Anti-competitive practices of digital platforms and response measures in the Russian and foreign legislation

1. Введение

Ведение бизнеса с использованием цифровых платформ является в настоящее время одной из ключевых особенностей новой экономики. Цифровые платформы достигли такого уровня развития, который позволяет говорить о возникновении платформенной экономики, где действуют специфические экономические законы.

Под цифровыми платформами понимаются разнопорядковые, но связанные между собой явления. Так, существует понимание платформы как технологической площадки ^{[31, 35, 42, 43, 50]}, набора программных инструментов, с помощью которого можно организовывать различные формы взаимодействия: продажу товаров, работ, услуг, использование результатов интеллектуальной деятельности, социальное взаимодействие, оказание государственных услуг, проведения выборов и другие. Владелец такой технологии предоставляет услуги двум видам клиентов («двум сторонам одного рынка»): с одной стороны, тем клиентам, которые предлагают товары, работы, услуги, а с другой стороны, потребителям этих товаров, работ, услуг. Эти участники могут «встретиться» на этой платформе, имея доступ со своих абонентских устройств к соответствующему программному обеспечению. Например, А. В. Доценко и А. Ю. Иванова отмечают, что «платформами могут быть как устройства (телефоны, планшеты), так и программные продукты (операционные системы, браузеры) или информационные сервисы (поисковые движки, социальные сети), которые функционально решают две основные задачи: во-первых, играют роль точки входа для потребителей по получению товаров и услуг, выходящих за пределы функциональности самой платформы; во-вторых, предоставляют предпринимателям возможность предложить свои товары и услуги большому числу потребителей» ^[34]. С. А. Кузнецова и В. Д. Маркова используют следующее определение: «Платформа – это совокупность частично или полностью открытых базовых технологий и дополнительных активов, которые могут быть использованы компаниями и частными лицами для разработки дополняющих технологий, продуктов и сервисов. Это целостная структура, состоящая их множества важных компонентов и общих правил, в том числе и стандартов функционирования платформы» ^[40].

Несколько иное понимание цифровой платформы заключается в том, что она представляет собой форму ведения описанного выше бизнеса по организации взаимодействия между двумя сторонами рынка ^{[38, 41]}. По сути, это бизнес по организации торговли, когда владелец платформы ведет его с помощью предоставления доступа двум видам клиентов к соответствующему программному обеспечению.

Кроме того, цифровая платформа рассматривается как вид рынка ^{[8, 23, 25, 29]}, который экономисты описывают как «двусторонний, или многосторонний» рынок, функционирующий со своими специфическими особенностями, касающимися границ рынка, ценообразования, конкуренции и др. Это могут быть торговые платформенные рынки, рынки, через которые осуществляется поиск и предложение различных профессиональных услуг (бытовых, бухгалтерских, иных), рынки по продаже контента (книг, фильмов, музыки), поисковые платформы, социальные сети, платформенные рынки заказа такси, бронирования отелей и апартаментов, поиска работы и другие.

Особенности платформенной экономики оказывают влияние и на правовое регулирование цифровых платформ, а ее развитие обостряет многие проблемы, которые традиционно являлись предметом правового регулирования, в том числе проблему развития конкуренции.

На рынке цифровых платформ доминирует ряд определенных компаний. Регуляторы всего мира обеспокоены расширением доминирования несколько иностранных, в том числе глобальных, платформ, способных поглощать национальные платформы и переводить за рубеж долю местного рынка ^[8]. Появился такой феномен, который собирательно именуется «GAFA» (от первых букв Google, Apple, Facebook и Amazon), олицетворяющий доминирование на соответствующих рынках глобальных цифровых платформ ^[30]. Существуют другие подобные термины: FAMGA (Facebook, Amazon, Microsoft, Google и Apple), BAT (Baidu, Alibaba и Tencent) ^[32]. А. В. Асадуллина объясняет появление этого феномена эффектами масштаба, сетевыми эффектами, а также антиконкурентным поведением компаний, владеющих цифровыми платформами ^[30].

Стоит отметить, что доминирование на рынке крупнейших цифровых платформ ограничивает конкуренцию не только на рынке услуг цифровых платформ, но и на смежных рынках. Доминирующие цифровые платформы захватывают смежные рынки путем создания новых бизнесов, успешность которых они проверяют, используя информацию о клиентах платформы и их транзакциях (т. е. через недобросовестную конкурентную практику). Захват зачастую происходит и через приобретение смежных бизнесов.

Россия, как и многие другие страны, является местом доминирования крупных цифровых платформ, которые оказывают широкий спектр услуг населению и предпринимателям в различных сферах деятельности, что обосновывает актуальность темы. При этом стоит отметить, что социально-экономический аспект актуальности дополняется политической важностью цифровой конкуренции, так как власть владельцев цифровых платформ уже не ограничивается экономической сферой. И. В. Данилин отмечает, что они способны играть важную роль в политических процессах ^[32]. С учетом того, что крупнейшие в мире платформы имеют национальность США и Китая, их доминирование может оказать влияние на национальную безопасность Российской Федерации.

Важнейшим аспектом актуальности темы является то, что монополии цифровых платформ опосредовано ведут к усилению неравенства. Изначально владельцы платформенного бизнеса стремятся предоставить доступ к своим услугам потребителям всего мира, однако развиваясь, и получая все больше прибыли, они тем самым усиливают неравенство между странами - держателями этих платформ и всем остальным миром. Изначально объявленные ценности цифровых платформ меняются на этапе их постмонополизации, что, например, отмечает L. Zhang при исследовании платформы Alibaba ^[27]. Следует согласиться с A. Kapczynski в том, что сегодняшний информационный капитализм угрожает равенству и демократии ^[15].

Пандемия короновируса обостряет проблему рыночной власти цифровых платформ в связи с усилением трендов перехода экономики и социальной жизни на онлайн рельсы.

Доминирование на рынке не редко приводит к практике злоупотребления им. На основании исследования B. Engels, можно сделать вывод о том, что степень концентрации и, следовательно, риск злоупотребления доминирующим положением особенно высоки на рынках поисковых систем; на рынках торговых платформ и социальных сетей степень концентрации рынка является средней, но с потенциалом склонности к высокой концентрации ^[9].

По оценкам специалистов, доминированию цифровых платформ, базирующихся в юрисдикции США, эффективно противостоять способен только Китай, создающий свои глобальные платформы. Другим странам это сделать сложно, хотя существуют относительно успешные примеры. Например, в России национальные платформенные компании Яндекс, Группа компаний Мэйл.ру, Авито продемонстрировали способность удерживать значительную долю рынка по отношению к глобальным платформам ^[8]. Достаточно эффективной является практика защиты конкуренции на рынке глобальных цифровых платформ, проводимая Европейским союзом.

Реформа конкурентного права в эпоху цифровой экономики является актуальной темой по мнению специалистов разных стран ^{[16, 21]}. Среди государств существуют сторонники более жесткого отношения к цифровым платформам. Об этом, например, свидетельствует расследование, касающееся цифровых платформ, проводимое Австралийской комиссией по конкуренции и защите прав потребителей в 2018 г. ^[10]. В других странах прослеживается более дружественный подход к инновационным технологиям платформ (например, в Сингапуре в сфере транспортных платформ применяется «light touch regulation» ^[26]).

Достаточно успешная практика Европейского союза свидетельствует в пользу принятия интеграционных усилий стран в этом направлении. Так, в Европейском Союзе в 2018 г. разработано Положение о запрете практики «геоблокировки», которая приводила к тому, что европейским потребителям, совершающим онлайн-покупку у предприятия, расположенного в другом государстве - члене Европейского Союза, предлагались более высокие цены или менее выгодные условия, чем для местных потребителей. В рамках стратегии единого цифрового рынка и с целью устранения ограничений конкуренции разработаны гармонизированные правила Европейского союза о контрактах на поставку цифрового контента и онлайн-продажу товаров, сотрудничестве между национальными органами, отвечающими за соблюдение законов о защите прав потребителей, и другие акты ^[12].

Существует и пессимистический подход к способности государства и общества справиться с монополиями цифровых платформ. Однако многие исследователи, понимая важность и сложность проблемы, стоят на позиции того, что «надо что-то делать». Например, A. Kapczynski высказывает мысль о том, что как только можно будет увидеть, что информационный капитализм зависит от конкретных законных решений, можно начать думать, как его демократично изменить ^[15].

Достаточно интересно учение o необходимости ограничений антимонополистической политики, сложившееся в рамках теории принятия решений. Его идея была высказана F. Easterbrook еще до цифровой эры и заключается в том, что властные органы не могут знать, какое влияние окажет монополистическая практика в долгосрочной перспективе, возможно, она будет не препятствовать, а способствовать развитию технологий и конкуренции в будущем. Если ограничить эту практику, то это может привести к сдерживанию развития. Если ошибочно допустить вредную практику, то ее последствия постепенно сгладятся, так как монополия саморазрушительна. Если же ошибочно ограничить практику, которая могла бы принести выгоды в будущем, то это действительно будет иметь негативные последствия, ограничивающие прогресс. Поэтому решения управляющих органов должны быть взвешенными, направленными на установление баланса на соответствующем рынке ^[7].

Развивая эту теорию в цифровую эпоху, R. W. Crandall пишет о том, что в этот период быстрее можно увидеть перспективу, однако проблема остается той же: нет доказательств того, что антимонопольное вмешательство государства улучшит экономическое благосостояние в долгосрочной перспективе, поэтому к нему надо подходить с осторожностью. Об этом свидетельствуют многие прошлые практики вмешательства в крупные монополизации и, наоборот, есть примеры, когда монопольная власть (например, Microsoft) не помешала развитию конкуренции в операционных системах и интернет-браузерах ^[5].

В России в декабре 2019 г. были разработан «пятый цифровой антимонопольный пакет» – проект изменений, вносимых в Федеральный закон «О защите конкуренции». Его разработчики утверждают, что развитие цифровой экономики требует пересмотра подходов к антимонопольному регулированию и правоприменению. Однако даже они отмечают, что не нужно пытаться догнать реальность, принимая один закон за другим, антимонопольное право является инструментом управления изменениями, гибким способом регулирования рыночных отношений, а в текущих быстро меняющихся условиях правовое регулирование должно по максимуму использовать такие адаптивные инструменты и даже усиливать их гибкость ^[46].

Указанный законопроект определяет новые критерии доминирующего положения: владение цифровой платформой, т. е. возможность оказывать влияние на общие условия обращения товара на товарном рынке вследствие распоряжения инфраструктурой и (или) данными как «ключевым» ресурсом, а также сетевые эффекты ^[44]. Следует согласиться с А. Ю. Ивановым и Е. А. Войниканис, которые высказали опасение по поводу целесообразности включения в закон терминов, заимствованных из экономики из-за сложности правового определения таких категорий ^[37].

Кроме того, в ноябре 2019 г. Государственной Думой РФ в третьем чтении был принят законопроект, обязывающий предустанавливать отечественные приложения на абонентские устройства, реализуемые на территории Российской Федерации, на стадии их производства, а также предусмотреть возможность их удаления ^[28]. Такая мера, с одной стороны, направлена на ограничение власти цифровых платформ, которые предустанавливают определенные ими приложения на абонентские устройства, а с другой стороны, ограничивает конкуренцию, так как принята в пользу определенного вида компаний и соответственно навязывает условия ведения бизнеса. Несомненно, потребителю абонентского устройства должно быть предоставлено право выбора устанавливаемых приложений и возможности удаления этих приложений в любое время. Поэтому указанный проект следует поддержать в части установления требования обеспечить возможность удаления приложений, а не их предустановки.

Все это свидетельствует в пользу того, что на официальном уровне поддерживается идея необходимости изменений действующего антимонопольного законодательства для регулирования цифровой экономики. Мнение о необходимости адаптации государственной политики и законодательства к новой цифровой реальности высказывается и в литературе ^[8]. А. В. Асадуллина полагает, что требуется гармонизация национальных законодательных актов в области конкурентной политики по отношению к новым типам рынков ^[30].

Цель, поставленная в настоящей статье, выяснить, содержит ли российское законодательство о защите конкуренции меры, с помощью которых можно бороться с антиконкурентной практикой цифровых платформ, необходимо ли вносить в него соответствующие изменения. Для достижения цели решаются задачи анализа антиконкурентной практики цифровых платформ, выявления мер реагирования, которые применяет государство для борьбы с такой практикой.

Методология исследования заключается в анализе конкретных примеров антиконкурентного поведения цифровых платформ на российском и зарубежных рынках, квалификации такого поведения с точки зрения российского законодательства о защите конкуренции с учетом того, что поведение цифровых платформ может быть похожим на рынках разных стран. По ходу этого исследования решается вопрос о том, достаточно ли правового материала для квалификации такого поведения как нарушающего законодательство о защите конкуренции. Одновременно выявляются меры реагирования на такое поведения со стороны компетентных государственных органов разных стран, а также предлагаемые исследователями меры реагирования; эти меры сравниваются с существующими в российском законодательстве.

Анализ примеров антиконкурентной практики, в основном, проходил на основе материалов, размещенных на портале Антимонопольного центра БРИКС (the BRICS Competition Law and Policy Centre) ^[4]. В работе представлен конкретный ряд примеров, которые, по мнению автора, наиболее показательны или актуальны. Несомненно, перечень примеров может быть дополнен.

Результаты исследования.

1. Систематизированы данные об антимонопольной практике цифровых платформ в зависимости от вида нарушений, предусмотренных Федеральным законом РФ «О защите конкуренции» ^[49] (далее – ФЗ «О защите конкуренции»). Основная масса примеров подобного поведения цифровых платформ связана либо с недобросовестной конкуренцией, либо со злоупотреблением доминирующим положением на рынке; встречаются примеры недопустимых соглашений, ограничивающих конкуренцию, а также сделок, влекущих экономическую концентрацию.

2. Все примеры антимонопольной практики можно квалифицировать в качестве антиконкурентной согласно действующему законодательству РФ. В случае, если эти примеры не предусмотрены законом в перечнях конкретных нарушений, с учетом неисчерпывающего характера таких перечней, нарушения подпадают под общие определения недобросовестной конкуренции, злоупотребления доминирующим положением на рынке, соглашений, ограничивающих конкуренцию. Под общие определения недобросовестной конкуренции или злоупотребления доминирующим положением на рынке подпадают такие явления, как удаление владельцем платформы «конкурирующих» приложений со своей платформы, практика сбора чрезмерной информации о клиентах и транзакциях и использования этой информации в своих интересах, использование «геоблокировки», практика «связывания», практика по выдаче несправедливых результатов поиска в поисковой системе.

3. Злоупотребление цифровой платформой своей «платформенной» властью, выражающейся в том, что она использует данные о транзакциях и клиентах, совершающих эти транзакции через платформу, следует в настоящее время квалифицировать как недобросовестную конкуренцию.

4. В связи со спорностью многих ситуаций, касающихся установления цены, сложностью и особенностью ценообразования на рынках цифровых платформ, выявлено направление для дальнейшего исследования в рамках наук гражданского и предпринимательского права: исследование справедливости ценообразования, то есть договорных условий о цене, ограничении в установлении цен в договорах с другими контрагентами.

5. Для борьбы с антиконкурентной практикой цифровых платформ предлагается использовать средства реагирования, направленные на предотвращение конфликта интересов между владельцем цифровой платформы и ее клиентами. Целесообразно разработать систему мер, направленных на минимизацию рисков возникновения конфликта интересов, предотвращение и устранение последствий такого конфликта. Среди таких мер могут быть: введение запрета для владельца цифровой платформы на совмещение видов деятельности (платформенной и той, которую осуществляют клиенты платформы), ограничение участия владельца платформы в компаниях, ведущих конкурирующие с клиентами виды деятельности, раскрытие информации о своих аффилированных лицах, занимающихся деятельностью, аналогичной деятельности клиентов платформы, введение критериев такой аффилированности, введение обязанности владельца платформы по возмещению убытков, причиненных клиентам возникновением конфликта интересов по причинам, зависящим от владельца платформы.

2. Основная часть

ФЗ «О защите конкуренции» регулирует определенный набор деяний (действий, бездействий), которые могут ограничить конкуренцию. Исходя из анализа антиконкурентной практики цифровых платформ можно сделать вывод о том, что конкретные проявления такой практики можно так или иначе квалифицировать согласно действующему российскому антимонопольному законодательству. Основная масса примеров подобного поведения цифровых платформ связана либо с недобросовестной конкуренцией (гл. 2.1 ФЗ «О защите конкуренции»), либо со злоупотреблением доминирующим положением на рынке (ст. 10 ФЗ «О защите конкуренции»). Кроме того, встречаются примеры недопустимых соглашений, ограничивающих конкуренцию (ст. 11 ФЗ «О защите конкуренции»), а также совершения сделок, влекущих экономическую концентрацию, которые по российскому законодательству не запрещаются, а подлежат особому контролю (гл. 7 ФЗ «О защите конкуренции»).

Приведем примеры антиконкурентного поведения цифровых платформ и применения антимонопольного законодательства в разных странах, разбив их по указанным группам с тем, чтобы понять, необходимы ли изменения российского законодательства для регулирования цифровых платформ. Перечень примеров, как было указано выше, не может быть исчерпывающим. Результаты той или иной квалификации явлений являются авторскими и могут, несомненно, стать предметом для дискуссий.

Недобросовестная конкуренция

Одним из примеров антиконкурентной практики цифровых платформ является ситуация, когда владелец платформы удаляет приложение, принадлежащее другой компании, со своей платформы. Согласно п. 9 ст. 4 ФЗ «О защите конкуренции» под недобросовестной конкуренцией понимаются «любые действия хозяйствующих субъектов (группы лиц), которые направлены на получение преимуществ при осуществлении предпринимательской деятельности, противоречат законодательству Российской Федерации, обычаям делового оборота, требованиям добропорядочности, разумности и справедливости и причинили или могут причинить убытки другим хозяйствующим субъектам – конкурентам либо нанесли или могут нанести вред их деловой репутации».

Представляется, что вышеописанная ситуация подходит под общее описание действий, входящих в понятие недобросовестной конкуренции, так как удаление приложения является нарушением договора между владельцем платформы и владельцем приложения, а значит, противоречит законодательству. Кроме того, такие действия причиняют убытки владельцу приложения в виде упущенной выгоды и реальных расходов на подключение к новой платформе.

Для признания этого действия недобросовестной конкуренцией обязательным является признак направленности этого действия на получение преимуществ владельцем данной платформы, например, в виде того, что клиенты будут пользоваться аналогичными услугами других компаний, которые аффилированы с ним, или предоставляют владельцу платформы большую цену за использование платформы.

Получение преимуществ хорошо иллюстрируется следующим примером: фирма-программный новатор создает свое приложение для размещения на площадке App Store, а Apple отследив, что данное приложение показывает хорошие продажи, разрабатывает свою собственную версию такого приложения и предлагает ее как часть операционной системы iOS, установленной на все устройства компании ^[13]. Это сопровождается одновременным удалением приложения конкурента со своей платформы. Таков пример, когда в 2017 г. Apple избавилась от приложений, позволяющих родителям отслеживать действия детей, путем удаления их из App Store (было удалено или ограничено 11 из 17 приложений для экранного времени и родительского контроля) одновременно с запуском собственной технологии Apple «Экранное время» в iOS 12.

Рассмотренный пример приведен, чтобы показать, какие именно обстоятельства могут свидетельствовать в пользу наличия такого признака недобросовестной конкуренции, как «направленность действий на получение преимуществ владельцем платформы». В данном случае показательно, что владелец платформы совершает противоречащие закону действия с целью продвижения своих собственных продуктов. Поэтому, даже если эти действия совершаются им, когда он официально не является лицом, занимающим доминирующее положение на рынке, их следует квалифицировать как противоречащие ФЗ «О защите конкуренции», а именно в качестве недобросовестной конкуренции. Кроме того, по поводу этого примера можно сделать вывод (возможно, являющийся поводом для дальнейшей дискуссии) о наличии в действиях указанного субъекта не только нарушений закона, но и требований добропорядочности и справедливости, указанных в дефиниции недобросовестной конкуренции. Так, анализ данных о транзакциях клиентов направлен на выявление прибыльных бизнесов с тем, чтобы в дальнейшем заменить эти бизнесы своими. Таким образом, владелец платформы всегда находится в преимущественном положении, имея доступ к такой ключевой информации, которую клиенты не желали бы предоставлять, имея такую возможность.

Из известных последствий можно назвать то, что в 2019 г. владельцы приложений подали жалобу в Европейскую комиссию по конкуренции Европейского союза; аналогичную жалобу в Федеральную антимонопольную службу России подала российская компания «Лаборатория Касперского» ^[19]. Это дело, кроме того, было положено в основу расследования, которое в настоящее время проводится Конгрессом США против компаний GAFA, наряду с другими злоупотреблениями указанных цифровых гигантов. На слушании дела в Конгрессе одним из сенаторов было высказано мнение о необходимости отделить App Store от Apple ^[39].

Подобная мера реагирования на злоупотребление именно доминирующим положением на рынке, связанная с принудительной реорганизацией монополиста в форме разделения, предусмотрена и достаточно давно введена в российское законодательство, сейчас она содержится в ст. 38 ФЗ «О защите конкуренции». Эта мера не нашла применения в России, норму ст. 38 называют «спящей», однако она могла бы быть небесполезной в качестве меры реагирования на описанную выше антиконкурентную практику, однако для этого лица, доминирующие на цифровом рынке, должны иметь национальную принадлежность Российской Федерации, в противном случае принудительное исполнение этих решений будет затруднительно.

Представляется более предпочтительным для решения этой ситуации продумать применение организационных мер, связанных с введением в законодательство запрета совмещать деятельность владельца платформы с деятельностью, которая осуществляется через платформу. Подобные правила существуют для организаторов торговли на биржах и торговых системах (Федеральный закон «Об организованных торгах») ^[48]. Так, ст. 5 ФЗ «Об организованных торгах» содержит запрет совмещать деятельность организатора торговли с торговой деятельностью (помимо прочих), обязанность принимать меры по предотвращению и урегулированию конфликта интересов, возникающего у организатора торговли в связи с таким совмещением, а также обязанность возместить убытки, если таковые были причинены участникам торгов в результате конфликта интересов, о котором они не были уведомлены заранее. Меры, направленные на предотвращение конфликта интересов, предусмотрены и в ст. 15 указанного закона.

Правило о запрете на совмещение видов деятельности было бы легко соблюсти, создав аффилированную, например, дочернюю организации, формально обойдя запрет на совмещение двух видов деятельности. В целях предотвращения такой ситуации было бы полезно использовать опыт пруденциального регулирования банковской деятельности, связанный с введением определенных экономических нормативов. В данном случае это мог быть норматив максимального размера участия в уставном капитале организаций, занимающихся бизнесом, аналогичным бизнесу клиентов платформы, или полный запрет такого участия. Кроме того, эти правила должны дополняться положением об обязанности владельцев платформ публично раскрывать информацию об аффилированных лицах.

Удаление конкурирующих приложений со своей платформы во многих случаях является следствием того, что владелец цифровой платформы начинает заниматься конкурирующим со своими клиентами бизнесом на основании данных о привлекательности такого бизнеса, которые он имеет возможность получить, ведя платформенный бизнес. Подобной практикой занимался американский онлайн-гигант Amazon, который получал несправедливое преимущество перед другими продавцами на его платформе, собирая и анализируя их данные. Например, если продукты пользовались спросом, Amazon начинал продавать аналогичные продукты под своим брендом и даже по более низким ценам. Такое поведение было квалифицировано Европейской комиссией как получение несправедливого преимущества перед другими продавцами ^[1].

В данном случае речь идет о конфликте интересов, который возникает в результате одновременного выступления одного лица в роли продавца и оператора платформы. Согласно п. 9 ст. 4 ФЗ «О защите конкуренции» такое поведение следует признать недобросовестной конкуренцией. Правовыми средствами, которые могли бы помочь в предотвращении причинения ущерба клиентам платформы в результате конфликта интересов, являются, как представляется, раскрытие информации об аффилированных лицах и запрет владельцу платформы заниматься тем же бизнесом, которым занимаются клиенты этой платформы.

Другой пример антиконкурентной практики, обсуждающийся в специальной литературе, связан с несправедливым ценообразованием. Цифровые платформы часто используют алгоритмическую систему ценообразования. Так, например, исследователи отмечают, что механизм «скачка цен», используемый Uber на основании данных о привычках путешественников, когда взимается повышенная плата за поездки на такси, которые пользуются наибольшим спросом, следует квалифицировать как недобросовестное поведение ^[26].

Существование алгоритмического ценообразования возможно в связи с тем, что владельцу платформы доступны данные обо всех транзакциях, совершаемых на платформе. Следовательно, по сравнению с обычным оператором такси, владелец цифровой платформы, клиенты которой оказывают услуги перевозки такси, получают преимущество, используя такое ценообразование и могут причинить убытки конкурентам в виде упущенной выгоды. Для того, чтобы признать эти действия недобросовестной конкуренцией, необходимо, чтобы они нарушали законодательство или требования добропорядочности. Нарушение закона может быть, если клиент не давал согласия собирать о нем подобную информацию. Если же такое согласие было получено, то вопрос будет заключаться в прохождении теста добропорядочности.

Представляется, что использование данных о клиентах с тем, чтобы повысить цену для этих же клиентов, не объясняя им предварительно, что именно для этого может быть использована разрешенная ими информация, вряд ли можно квалифицировать как справедливое, добропорядочное, добросовестное поведение. Поэтому, согласно п. 9 ст. 4 ФЗ «О защите конкуренции», такое поведение следует признавать недобросовестной конкуренцией. Для лиц, занимающих доминирующее положение на рынке, такое поведение является самостоятельным видом злоупотребления доминирующим положением – «навязывание контрагенту условий договора, невыгодных для него» (п. 3 ч. 1 ст. 10 ФЗ «О защите конкуренции»).

Вопросам ценообразования на цифровых платформах уделяется особое внимание в экономических исследованиях российских и зарубежных авторов ^{[25, 29]}. Представляется, что исследование вопроса о несправедливых условиях договора в отношении цены, устанавливаемой владельцем цифровых платформ, могло бы быть направлением самостоятельного исследования, проводимого представителями науки гражданского и предпринимательского права.

Особый интерес, в связи с этим, представляет собой дело, рассматриваемое в суде Германии. По мнению Федерального картельного ведомства, которое подтверждается Федеральным судом Германии, Facebook злоупотреблял доминирующим положением на рынке для сбора информации о пользователях без их согласия. Этот случай называют первым делом, где решался вопрос о том, является ли «доминирование данных» антимонопольным вопросом. Речь идет об интеграции данных в «суперпрофили», когда, например, Facebook объединяет данные о людях из сторонних приложений, включая собственные WhatsApp и Instagram, и отслеживает в Интернете людей, у которых нет аккаунтов, с помощью кнопок «Нравится» или «Поделиться» на Facebook ^[17].

Специалистами предлагается считать чрезмерный сбор данных отдельным злоупотреблением в сфере конкурентного законодательства, формой недобросовестной конкуренции. Речь идет о персонализированных пользовательских данных, которые платформы собирают посредством стороннего отслеживания в Интернете, что позволяет создавать комплексные профили пользователей на разных платформах и устройствах, предоставляя беспрецедентный объем актуальных личных данных в руки небольшого числа глобально активных компаний. V. Robertson предлагает признавать такие данные чрезмерными, несмотря на соответствие другим отраслям законодательства (например, законодательству о персональных данных) ^[22].

Последний пример, который мы рассмотрим в данной группе, связан с практикой геоблокировки, которая особенно актуальна в Европейском союзе. Геоблокировка позволяет компаниям (например, Netflix, iTunes, Spotify) блокировать свои услуги или продукты на основе информации о географическом местоположении потребителей. Тем самым эти компании используют разницу в ценах между одной страной и другой, что вынуждает потребителя всегда покупать в своей стране происхождения, даже если это дороже или связано с некоторыми недостатками услуги. Практика геоблокировки неоднократно квалифицировалась союзами потребителей, экспертами, иными специалистами в качестве дискриминационной практики ^[3]. Налицо вновь получение преимуществ по сравнению с обычными компаниями, распространяющими контент не через платформенные приложения, с помощью действий, которые противоречат требованиям добросовестности и справедливости. Таким образом, и такое поведение следует признавать недобросовестной конкуренцией согласно п. 9 ст. 4 Федерального закона «О защите конкуренции».

Мерами реагирования на все указанные варианты антиконкурентного поведения могли бы быть стандартные меры, используемые Федеральной антимонопольной службой: предписание о прекращении такой практики и восстановлении нарушенного положения, о недопущении на будущее таких действий, об изменении или расторжении договоров, о перечислении в федеральный бюджет дохода, полученного вследствие нарушения антимонопольного законодательства, предупреждение о прекращении действий (бездействия), которые содержат признаки нарушения антимонопольного законодательства, обращение в арбитражный суд с соответствующими исками, в том числе о привлечении к ответственности за нарушение антимонопольного законодательства (ст. 23 Федерального закона «О защите конкуренции»).

Злоупотребление доминирующим положением

Одним из знаковых дел по применению антимонопольного законодательства в сфере цифровых платформ является дело Microsoft, рассматриваемое судебной системой США в конце 1997 г. Компанию обвиняли в том, что она «привязала» свой веб-браузер Internet Explorer к своей операционной системе. Связывание является очень распространенной практикой антиконкурентного поведения в этой сфере. Результатом рассмотрения дела в первой инстанции стало решение о принудительном разделении компании, которое впоследствии было заменено установлением некоторых ограничений в поведении компании на рынке ^[5]. Если бы это дело рассматривалось российской правоохранительной системой, то такая мера реагирования, как принудительная реорганизация в виде разделения или выделения была бы возможна по решению суда по иску Федеральной антимонопольной службы в случае систематического злоупотребления лицом, занимающим доминирующее положение на рынке, своим положением (об этой «спящей» мере было сказано выше – ст. 38 ФЗ «О защите конкуренции»).

В ст. 10 ФЗ «О защите конкуренции» предусмотрен неисчерпывающий перечень поведения, которое рассматривается как злоупотребление доминирующим положением. Среди этого перечня более близкая к описанной выше ситуация – «навязывание контрагенту условий договора, невыгодных для него или не относящихся к предмету договора». Однако следует считать описанную антиконкурентную практику особого рода злоупотреблением – связыванием (binding), когда при предложении продукта не просто навязываются какие-то условия договора, а в продукт «встраивается» другой продукт без возможности избежать его приобретения. Эти «связанные» продукты, как правило, являются продуктами одной компании или нескольких компаний, аффилированных между собой.

Что касается меры реагирования, предложенной в суде первой инстанции США, то она представляется некой крайней мерой не только для российской правоприменительной практики, но и в США также была воспринята как слишком агрессивная, впоследствии заменена на более мягкие меры, в том числе обязывающие предоставить приобретателям операционной системы право приобретать ее без предустановленного интернет-браузера, однако, опираясь на данные статистики, последняя мера не имела эффекта ^[20].

Подобная антиконкурентная практика использовалась и другим цифровым гигантом, Google. Эта компания предустанавливала на мобильные устройства свою операционную систему со встроенным браузером без предоставления возможности выбора браузеров поиска при приобретении мобильных устройств. Исполняя требования мирового соглашения с Федеральной антимонопольной службой России, Google в настоящее время обеспечивает и в течение шести лет будет обеспечивать возможность установки на мобильные устройства браузеров поиска российских производителей путем реализации «окна выбора», который нельзя игнорировать. Сейчас в окне выбора пользователь выбирает из трех поисковых систем: Google, Mail и Яндекс. В результате, например, за год доля российского разработчика Яндекс на рынке поиска выросла с 37% до 52% ^[28].

Таким образом, правоприменители разных государств посчитали более эффективной меру поведенческого характера, принуждение нарушителей к изменению своей антиконкурентной практики. При этом данная мера сочетается во многих странах с наложением больших сумм штрафов.

Еще одним знаковым делом является дело Google как владельца крупнейшего «поисковика». Европейская комиссия по конкуренции обвинила Google в злоупотреблении доминирующим положением в интернет-поиске в виду того, что Google систематически отдавал видное место своему собственному сервису сравнения покупок и понижал рейтинг конкурирующих торговых услуг в своих результатах поиска ^[11]. Google создавалась как поисковая система, основанной на принципах независимого построения результатов поиска. Постепенно «лист выдачи» стал включать, помимо неоплаченных рекламодателями ссылок, оплачиваемые. Антимонопольные органы США призвали компанию к изменению своей практики с тем, чтобы потребитель результатов поиска мог различать эти два вида ссылок, однако до сих пор для обычного потребителя это не является столь очевидным. Это касается любой поисковой системы.

Последний пример, который мы рассмотрим в данной группе, касается ситуации, когда Европейская комиссия начала антимонопольное расследование деятельности App Store и Apple Pay в связи с тем, что Apple накладывает ограничения в отношении компаний - разработчиков приложений, а именно требует обязательного использования фирменной системы покупок Apple в приложениях Apple IAP для распространения платного цифрового контента. В настоящее время с разработчиков взимается плата в размере 30% от всех сборов за подписку через IAP. Хотя Apple допускает возможность пользователей использовать контент, такой как музыка, электронные книги и аудиокниги, приобретенные на веб-сайте разработчика, ее правила не позволяют разработчикам информировать пользователей iPhone и iPad о более дешевых возможностях такой покупки вне приложений ^[2]. Подобные примеры расследований существуют и в других странах.

Согласно ФЗ «О защите конкуренции» такая практика должна быть квалифицирована либо как «навязывание контрагенту условий договора, невыгодных для него», либо как иные случаи злоупотребления доминирующим положением (в случае если владелец платформы будет признан таковым), не предусмотренное особо перечнем ч. 1 ст. 10 ФЗ «О защите конкуренции», но подпадающая под общее определение запрещенных действий, содержащееся в этой статье: «действия (бездействие) занимающего доминирующее положение хозяйствующего субъекта, результатом которых являются или могут являться недопущение, ограничение, устранение конкуренции и (или) ущемление интересов других лиц (хозяйствующих субъектов) в сфере предпринимательской деятельности либо неопределенного круга потребителей».

Ограничивающие конкуренцию соглашения хозяйствующих субъектов

С навязыванием условий договора, а также особенностями ценообразования связана практика заключения владельцами платформы со своими клиентами договоров, которые содержат условие о запрете клиенту заключать подобные договоры с другими компаниями или условие об ограничении цены или иных условий в договорах, заключаемых с другими компаниями. В качестве примера можно привести договор между платформой бронирования отелей и отелем, согласно которому отель не вправе устанавливать цены ниже, чем цены, предложенные на данной платформе. Если анализировать практику антимонопольных органов различных европейских государств, то этот вопрос решается ими неоднозначно. Различают «wide price parity clauses», которые запрещают отелям предлагать номера по более низким ценам через другие каналы дистрибуции и «narrow price parity clauses», которые запрещают отелям предлагать номера по более низким ценам на сайте самого отеля. Первый вид условий почти всегда признается нарушающим антимонопольное законодательство, а по поводу второго вида существуют примеры различного подхода в судах и практике антимонопольных органов разных государств Европейского союза и даже внутри одного государства (на примере Германии и Швеции) ^[18].

Такие соглашения названы законодательством России «вертикальными» соглашениями. Согласно п. 19 ст. 4 ФЗ «О защите конкуренции» «вертикальное» соглашение – «соглашение между хозяйствующими субъектами, один из которых приобретает товар, а другой предоставляет (продает) товар». Договор между владельцем платформы бронирования отелей и отелем следует признать вертикальным, так как это договор об оказании услуг, где владелец платформы предоставляет услугу (товар), а отель ее приобретает.

В целом «вертикальные» соглашения, направленные на ограничение конкуренции, не допускаются, с некоторыми исключениями. Исключения составляют «вертикальные» соглашения, которые признаются допустимыми в соответствии со ст. 12 ФЗ «О защите конкуренции»: если эти соглашения являются договорами коммерческой концессии, если доля каждого из контрагентов на товарном рынке товара, являющегося предметом соглашения, не превышает двадцать процентов, если суммарная выручка таких хозяйствующих субъектов от реализации товаров за последний календарный год не превышает четыреста миллионов рублей.

Правило о запрете вертикальных соглашений, казалось бы, содержит исчерпывающий перечень условий, при наличии которых такие соглашения запрещаются (ч. 2 ст. 11 ФЗ «О защите конкуренции»), причем наш пример этим перечнем не предусмотрен. Однако в ч. 4 ст. 11 содержится запрет на иные соглашения между хозяйствующими субъектами, если установлено, что такие соглашения приводят или могут привести к ограничению конкуренции, при этом этот пункт не содержит исчерпывающего перечня условий (используется формула «в частности»).

Запрет отелю устанавливать меньшую цену на иных площадках является действием, направленным на ограничение конкуренции, а потому подпадает под список запрещенных вертикальных соглашений. Запрет устанавливать меньшую цену на сайте самого отеля, как представляется, не подпадает под понятие ограничения конкуренции (если только в данном случае не признавать конкурентами владельца платформы и сам отель, а конкурирующей деятельностью – деятельность по рекламе услуг отеля). Однако, это условие признается недействительным согласно правилу о недопустимости ограничения правоспособности и отказа от нее (ст. 22 Гражданского кодекса РФ).

По поводу ограничивающих конкуренцию соглашений в литературе приводится пример использования алгоритмического ценообразования на рынке такси по сговору конкурентов об его использовании ^[26]. Такие картельные соглашения прямо запрещены п. 1 ч 1. ст. 11 ФЗ «О защите конкуренции».

Сделки, направленные на экономическую концентрацию

Иными примерами антиконкурентной практики являются действия, влияющие на состояние конкуренции через экономическую концентрацию. Практика изобилует примерами приобретения зарождающихся конкурентов владельцем цифровой платформы. Например, в 2012 г. Facebook приобрел стартап обмена фотографиями Instagram. На тот момент эта сделка была согласована Федеральной службой по тарифам США, хотя, по оценке специалистов, не должна была, так как привела к ограничению конкуренции ^[24].

Показателен опыт Российской Федерации, где Федеральная антимонопольная служба России не согласовала ходатайство «Яндекс.Такси» о приобретении активов ГК «Везет» из-за того, что сделка могла бы привести к ухудшению конкуренции на рынке, при этом Яндекс.Такси четыре раза подавало подобное ходатайство, последний отказ в согласовании сделки получен в июне 2020 г., когда компания ходатайствовала о приобретении всех торговых знаков «Везет» – Fasten, «Лидер», «RedTaxi» и других. Анализ Федеральной антимонопольной службы России показал, что сделка может привести к увеличению совокупной доли этих агрегаторов до 70% по России, в 19 субъектах РФ этот показатель мог превысить 80% рынка услуг агрегаторов такси, то есть к усилению концентрации рынка, сужению возможности выбора водителей такси и пассажиров ^[47].

3. Выводы

1. Исходя из анализа антиконкурентной практики цифровых платформ, можно сделать вывод о том, что конкретные проявления такой практики можно квалифицировать согласно действующему российскому антимонопольному законодательству как различные виды его нарушений. Основная масса примеров подобного поведения цифровых платформ связана либо с недобросовестной конкуренцией, либо со злоупотреблением доминирующим положением на рынке. Кроме того, встречаются примеры недопустимых соглашений, ограничивающих конкуренцию, а также сделок, влекущих экономическую концентрацию.

2. В российском законодательстве отсутствует такая форма антиконкурентного поведения, как злоупотребление цифровой платформой своим особым положением «посредника», когда происходит не злоупотребление доминирующим положением, а злоупотребление специфическим статусом цифровой платформы, в случае если, например, владелец платформы использует информацию о клиентах, продуктах, ставшую известной благодаря проведению транзакций через платформу. Однако, согласно действующему российскому законодательству, как было отмечено выше, действия по злоупотреблению положением владельца платформы подпадают под понятие недобросовестной конкуренции в том случае, если они совершаются лицом, не являющимся доминантом на рынке.

Стоит согласиться с Л. С. Джиоевой в то, что владелец цифровой платформы может не занимать какую-либо долю на рынке производства материального товара, но владея определенной информацией, которую он получает в процессе своей платформенной деятельности, он может контролировать любой материальный рынок ^[33]. А. В. Доценко и А. Ю. Иванов так же отмечают, что монополист, владеющий цифровой платформой, в отличие от обычного монополиста, контролирует не только рынок собственных услуг, но и другие рынки, связанные с платформой ^[34].

Так называемое присвоение информации владельцем платформы следует квалифицировать как недобросовестное поведение именно благодаря специфике платформенного бизнеса. Цифровая платформа создается и позиционируется владельцем как площадка для ведения бизнеса других лиц, которые используют ее, рассчитывая на получение преимуществ такой площадки, за что платят определенную цену. Когда через электронные сервисы, созданные компанией, она размещает свои продукты, то не вступает ни с кем в недобросовестную конкуренцию. Когда владелец платформы открывает ее для использования другими компаниями и за счет них собирает о них же информацию, которую он использует для конкуренции с ними же, то речь, как представляется, должна идти о недобросовестной конкуренции. Эта ситуация ведет к возникновению конфликта интересов между владельцем платформы и его клиентами, который в подавляющем большинстве случаев будет разрешаться владельцем платформы в свою пользу.

Практика доказывает это на примере крупных цифровых платформ. Ученые подтверждают это мнение. Так, L. Khan отмечает, что одной из особенностей таких платформ заключается в том, что они одновременно управляют платформой и продают на ней свои собственные товары и услуги, что ставит их в прямую конкуренцию с некоторыми компаниями, которые от них зависят, создавая конфликт интересов, который платформы могут использовать для дальнейшего укрепления своего господства, предотвращения конкуренции и подавления инноваций ^[16]. Не случайно инвесторы называют рынки крупнейших цифровых платформ «kill zone», имея в виду, что это области, в которых не стоит работать или вкладывать средства, поскольку поражение гарантировано ^[14]: владелец всегда имеет возможность отследить прибыльность бизнеса и вытеснить его своим.

В настоящее время владельцами платформ разработаны различные автоматизированные инструменты для наблюдения за конкурирующим бизнесом на своей платформе, и они имеют обширные возможности для такого наблюдения. Как справедливо отмечают А. В. Доценко и А. Ю. Иванов, сбор и концентрация информации о пользователях становится в значительной степени самоцелью, обеспечивающей стабильность рыночного положения платформы ^[34]. L. Khan отмечает, что платформы пассивно собирают высокоточные и подробные данные о своих бизнес-клиентах, которые они могут использовать, конкурируя с теми же клиентами. Эти данные особо ценны в силу их сложности и с большей вероятностью будут использованы с учетом их ценности, а также обосновывает вред, приносимый присвоением информации именно на рынках цифровых платформ, тем, что платформы играют важную роль катализаторов инноваций ^[16].

Использование информации, ее присвоение может быть как связано, так и не связано с нарушением законодательства о персональных данных, в зависимости от того, какие меры предприняты владельцем платформы для оформления отношений по сбору данных. Например, А. В. Доценко и А. Ю. Иванов пишут о том, что будучи заинтересованными в максимально гибком использовании собранных пользовательских данных, владельцы платформ особое внимание уделяют формулированию условий пользовательских соглашений, позволяющих использовать пользовательскую информацию в самых разных целях, не всегда связанных с улучшением самих предоставляемых услуг ^[34]. V. Robertson пришла к выводу, что нарушение законодательства о сборе данных не является однозначно антиконкуретным поведением и, наоборот, если оно не нарушается, это не обязательно будет квалифицироваться как добросовестная конкуренция; эта связь не является автоматической ^[22].

3. Если характеризовать правовые конструкции разных форм антиконкурентного поведения, предусмотренные действующим антимонопольным законодательством, то следует признать положительным преимущественно неисключительное определение категорий в ФЗ «О защите конкуренции». Так, даются примерные перечни действий (бездействий), составляющих недобросовестную конкуренцию, действий, являющихся злоупотреблением доминирующим положением, соглашений и согласованных действий, ограничивающих конкуренцию. Эти перечни не имеют исчерпывающего характера, что позволяет по мере развития отношений охватывать регулированием и новую антиконкурентную практику. Это повышает стабильность антимонопольного закона и роль правоприменителя – Федеральной антимонопольной службы России. Примеры, показанные выше, свидетельствуют о том, что действующий закон способен справиться с квалификацией деятельности цифровых платформ в качестве антиконкурентной.

Так, под общие определения недобросовестной конкуренции или злоупотребления доминирующим положением на рынке подпадают такие явления, как удаление владельцем платформы «конкурирующих» приложений со своей платформы, практика сбора чрезмерной информации о клиентах и транзакциях и использования этой информации в своих интересах, использование «геоблокировки», практика «связывания», практика по выдаче несправедливых результатов поиска в поисковой системе.

4. Исходя из анализа различных примеров антиконкурентной практики можно сделать вывод о том, что одними из наиболее сложных в правовой квалификации являются вопросы, связанные с ценообразованием на рынке цифровых платформ, например, в случае применения алгоритмического образования на основании данных о клиентах и их предпочтениях, а также в случае включения владельцем платформы в договор с клиентом условия о запрете устанавливать меньшую цену в других подобных договорах или при прямом предложении услуги. Представляется, в связи с этим, что исследование вопроса о несправедливых условиях договора в отношении цены, устанавливаемой владельцем цифровых платформ, могло бы быть направлением самостоятельного исследования, проводимого представителями наук гражданского и предпринимательского права. Несомненно, что этим не ограничиваются ниши дальнейших научных исследований. Так, например, в данной работе акцент был сделан на материально-правовой составляющий конкурентного права, а, вместе с тем, П. В. Самолысовым поднимается вопрос и о развитии процессуальных норм, регулирующих процедурные вопросы выявления антиконкурентного поведения и применения мер реагирования ^[45].

5. Стоит согласиться с мнением R. W. Crandall, что более важным для нынешних дебатов по поводу использования антимонопольного законодательства для ограничения власти гигантских цифровых компаний является не вопрос о квалификации антиконкурентного поведения и введении его запрета, а о том, какие эффективные средства государство может использовать для борьбы с новыми монополистами, простое запрещение антиконкурентных практик может не повлиять на монопольную власть ^[5]. Изменения конкурентного законодательства должно быть нацелено на поиск таких средств борьбы, а не констатации факта недобросовестной конкуренции.

Одним из форм поведенческого средства, которое предлагается использовать в зарубежной практике для преодоления доминирования интернет-гигантов, является обязательный обмен данными с более мелкими конкурентами или новыми участниками рынка. При этом, как отмечает, B. Engels переносимость данных должна быть гарантирована там, где она улучшает конкуренцию и стимулирует инновации, это обычно рекомендуется в тех случаях, когда платформы предлагают дополнительные продукты или альтернативные продукты, и риск антиконкурентного поведения высок ^[9]. L. Khan отмечает недостаточное внимание использованию структурных средств защиты, методу структурного разделения бизнесов ^[16]. P. S. Diaz полагает, что в данной сфере не требуется опережающее регулирование, более эффективным может быть пострегулирование и постреагирование (ex post в отличие от ex ante) ^[6]. Хотя существует и противоположное мнение, например, М. А. Егорова отмечает, что в России необходимо подготовить законодательные предложения, которые будут направлены на предупреждение монополизации товарных рынков в сфере цифровых технологий ^[36]. R. W. Crandall видит развитие регулирования интернет-гигантов в поиске баланса между необходимостью поддержки инноваций и борьбы с антиконкурентной практикой, защитой потребителей ^[5].

Представляется, что основой для недобросовестной практики платформ является их возможность использовать информацию, в том числе при ведении смежного бизнеса. Владельцы цифровых платформ зачастую сами продают на них свои товары и услуги, или делают это вне своей платформы, становясь конкурентами зависимых от них предприятий, создавая тем самым конфликт интересов. Эта позиция позволяет им использовать свои преимущества. Таким образом, доминирование на рынке крупнейших цифровых платформ ограничивает развитие конкуренции не только на рынке услуг цифровых платформ, но и на смежных рынках, на которые цифровые платформы могут влиять, используя свою рыночную власть.

В связи с этим представляется необходимым для борьбы с антиконкурентным поведением цифровых платформ разработать систему мер, направленных на минимизацию рисков возникновения конфликта интересов, возможно, предотвращение таких рисков, их регулирование и устранение последствий такого конфликта.

Необходимо продумать целесообразность применения организационных мер, связанных с введением в законодательство запрета совмещать деятельность владельца платформы с деятельностью, которая осуществляется через платформу, или ограничение участия владельца платформы в компаниях, ведущих конкурирующие с клиентами виды деятельности. Подобные правила используются в российском законодательстве; опыт регулирования организованных рынков и пруденциального регулирования банковской деятельности можно использовать в рассматриваемой сфере. Детальная разработка этого решения должна стать предметом более глубокого изучения, в том числе с привлечением методов экономического анализа: с какого этапа развития платформы целесообразно применять организационное разделение, на каких платформенных рынках это может причинить вред инновациям, а на каких, наоборот – способствовать их развитию. Важным преимуществом организационного разделения бизнесов является то, что оно направлено на устранение стимулов к недобросовестной конкурентной практике ^[16].

Необходимо разработать другие меры по предотвращению и урегулированию конфликта интересов, возникающего у владельца платформы в связи с совмещением бизнесов, прежде всего для рынков, на которых нецелесообразно использовать метод организационного разделения. Среди таких мер могут быть возложение на владельца платформы обязанности раскрывать информацию об аффилированных лицах, занимающихся деятельностью, аналогичной деятельности клиентов платформы, и введение критериев такой аффилированности, а также обязанности по возмещению убытков, причиненных клиентам возникновением конфликта интересов по причинам, зависящим от владельца платформы.