) в связи с развитием пандемии COVID-19 (рисунок 2). При этом только для трети (35%) поведенческие трансформации были обусловлены собственными потребностями (например, опасения за собственное здоровье или здоровье близких людей). Для подавляющей массы (65%) необходимость изменения устоявшегося формата жизни явились следствием воздействия разнообразных внешних факторов, среди которых введение ограничительных мер, снижение деловой активности и т.п.).

Рисунок 2 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Насколько был дестабилизирован Ваш привычный ритм жизни и поведение в связи с развитием пандемии COVID-19? Оцените по шкале от 1 до 10, где 1 – ритм жизни остался без изменений, а 10 – ритм жизни пришлось полностью перестроить», %

Несмотря на определенную критику политики в области сдерживания развития неблагополучной эпидемиологической ситуации, государством принимается система мер, направленных на предотвращение наступления негативных последствий развития пандемии COVID-19. Респондентам предлагалось выразить свое отношение к данным регулирующим воздействиям, посредством выставления числовой оценки (балла) в контексте их поддержки (использовалась шкала от 1 до 10, соответствующая континууму «абсолютно не поддерживаю – полностью поддерживаю»). Сводные данные представлены в таблице 2 (оценки в интервале от 6 до 10 интерпретировались как поддержка соответствующего ограничительного инструмента со стороны населения) и на рисунках 3–13 (красной рамкой выделены совокупности ответов, которые отображают поддержку соответствующих решений властей и интерпретируются как сформировавшийся общественный запрос на «силовое» вмешательство в ситуацию).

Таблица 2 – Распределение ответов респондентов о поддержке принимаемых государством мер, направленных на предотвращение негативных последствий развития пандемии COVID-19, %

Ограничительный инструмент

Балл

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Обязательное ношение защитных масок в общественных местах

9

3

6

4

11

7

12

8

3

37

Запрет на мероприятия, предусматривающие массовые скопления людей

10

4

8

7

20

6

14

10

3

18

Вакцинационная кампания

21

6

11

9

16

7

6

3

5

16

Переход к образованию в онлайн-формате

17

4

8

5

23

12

10

7

3

11

Переход на удаленный формат работы

17

2

6

3

16

10

15

11

5

15

Установление специальных режимов для социальных групп (например, «домашний режим» для пенсионеров)

11

3

8

4

14

5

11

14

5

25

Установление требований, ориентированных на необходимость соблюдения социальной дистанции (например, разреженное наполнение залов кинотеатров)

11

4

3

8

23

13

11

7

4

16

Запрет на осуществление досуговой деятельности для детей в местах массового скопления людей (например, запрет на работу детских комнат и площадок в развлекательных центрах)

16

5

8

3

21

9

7

13

4

14

Запрет на работу организаций досуговой сферы (например, дискотек, баров и т.п.)

15

2

6

4

16

4

15

10

3

25

Карантинные мероприятия для лиц, прибывающих из-за границы

15

4

5

5

11

3

13

5

5

34

Ограничение плановой медицинской помощи

50

7

9

11

8

5

3

1

2

4

Установление QR-допусков к благам и активностям

33

6

6

3

11

2

4

7

8

20

Представленные данные свидетельствуют, что по большей части мероприятий жители разделяют позицию власти в части введения определенных ограничений: обязательное ношение защитных масок в общественных местах (67%, рисунок 3), запрет на мероприятия, предусматривающие массовые скопления людей (51%, рисунок 4), или работу некоторых организаций досуговой сферы, например, дискотек, баров и т.п. (57%, рисунок 5), оптимизация осуществления трудовой деятельности, направленная на снижения физических взаимодействий посредством перехода на удаленный формат работы (56%, рисунок 6), установление для отдельных категорий граждан (социальных групп), например, пенсионеров, специальных режимов, направленных на минимизацию социальных взаимодействий (60%, рисунок 7), установление требований в части формирования условий, обеспечивающих соблюдение социальной дистанции, например, при наполняемости залов досуговых организаций (51%, рисунок 8), изоляция лиц, пребывающих из-за границы (60%, рисунок 9).

Рисунок 3 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению ограничений, связанных с обязательным ношением масок в общественных местах, %

Рисунок 4 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запретов на проведение мероприятий, предусматривающих массовые скопления людей, %

Рисунок 5 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запретов на работу организаций досуговой сферы, %

Рисунок 6 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению перехода на удаленный формат работы, %

Рисунок 7 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установления специальных режимов для социальных групп, %

Рисунок 8 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установления требований, ориентированных на необходимость соблюдения социальной дистанции, %

Рисунок 9 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению карантинных мероприятий для лиц, прибывающих из-за границы, %

Не столь однозначно положительно воспринимается переход к образованию в онлайн-формате. Поддерживают такую меру лишь 43% респондентов (рисунок 10). Примерно на таком же уровне (47%) находится установление запретов на осуществление досуговой деятельности для детей в местах массового скопления, например, в специализированных или торгово-развлекательных центрах (рисунок 11). Вместе с тем, для этих двух инструментов наблюдается достаточно высокий удельный вес респондентов, выставивших непосредственно примыкающую к интерпретируемому в качестве позиции поддержки политики властей интервалу от «6» до «10» баллов оценку «5». Стоит заметить, что данная оценка практически для всех рассматриваемых распределений наряду с крайними значениями («1» и «10») образует один из трех доминирующих фокусов (выбросов), что может быть истолковано в качестве консолидации позиций опрошенных при редуцировании пространства оценки в триаду, в рамках которой между полюсами континуума ««абсолютно не поддерживаю – полностью поддерживаю»» появляется категория неопределившихся респондентов, позиция которых может смещаться как в одну, так и в другую сторону. Рассматривая данную совокупность респондентов как потенциал, который возможно мобилизовать или «завербовать» в части перевода соответствующей группы населения в число сторонников реализуемой политики, можно сделать допущение (через установление нижней границы интервала поддержки с «6» до «5»), что и переход к онлайн-формату осуществления образовательной деятельности, и запрет на функционирование детских досуговых активностей общественно поддерживаются (66% и 68% соответственно).

Рисунок 10 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению перехода к образованию в онлайн-формате, %

Рисунок 11 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запрета на осуществление досуговой деятельности для детей в местах массового скопления людей, %

Несколько более неоднозначная ситуация наблюдается при рассмотрении мер тотального или сквозного применения. В отличие от ранее рассмотренных селективных инструментов, затрагивающих или отдельные сферы ограничений, или отдельные группы, кампания по вакцинации для формирования коллективного иммунитета, не вызывает столько однозначной поддержки: лишь 37% респондентов соглашаются с данным направлением политики, реализуемой властями (рисунок 12). Аналогичная ситуация наблюдается и в части легализации QR-кодов как разрешений допуска к тем или иным благам и активностям (41%, рисунок 13). Подобное положение дел может быть объяснено отчасти разворачивающейся в средствах массовой информации и Интернете широкой общественной дискуссией относительно влияния вакцинирования как на борьбу с источником заболевания, так и на здоровье человека. Разрешение данного вопроса не входит в предмет настоящего исследования, поэтому соответствующий вывод сформулирован лишь в качестве предположения и эмпирически не проверялся. Возвращаясь к количественным оценкам рассматриваемых мер, можно констатировать, что с учетом возможного мобилизационного потенциала (части не в полной мере определившихся респондентов: выставивших оценку «5») поддержку кампаний по вакцинации и QR-допусков поддерживают 53 и 52 процентов респондентов.

Рисунок 12 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению вакцинационой кампании, %

Рисунок 13 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установлению QR-допусков к благам и активностям, %

Единственным распределением, однозначно работающим в противовес изначально сформулированной гипотезе, являются ответы респондентов на вопрос о поддержке мер по ограничению плановой медицинской помощи. Подавляющая часть респондентов (83%) однозначно не поддерживает меры, связанные с перераспределением ресурсов системы здравоохранения (рисунок 14), что, вероятнее всего, связано с тем, что цели отдельных индивидов в части борьбы с возможными последствиями для здоровья, вызванными коронавирусной инфекций, и другими заболеваниями стали конкурировать между собой. Персональная приоритезация определила существенно большую значимость иных угроз (заболеваний) конкретного человека нежели COVID-19.

Рисунок 14 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению ограничения плановой медицинской помощи, %

Представленные данные в части, касающейся поведения в условиях развития коронавирусной инфекции как турбулентного процесса, свидетельствуют о подтверждении первоначально сформулированной гипотезы о формировании общественного запроса на «сильное» государство и «силовое» вмешательство в условиях развития режимов «с обострением». Население преимущественно поддерживает проводимую политику. В то же самое время заметны и протестные настроения, выраженные в абсолютном противостоянии властным институтам (оценка «1», варьирующаяся в пределах от 9% до 33% для мероприятий, получивших преимущественное одобрение). Население ищет определенного «покровительства» и защиты со стороны государства, поскольку в полной мере не смогло самостоятельно отрегулировать изменение иррационализированного обострениями формата жизни. К подобному выводу приходят и другие исследователи. Так, например, в работе Ваславского Я.И. [29] отмечается, что, с одной стороны, свои главные претензии в связи с пандемией коронавируса, социальными и экономическими последствиями локдаунов граждане предъявляют государству, но, с другой стороны, основные чаяния граждан вернуть свое прежнее материальное положение, а часто и социальный статус, также связаны с государством.

Последний год (начиная с конца 2020 года) ознаменовался для города Томска достаточно резким увеличением стоимости жилой недвижимости, что связано с влиянием как национальных тенденций (рост инфляции в стране, изменения ключевой ставки, институциональные изменения, например, в виде введения эскроу-счетов, т.п.), так и локальными факторами (например, отчасти олигополистический первичный рынок и др.). Нелинейность, а порой и скачкообразность, роста рынка сформировала реакцию населения, выраженную в определенном изменении поведения в рамках процессов купли-продажи недвижимого имущества, что указывает на режим отклонения от естественного монотонного (фонового) развития.

Необходимо отметить, что 85% опрошенных являются обладателями жилой недвижимости. Данный факт позволяет сделать вывод о наличии у них потенциального интереса к ситуации на рынке недвижимости в силу существенности и значимости соответствующего актива. При этом 73% из них имеют представление о текущей рыночной стоимости имеющегося жилья. В рамках оценки ее изменения 92% респондентов определили положительную тенденцию в изменении цены. Для подавляющего числа владельцев рост был существенным.

Среди основных причин увеличения стоимости жилых помещений в городе был обозначен общий рост цен, выделенный 46% респондентов, а также достаточно диверсифицированная государственная система поддержки как жилищного строительства, так и субсидирования приобретения жилья (программы поддержки отдельных категорий населения), направленная на повышение доступности недвижимого имущества – 17%. Стимулирование спроса, по мнению респондентов, поддерживается и политикой финансово-кредитных организаций, предлагающих привлекательные ипотечные продукты. Для 17% опрошенных это стало также существенным фактором, объясняющим рост цен на рынке. Также, среди причин выделялись ограниченное предложение на рынке, избыток свободных денежных средств у населения, инвестиционное поведение, обусловленное страхом потери имеющихся накоплений (рисунок 15).

Рисунок 15 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Как Вы считаете, что повлияло на рост цен на жилую недвижимость?», %: респондент мог выбрать несколько вариантов

Следует отметить достаточно высокую активность респондентов за последний год в операциях купли-продажи жилой недвижимости (55% опрошенных были вовлечены в соответствующие отношения). При этом большая часть участников таких отношений приобретала недвижимость, что, пусть и косвенным образом, свидетельствует об устойчивом спросе, влияющем на стоимость. При этом 84% опрошенных в качестве основной причины такого рода приобретений назвали потребность в жилой недвижимости, обусловленную необходимостью раздельного (отдельного) проживания, увеличения площади и т.п. Только 16% связали покупку с задачей сохранения и преумножения собственного капитала. Для двух третей респондентов (68%) продажа имеющегося жилья была связана с реализацией плана по расширению, четверть опрошенных (24%) испытывала потребность в свободных денежных ресурсах, требующихся для закрытия иных потребностей (лечение, образование, отдых и т.п.). Для остальных (8%) основной причиной продажи явилась привлекательная рыночная цена, позволившая получить доход, существенно превышающий возможные поступления до скачкообразных изменений на рынке.

В сложившейся ситуации несколько противоречивым выглядит распределение ответов респондентов на вопрос о ключевом акторе, оказавшем влияние на рост цен на недвижимое имущество. Проявленная активность на рынке по купле-продаже жилья, обусловленная потребностями самого же населения, несколько не коррелирует с высказанным мнением, в рамках которого основным «виновником» ситуации названо государство (рисунок 16). Вероятнее всего, это косвенный запрос на разделение ответственности за рост активности на рынке.

Рисунок 16 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Как Вы считаете, кто в основном повлиял на рост цен на жилую недвижимость?», %

Дальнейшее подтверждение данного предположения можно найти ответах респондентах о необходимости вмешательства органов власти и управления в отношения купли-продажи. За подобную позицию высказалось 85% респондентов. Основу такой регуляторики, по мнению опрошенных, должны составлять прямое ценообразование в виде установления верхних границ стоимости жилой недвижимости (39%), содействие застройщикам через предоставление льгот по налогам, предоставление под застройку подготовленных земельных участков и т.п. (37%), ограничение процентных ставок по ипотечным кредитам (25%).

Резюмируя результаты в рамках данного кейса, можно констатировать, что повышенный спрос на рынке жилой недвижимости привел к росту ее стоимости, что, в свою очередь, стало провоцировать очередной виток увеличения числа операций купли-продажи, вызванный необоснованными опасениями еще более стремительного роста цен. Развивающийся по спирали процесс через некоторый временной лаг приведет к кризису, который, вероятнее всего, не только снизит активность, но и запустит отложенные последствия во взаимоотношениях населения и финансово-кредитных организаций, выраженные в росте просроченной задолженности. Подобные сценарии имели место в современной истории России [30, 31], что требовало естественного вмешательства государства. Таким образом, иррациональный характер поведения (не основывающийся на оценке собственных возможностей, а развивающийся под воздействием социальной динамики) провоцирует обострение ситуации. В то же самое время актуализируется запрос на предотвращение наступления кризиса и смягчения негативных последствий за счет государственных ресурсов, через соотнесение ответственности за складывающуюся ситуацию с органами публичного управления.

Социальная турбулентность, по всей видимости, стала неотъемлемым атрибутом развития современного общества. Автономные обострения и наслаивающиеся друг на друга кризисы различного масштаба (от глобальных до локальных) приводят к формированию иррациональных поведенческих девиаций, которые, в свою очередь, выступают в качестве важного фактора, который нельзя не учитывать при формировании адекватной модели публичного управления.

Безусловно, представленные в настоящей работе результаты формируют лишь определенный ракурс проблематики управления в условиях больших и малых кризисов. Прикладной характер данных изысканий, в первую очередь, призван показать практическую значимость и применимость рассматриваемой концепции, привнеся ее в реальную деятельность органов государственной власти и местного самоуправления не только в качестве инструмента осмысления социальных катаклизмов постфактум, но и в качестве теоретического базиса при разработке методов и технологий диагностики общественного запроса в рамках информационно-аналитического обеспечения публичного управления.

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31500 (The reported study was funded by RFBR and EISR according to the research project № 21-011-31500).

References
1. Zolotarev V.A., Trunov F.O. Osobennosti uregulirovaniya vooruzhennykh konfliktov v sovremennom mire // Aktual'nye problemy Evropy. – 2018. – № 4. – S. 17–38.
2. Moskalenko M.R. Voenno-strategicheskie vyzovy dlya Rossii i sistemnyi krizis obshchestva: chto vperedi? // Territoriya novykh vozmozhnostei. Vestnik Vladivostokskogo gosudarstvennogo universiteta ekonomiki i servisa. – 2014. – № 1 (24). – S. 122–128.
3. Volochaeva O.F. «Nenasil'stvennoe» izmenenie politicheskikh rezhimov kak fenomen informatsionnogo obshchestva // Teoriya i praktika obshchestvennogo razvitiya. – 2015. – № 3. – S. 83–86.
4. Naumov A.O. «Myagkaya sila», «tsvetnye revolyutsii» i tekhnologii smeny politicheskikh rezhimov v nachale XXI veka: monografiya. – M.: ARGAMAK-MEDIA, 2016. – 274 s.
5. Kurbacheva O.V. Problema etnicheskikh konfliktov v usloviyakh global'noi nestabil'nosti // Vek globalizatsii. – 2018. –-№ 4. – S. 114–124.
6. Shlychkov V.V. Mirovoi ekonomicheskii krizis 2020 g.: prichiny, povody, osobennosti // Vestnik ekonomiki, prava i sotsiologii. – 2020. – № 2. – S. 42–45.
7. Yudina M.A. Industriya 4.0: perspektivy i vyzovy dlya obshchestva [Elektronnyi resurs] // Gosudarstvennoe upravlenie. Elektronnyi vestnik. – 2017. – № 6. – URL: http://e-journal.spa.msu.ru/uploads/vestnik/2017/vipusk__60._fevral_2017_g./problemi_upravlenija_teorija_i_praktika/yudina.pdf
8. Transformatsiya sotsial'no-ekonomicheskikh protsessov v usloviyakh tsifrovizatsii: monografiya. – Orel: Izdatel'stvo «Kartush». – 2021. – 180 s.
9. Akhmetov M.G. Analiz vneshnetorgovykh sanktsii protiv Rossii: vyzovy, ugrozy, posledstviya god spustya // Mezhdunarodnaya torgovlya i torgovaya politika. – 2015. – № 3. – S. 27–44.
10. Ivanov O.B. Sovremennyi mir: global'nye tendentsii, vyzovy i ugrozy // ETAP: ekonomicheskaya teoriya, analiz, praktika. – 2019. – № 1. – S. 20–36.
11. Shchipkov A.V. Sistemnyi krizis obshchestva i sostoyanie postkapitalizma // Voprosy filosofii. – 2019. – № 9. – S. 40–49.
12. Chekmeneva T.G. Krizisy v obshchestvennom razvitii: teoreticheskii aspekt // Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta. – 2010. – № 12. – S. 103–106.
13. Avdeev A.M. Ekonomicheskie interesy: sotsial'naya differentsiatsiya v obshchestve // Sotsial'no-ekonomicheskie yavleniya i protsessy. – 2008. – № 3 (011). – S. 5–7.
14. Gorodetskii A.E. Razvilki sotsial'noi politiki gosudarstva: ot paternalistskogo k sotsial'nomu provalu v ekonomike // Voprosy politicheskoi ekonomii. – 2020. – № 4. – S. 82–104.
15. Rozov N.S. Epokhi turbulentnosti i ikh preodolenie // Politiya. – 2019.-№ 1(92). – S. 81–96.
16. Proekt «V zone turbulentnosti. Dinamika massovykh nastroenii grazhdan stran Severnoi Evrazii» Kratkii analiticheskii otchet po itogam issledovaniya v Armenii (v2 ot 14.01.20) [Elektronnyi resurs] // Evraziiskii monitor [Sait]. – URL: https://eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/gffzlsnrpxne/file/3FTTCzW7.pdf?preview=1
17. Proekt «V zone turbulentnosti. Dinamika massovykh nastroenii grazhdan stran Severnoi Evrazii» Kratkii analiticheskii otchet po itogam issledovaniya v Gruzii (v2.2 ot 14.01.20) [Elektronnyi resurs] // Evraziiskii monitor [Sait]. – URL: https://eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/gffzlsnrpxne/file/HMDdr5TC.pdf?preview=1
18. Burlachkov V. Turbulentnost' ekonomicheskikh protsessov: teoreticheskie aspekty // Voprosy ekonomiki. – 2009. – № 11. – C. 90–97.
19. Yanitskii O.N. «Turbulentnye vremena» kak problema obshchestva riska // Obshchestvennye nauki i sovremennost'. – 2011. – № 6. – S. 155–164.
20. Isaeva S.A. Rol' sovremennogo gosudarstva v preodolenii krizisnykh yavlenii // Problemy sovremennoi ekonomiki. – 2009. – № 4 (32). –S. 9–12.
21. Kulakova N.N. Rol' silovykh struktur v periody politicheskoi turbulentnosti // Gumanitarnye nauki. Vestnik Finansovogo universiteta. – 2021. – T. 11. – № 2. – S. 35–40.
22. Shchekotin E.V. Sotsial'noe upravlenie v turbulentnom obshchestve // Sotsium i vlast'. – 2016. – № 1 (57). – S. 87–92.
23. Zarubin V.G. Granitsy upravlyaemosti v situatsii turbulentnosti: opyt sotsiologicheskogo analiza // Obshchestvo: sotsiologiya, psikhologiya, pedagogika. – 2019. – № 4 (60). – S. 13–16.
24. Petukhov V.V. Dinamika sotsial'nykh nastroenii rossiyan i formirovanie zaprosa na peremeny // Sotsiologicheskie issledovaniya. – 2018. – № 11 (415). – S. 40–53.
25. Tarusin M.A. Obshchestvennye zaprosy i reaktsiya vlasti // Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny. – 2009. – № 4 (92). – S. 5–25.
26. Velikaya N.M., Belova N.I. Sotsial'no-ekonomicheskie riski perioda pandemii i praktiki ikh preodoleniya: politika gosudarstv i strategii grazhdan // Logos et Praxis. – 2021. – T. 20, № 1. – S. 78–88.
27. Petukhov V.V., Petukhov R.V. Zapros na peremeny: prichiny aktualizatsii, klyuchevye slagaemye i potentsial'nye nositeli. – Polis. Politicheskie issledovaniya. – 2019. – №5. – S. 119–133.
28. Azuan A. Novyi dogovor: kak menyaetsya spros obshchestva na gosudarstvo [Elektronnyi resurs] // Forbes. – URL: https://www.forbes.ru/obshchestvo/416531-novyy-dogovor-kak-menyaetsya-spros-obshchestva-na-gosudarstvo
29. Vaslavskii Ya.I. Gosudarstvo i obshchestvennyi vybor: Kontury postkoronavirusnoi real'nosti // Politicheskaya nauka. – 2021. – № 2. – S. 42–72.
30. Korosteleva T.S. Ipotechnye krizisy sovremennoi Rossii: regional'nye osobennosti i politika preodoleniya // Regional'naya ekonomika: teoriya i praktika. – 2016.– № 5. – S. 137–150.
31. Ul'yanova O.Yu. Ekonomicheskaya i institutsional'naya priroda zhilishchnogo krizisa i prichiny ego vozniknoveniya // Ekonomicheskii analiz: teoriya i praktika. – 2012. – № 27 (282). – S. 9–19