The contribution of Franz Josef Gall to the development of criminal anthropology. Part II. In Search of the physiological origins of compulsive behavior

В первой части настоящей статьи были изложены ключевые тезисы психофизиологической доктрины австрийского ученого-медика Франца Йозефа Галля (1758-1828). Будучи последовательным в своем научном поиске, Галль, безусловно, не мог не задуматься о том, каким образом особенности антропологии и психологии человека проявляются в различных формах его социальной активности. При этом особое внимание Галль уделил деструктивным (девиантным) формам поведения человека, поскольку, как он полагал, именно они несут яркий отпечаток специфики личности конкретного индивидуума. Однако, прежде чем перейти к изложению своих взглядов относительно истоков и генезиса девиантного поведения человека (и, в частности, преступного), Галль ответил на вопрос о том, есть ли вообще у врача право участвовать в научной дискуссии по данной проблеме.

 «Никто не будет возражать, – писал он, – что все институты и законы должны основываться на природе человека и потребностях общества. А кому человеческая природа проявляет себя более откровенно и с меньшими оговорками, как ни доктору? У кого больше возможностей, чем у врача, увидеть людей в состоянии абсолютной заброшенности? Кто больше обязан изучать их физиологию и их мораль, а также влияние одного на другое? Кто еще более подготовлен к этому, благодаря знаниям в области естественных наук, чем врач? И, наконец, кто отмечает и может оценить лучше врача влияние на людей их питания, питья, температуры тела, приближающегося или уже наступившего кризиса, темперамента, климата, привязанностей, страстей, болезней и т.д.?» ^{[1, с.18-19]}. «Только доктор, – продолжал он, – ночью и днем является свидетелем самых сокровенных событий, происходящих в семьях, и самых деликатных отношений между её членами. Добродетельный или злой человек, который страдает или борется со смертью, едва ли может скрыть свой истинный характер от доктора. Кто не хотел бы иметь в качестве друга человека, которому он доверяет свою жену, своих детей и себя самого, человека, который в любое время должен быть готов отдать себя полностью своим больным и, возможно, умереть возле их постели? Именно такому другу, которому, как мы знаем, ничто человеческое не чуждо, мы открываем самые потайные стороны своего сердца… Кто может, подобно доктору, определить ту чрезвычайно тонкую линию, разграничивающую аморальность, злобу или преступление, с одной стороны, от глупости и безумия с другой? Не должны ли данные обстоятельства, столь многочисленные и столь благоприятные, дать врачу твёрдые и глубокие знания о природе человека?» ^{[1, с.19]}. «Если такой врач будет наделен ещё и талантом наблюдателя, то он будет осведомлен и о происхождении, и о природе склонностей и способностей человека, излишек которых или злоупотребление которыми создают угрозу для их обладателя. Поэтому, – заключал Галль, – именно такому врачу в первую очередь должна предоставляться вся ценная информация во всех случаях, когда речь заходит о необходимости умело направлять действия человека и справедливо их оценивать». И если эта задача все еще не решена, то, по мнению Галля, «только потому, что, пренебрегая примером древнегреческих мудрецов, физиология, медицина, образование, мораль и законодательство слишком изолированы друг от друга, вместо того, чтобы плодотворно взаимодействовать» ^{[1, с.20]}. Как нам представляется, именно в подобном (т.е. интегративном) аспекте и рассматривал результаты своей научной деятельности сам Галль, поскольку все свои открытия в области физиологии человека он старался вписать в широкий социально-гуманитарный контекст.

В этом месте мы позволим себе небольшое отступление и, прежде чем вернуться к характеристике основных положений учения Галля, обратим внимание читателя на одну важную проблему криминологической науки, при решении которой, по нашему мнению, было бы как раз целесообразно обратиться к трудам австрийского ученого. В последние десятилетия в мировой криминалистике широкое распространение получило такое направление деятельности как криминальный профайлинг – система расследования и классификации насильственных преступлений, имеющая в т.ч. и очень важное значение для развития криминологического учения о личности преступника. Вкратце суть профайлинга можно свести к тому, что на основе известных к настоящему времени закономерностей преступного поведения человека и деталей совершения конкретного насильственного преступления (касающихся жертвы, места и способа совершения преступления и других обстоятельств) можно: а) отнести преступника к определенной классификационной категории; б) составить его социально-демографо-психологический портрет и, соответственно, в) значительно увеличить шансы правоохранительных органов на идентификацию преступника и его задержание. Особенно успешной в данном направлении была деятельность Отдела бихевиористики Федерального бюро расследований США, получившая широкую известность в мире благодаря научным и публицистическим трудам сотрудников этого отдела Роберта К. Ресслера и Джона Э. Дугласа ^[2,3].

 В ходе научного обобщения результатов своей практической деятельности в области профилирования криминального поведения серийных убийц американские исследователи, помимо всего прочего, пришли к выводу о том, что «серийными убийцами не рождаются, а становятся… Большинство преступников происходили из распавшихся или неблагополучных семей. Обычно насильников порождает дурное обращение –физическое, сексуальное, эмоциональное или сочетание нескольких видов… При надлежащей предусмотрительности и своевременном вмешательстве большинству этих людей можно помочь или, по крайней мере, нейтрализовать их, пока не сделалось слишком поздно» ^{[4, с.27,31]}. Кроме того, Дуглас писал: «Мы обнаружили, что в еще очень раннем возрасте такие люди приобретают то, что мы называем «убийственным треугольником» или «убийственной триадой». Она включает энурез, то есть ночное недержание мочи, поджоги и жестокость по отношению к детёнышам животных или к детям. Очень часто мы находили у преступника наличие по меньшей мере двух из этих трех составляющих, если не все три» ^{[4, с.31-32]}. Важно отметить, что о проявлении в детском возрасте у будущих убийц и насильников последних двух из указанных Дугласом особенностей писали ещё за полтора столетия до него практически все исследователи феномена «инстинктивной мономании» - Ф. Пинель, Ж.Э. Эскироль, Э.Ж. Жорже, а также и Ф. Галль. При этом, в отличие от американских исследователей конца ХХ столетия, Галль придавал указанным особенностям физиологии и психики человека характер не приобретенной, а органической, либо посттравматической патологии.

К такому выводу Галль пришел в процессе дальнейшего развития своего учения о мозговых локализациях. Он писал: «Мозг – инструмент моральных качеств и интеллектуальных способностей – по существу одинаков у всех хорошо сформированных людей, но различные неотъемлемые части мозга или различные его органы не одинаково развиты у всех. Соотношение между этими различными частями варьируется многообразно, что и порождает бесконечное разнообразие нравственного и интеллектуального характера людей. У одного и того же человека все органы не получили одинаковой степени развития. Отсюда следует, что ни один человек не обладает всеми качествами и всеми способностями в одинаковой степени. Функция или тенденция деятельности органа градуируется в зависимости от степени его развития или его возбуждения; функция недостаточно развитого органа отличается от дефектного или чрезмерного развития того же органа» ^{[1, с.262-263]}. «Инстинкт самообороны – качество необходимое; в своем возвышенном действии оно становится смелостью и склонностью к борьбе; в его апатии, наоборот, становится робостью или трусостью... Никто не скажет, что, поскольку человеку присуще употреблять и мясную, и растительную пищу, это плохо; однако слишком большая активность органа, порождающего склонность к первому, приводит постепенно к невосприимчивости чужих страданий, удовольствию причинять и наблюдать страдания, стремлению к разрушению, убийствам и поджогам. Чувство собственности, присущее человеку и даже животным, всегда будет одной из первых связей социального порядка, но придайте слишком много энергии тому же самому чувству, и человек будет искушен склонностью к мошенничеству, ростовщичеству, коррупции, продажности, воровству» ^{[1, с.263-264]}.

С другой стороны, Галль отмечал, что «особенно выдающиеся качества и таланты имеют одно и то же происхождение. Это всегда очень благоприятное развитие органа, необычная энергия его функции, которая порождает склонность к доброжелательности, религиозным идеям и чувствам, поэзии и т.д.; без такого развития не было бы ни великих музыкантов, ни великих художников, ни великих скульпторов, ни великих ораторов; все искусства и все науки превратились бы в блеклую посредственность. В этом и заключается объяснение, наиболее соответствующее природе человека, деградации и возвышения его моральных и интеллектуальных сил, происхождения порочных и, напротив, добродетельных наклонностей, происхождения гения и слабоумия» ^{[1, с.264-265]}.

Таким образом, и специфика протекания физиологических процессов в организме человека, и особенности формирования его личности, и формы, а также интенсивность проявления личностных качеств вовне обуславливаются, по Галлю, особенностями формирования и последующего развития отдельных частей и элементов головного мозга человека. Значительное внимание австрийский исследователь уделил тем из них, которые, согласно его наблюдениям, продуцируют, помимо прочих, и деструктивные формы поведения. Примечательно, что исходным толчком к такому исследованию опять послужило любимое занятие Галля – краниоскопия. Вот как он сам это описывал: «Мне прислали череп отцеубийцы. Я не предполагал, что черепа убийц могут когда-нибудь пригодиться в моих исследованиях, однако вскоре я получил череп разбойника, который, не удовлетворяясь грабежами, убил несколько человек. Я поместил эти два черепа рядом друг с другом и часто их рассматривал. Всякий раз, когда я это делал, меня поражал тот факт, что оба черепа, хотя и сильно отличались по форме, имели значительную выпуклость непосредственно над слуховым проходом. Я нашел такую ​​же особенность в некоторых других черепах из моей коллекции и предположил, что не случайно именно у убийц были одинаково развиты одни и те же части мозга, а одна и та же область черепа была выпуклой. Тогда я вспомнил о своем наблюдении различий в строении мозга и черепа у травоядных животных и хищников» ^{[5, с.66-67]}. Дело в том, что ходе своих более ранних наблюдений Галль заметил, что «плотоядный инстинкт у животных не зависит ни от наличия зубов или когтей, ни от особенностей строения внутренних органов».  Его развитие, по мнению Галля, обусловлено особенностями строения мозга хищников, а конкретно – внешнего свёртка средних долей, что сопровождается «значительным выступом на черепе в сегменте сферы, расположенной у большинства животных непосредственно над ухом, а у других чуть дальше» ^{[5, с.82]}. «И тогда я понял, – писал далее Галль, – значение этой разницы: у хищников очень развит мозг в той же части, что и у убийц. Существует ли связь между подобным строением мозга и склонностью к убийству? Сначала меня возмутило это предположение. Но когда дело доходит до наблюдения и записи результатов моих наблюдений, я не знаю другого закона, кроме правды» ^{[5, с.67]}.

В итоге Галль сделал вывод о том, что особенности развития указанного им отдела мозга предопределяют «градацию от простого безразличия к страданиям животных до удовольствия видеть убийство и даже самого непреодолимого желания убить. Сенсуализм отвергает эту доктрину, но она слишком реальна. Любой, кто хочет правильно судить о явлениях природы, должен иметь мужество воспринимать вещи такими, какие они есть, и не думать о человеке лучше, чем он есть на самом деле. Мы видим, что и среди детей, и среди взрослых, среди неучей и среди лиц образованных, – одни люди сердобольны, а другие, напротив, равнодушны к страданиям других. Некоторые даже получают удовольствие от того, что сами мучают животных или наблюдают за издевательствами и убийствами животных, но при этом мы не можем объяснить это привычкой или плохим образованием» ^{[5, с.86-87]}.

«В тюрьмах, – продолжал Галль, – мы наблюдали преступников, находящихся под следствием за то, что они совершили поджог ради мести или просто ради удовольствия, которое доставляло им зрелище огня. При этом мы были очень удивлены, заметив значительное развитие тех же частей мозга, чья порочная деятельность властно порождает склонность к убийству. Задумавшись на мгновение о биографии самых кровожадных монстров, которые обращали свою ярость против своих собратьев, мы увидели, что действительно все они находили мучительное удовольствие опустошать свою страну с помощью пожаров, которые приказывали устроить. Мы вспомнили подобные факты из жизни Калигулы и Нерона» ^{[5, с.157]}. «Однако эти факты не привели бы нас к признанию аналогии между склонностью к убийству и склонностью к поджогу, если бы мы не обнаружили у поджигателей такого же развития тех же частей мозга, которые мы заметили у убийц, и если бы черепа этих двух видов преступников не демонстрировали наличие одинаковых выпуклостей» ^{[5, с.160]}.

Далее, причину развития эротической мании Галль, в отличие от большинства своих современников, усматривал не в болезненном раздражении половых органов, а выводил её из нарушенной функции мозжечка. «Ни один вид эротической мании, – писал он, – не может находиться в самих гениталиях; причину этого нарушения необходимо искать там, где находится причина всех нарушений интеллектуальных способностей. Однако, поскольку мозжечок является органом инстинкта размножения, именно от него должны зависеть чрезмерные раздражения и нарушения этого инстинкта» ^{[6, с.332]}.

 В ходе своих многолетних наблюдений австрийский ученый заметил, что причиной нарушения функций различных частей мозга может выступать не только их врожденная патология, но и приобретенные заболевания, а также травматическое воздействие на организм человека. Наука, как писал Галль, не должна «игнорировать тот факт, что порочность нравственного характера или склонность к убийству иногда являются результатом длительного и скрытого заболевания мозга. Очень часто мы находили черепа убийц в том же состоянии, что и черепа людей, страдавших психическим расстройством на протяжении нескольких лет. Имея дело с травмой головного мозга, я сообщал о нескольких случаях, когда весь моральный облик человека изменялся в результате подобного поражения… Никто из моих читателей не может игнорировать то, как неумолимо действует стремление к самоубийству или другому, более ужасному бессознательному психическому заболеванию, при котором пациент не только уничтожает себя, но и под воздействием мнимого вдохновения свыше приносит в жертву других людей, и обычно людей, которыми он дорожит более всего – своего супруга и детей» ^{[5, с.166-167]}. «Такие болезни, – справедливо подчеркивал Галль, – демонстрируют, насколько мы должны быть осмотрительными, когда дело доходит до вынесения приговора убийце. Ведь для того, чтобы быть справедливым судьей, нам необходимо иметь более глубокие знания о человеке, чем обычно имеют те, кто, применяя закон к преступлению, рассматривает только внешнюю, очевидную сторону действий правонарушителя и толкует закон только в его буквальном смысле» ^{[5, с.167]}. Следствием этого выступает то, что «жестокие действия рассматриваются как преступления, хотя по сути, они являются лишь очень печальными событиями, вызванными безумием» ^{[5, с.110]}.

«К сожалению, – писал Галль, – многие сумасшедшие могут быть осуждены, потому что во время допроса они говорят и действуют разумно. Но момент допроса уже не относится ко времени совершения незаконных действий и, кроме того, хотя безумные, как мы видели, последовательны в своем безумии, тем не менее расстройство сознания происходит только в определенный момент. Пока «больной вопрос» не затрагивается, мы не замечаем ни малейшего следа безумия в рассуждениях, затрагивающих другие темы. В своего рода периодическом безумии, где безумные неотразимо тянутся к убийству, Пинель даже отметил в качестве диагностического признака то, что хотя они осознают кровожадность своих действий, но, тем не менее, спокойно отвечают на вопросы и не проявляют никакой тревоги относительно своих идей и представлений» ^{[5, с.140]}. «Так по какой же причине, – справедливо возмущается Галль, – назначаются наказания за действия, совершенные в приступе мании? Вы боитесь дать людям пример, последствия которого могут быть фатальными? Тогда просвещайте людей об этом виде болезни. Не является ли вашей первейшей обязанностью быть честными, вместо того, чтобы совершать бесцельные жестокости?» ^{[5, с.145]}.

Однако, если наказание в данных случаях бесполезно, то что же может и должно предпринимать общество в целях защиты от маньяков? По мнению Галля, «чем больше врождённые природные склонности и привычки (негативного свойства. – Д.Б.) встречают сопротивления и упорства (в обществе. – Д.Б.), тем больше должна усиливаться и мотивация такой деятельности; чем больше наказаний будет отменено, тем более настойчиво нужно бороться, и если не побеждать, то хотя бы сжимать, парализовать осуществление этих наклонностей и этих привычек, ибо это больше не вопрос внутренней вины или справедливости в самом строгом смысле этого слова; это вопрос потребностей общества: предотвращать преступления, исправлять правонарушителей и защищать общество от тех, кто более или менее неисправим (курсив автора. – Д.Б.)» ^{[1, с.355-356]}. «Я мучительно ожидаю, что пройдет еще много лет, прежде чем мое учение о природе человека будет принято повсеместно. И когда наступит этот момент, физиологам, учителям, философам и особенно юристам потребуется гораздо больше времени, чтобы применить его к уголовному праву. Для последних законы – это их религия, малейшая модификация которой кажется им ересью. Законодатель – это не единственный просвещенный человек, это собрание нескольких человек, которые создают законы; а где найти в массе законодателей равные знания? Поэтому следует опасаться, что реальные потребности человеческой натуры все еще слишком игнорируются, и поэтому уголовный кодекс не скоро преодолеет то множество препятствий, предрассудков, старых привычек, которые удерживают его в детской колыбели» ^{[1, с.356-357]}.

«Уголовный кодекс – писал Галль, – определяет характер проступков и преступлений, а также наказание, которое должно быть назначено за их совершение. Именно наличность деяния определяет меру наказания, независимо от того, кто его совершил и кто должен за него поплатиться. Несомненно, мы бы столкнулись с ещё большим количеством препятствий, если бы действовали иначе, поэтому считалось, что это единственный способ добиться полного равенства и беспристрастности при отправлении правосудия. Однако очевидно, что, поступая так, мы совершаем еще большую несправедливость, поскольку почти всегда не можем дать правильную оценку преступлению и, следовательно, назначить соразмерное ему наказание» ^{[1, с.357-358]}. Исходя из этого заключения, Галль формулирует свой принцип отправления правосудия, основанный, как писал он, на «детальном знании человеческой природы»: «Проступки и преступления не возникают сами по себе, поэтому их нельзя рассматривать как абстракции. Проступки и преступления являются результатом действий конкретных людей, поэтому их характер определяется натурой этих людей и той ситуацией, в которой они находились; соответственно, проступки и преступления могут быть оценены только с учетом личности правонарушителей и той ситуации, в которой они их совершили (курсив автора. – Д.Б.)» ^{[1, с.358]}. Итак, лишь факт того, что Галль, этот «основатель лженаучного френологического учения», задолго до возникновения криминологической науки сформулировал один из основополагающих её принципов, а именно – необходимости учёта личности человека и конкретной жизненной ситуации при анализе механизма его преступного поведения, свидетельствует, как минимум, о недооценке вклада этого ученого в становление криминологии. Что же касается дискуссии о происхождении у отдельных индивидуумов неумолимой (маниакальной) тяги к совершению сначала аморальных и антиобщественных проступков, а затем и страшных преступлений, то, напомним, Галль сводил причины возникновения подобного влечения или к врожденной патологии, или к травмам головного мозга, а современные исследователи в области криминального профилирования, как уже указывалось, усматривают в данной деструкции поведения, в противоположность Галлю, приобретенный характер. Кто в данном случае прав?

На первый взгляд покажется, что это вопрос риторический. Учение Ломброзо об антропологических истоках преступного поведения, основанное, помимо прочего, и на выводах Галля, под воздействием обоснованной и справедливой критики давно утратило свою актуальность. Особой популярности и влияния в криминологической науке не приобрели и другие теории биологического происхождения склонности индивидуума к девиантному поведению.  Всё XX-е столетие в мировой криминологии доминировало социологическое направление в объяснении причин как индивидуального преступного поведения, так и преступности в целом. Однако технический прогресс не стоит на месте и похоже, что благодаря ему в современной криминологии вновь наблюдается возрождение интереса к биокриминологическим исследованиям.  

Например, ведущий зарубежный специалист в области криминальной психологии, канадский ученый Роберт Хаэр, посвятивший практически всю свою жизнь изучению преступника-психопата, до относительно недавнего времени не усматривал взаимосвязи между патологиями головного мозга и проявлениями психопатии ^[7]. Однако в последних своих работах Хаэр высказывает позицию о том, что «психопатия возникает из сложного – и пока непонятного – взимодействия биологического и социального факторов». При этом генетические факторы, по мнению ученого, «определяют биологический аспект функционирования мозга и основные личностные структуры, которые в свою очередь влияют на то, как человек реагирует на жизненные ситуации и социальное окружение и взаимодействует с ними».  И хотя «именно от социально-бытовых условий и воспитания зависит, как сильно разовьется расстройство и как оно будет выражено в поведении», тем не менее предпосылки для развития психопатии «частично обусловлены природой и, возможно, некоторыми пока неизвестными биологическими процессами в растущем плоде и новорожденном» ^{[8, с.210-211]}. Эти выводы Хаэра подтверждаются осуществленными за рубежом исследованиями мозга преступников, страдающих психопатическим расстройством личности, осуществлёнными с использованием современных медицинских методов диагностики.

Так, переехавший в США английский ученый Адриан Рэйн провёл исследование активности физиологических процессов в различных участках коры головного мозга у сорока одного осужденного за убийство. В отличие от ранее несудимых лиц того же возраста и пола, также отобранных и обследованных Рэйном в рамках контрольной группы, при помощи позитронно-эмиссионного томографирования он зафиксировал у убийц значительное снижение метаболизма глюкозы в префронтальной коре головного мозга ^{[9, с.66-67]}. Наличие подобной закономерности Рэйн связал с результатами других исследований, объясняющих взаимосвязь между нарушением функций префронтальной коры мозга и личностными нарушениями на эмоциональном, поведенческом, когнитивном и др. уровнях. Сочетание этих нарушений с большой долей вероятности подталкивает их «обладателя» к совершению тяжких преступлений ^{[9, с.67]}.

В 2019 г. были опубликованы результаты еще одного исследования в области «нейровизуализации преступного поведения», также осуществленного в США. Группой ученых были изучены структурные данные магнитно-резонансной томографии головного мозга 808 заключенных, разделенных на три группы: 203 убийцы, 475 осужденных за тяжкие, но не связанные с убийством преступления (включая нападения, домашнее насилие и другие случаи причинения тяжких телесных повреждений) и 130 лиц, совершивших незначительные преступления (хранение наркотиков, проституция и др.). В результате был обнаружен ряд различий в объёме и структуре серого вещества мозга тех преступников, которые совершили убийство, по сравнению с лицами из двух других групп. Исследователи пришли к выводу, что не было большой разницы между субъектами, склонными к насилию, но не склонными к убийству, и менее опасными преступниками. При этом у представителей первой группы было зафиксировано значительное сокращение серого вещества в нескольких областях мозга ^[10]. Один из инициаторов данного исследования, ученик Р. Хаэра Кент А. Кил в интервью одному влиятельному научно-популярному интернет-изданию заявил, что «орбитальная лобная кора и передние височные доли показали наибольшую величину эффекта; то есть у мужчин, совершивших убийство, было меньше серого вещества в этих областях, чем у других насильственных или ненасильственных преступников». По мнению Кила, результаты этого и других исследований в указанной области могут указывать на «определенную степень биологического детерминизма, предполагая, что может быть особый «отпечаток пальца» мозга, который идентифицирует человека, способного совершить убийство». При этом он справедливо замечает, что полученные результаты «необходимо сначала воспроизвести, а затем провести более масштабные исследования, прежде чем окончательно разрешить эту критически важную проблему» ^[11].

Таким образом, очевидно, что вектор научного поиска, обозначенный более двух столетий назад Францем Йозефом Галлем, и в наши дни не утратил своего значения. Идеи Галля о влиянии диспропорций развития или патологии отдельных сегментов головного мозга человека на возникновение и проявление вовне негативных качеств и свойств его личности, как видим, в значительной степени востребованы и современными исследованиями в области нейрокриминологии. Это свидетельствует о том, что время для окончательного ответа на вопрос о соотношении биологического и социального в личности преступника все-таки ещё не пришло. Однако будем надеяться, что ускорение темпов научно-технического прогресса приблизит разгадку и этой тайны не только криминологической науки, но и человечества в целом.