City as an industrial project in postindustrial era

Mokhov Viktor Pavlovich Doctor of History Professor, the department of Public Administration and History, Perm National Research Polytechnic University 614031, Russia, Perm, Sechenova Street 15 mvpperm@gmail.com Other publications by this author

Во многих языках слова с корнем «город» или «гор» означают некую обособленность от остальных территорий. Первоначальный смысл возникновения городов состоял в защите огороженной земли, в противопоставлении врагу либо остальной окружающей территории. Как писал М.Вебер, «… город представляет собой замкнутое (хотя бы относительно) селение, населенное место…»^{[1, с.335]}. Но первичное противопоставление по критерию «замкнутость – открытость» сменилось противопоставлением территорий с различными типами социальных взаимодействий. Как отмечала Н.Л. Мосиенко, территория «это не просто часть физического пространства, это в том числе и социальное пространство, т.е. пространство социальных взаимодействий»^{[2, с.167]}.

Город, который мы знаем последние триста лет, есть продукт, в первую очередь, индустриальной эпохи. Именно промышленное производство, торговля, потребности финансового оборота, задачи развития образования, науки, искусства, вызвали становление современного облика городов. Индустриальные города сформировали определённую социо-культурную реальность, стали центрами, вокруг которых организовывалось общество модерна.

В индустриальную эпоху город становится населенным пунктом, который принципиально противостоял всему остальному миру, поскольку включал в себя основу нового способа производства – индустрию. Благодаря этому город приобрел свои специфические черты, сохранившиеся в своей основе до настоящего времени.

Индустриальное производство с неизбежностью приводило к возникновению социо-культурных эффектов, главные из которых состояли в изменении образа жизни, культуры, характера коммуникаций между людьми. Но самое главное было в другом: город был основой нации, местом сплочения и формирования нации. Этот нацио-ориентированный эффект был принципиальным для городов, он являлся ключевым в понимании дальнейшей эволюции города.

Что же происходит с городом сейчас? Город на наших глазах утрачивает свои специфические черты, он перестает быть городом в привычном смысле слова. Разрушение городов идет по трем основным направлениям.

Во-первых, со стороны самого индустриального производства и порождаемого им образа жизни и организации городской среды. Развитие сферы услуг, появление новых товаров, новых технологий организации досуга сделали для разрушения привычного облика города больше, чем все войны вместе взятые. Как писала в 1961 г. классик урбанистики Джейн Джекобс, «транспортные артерии, парковочные площадки, бензозаправочные станции, магазины и банки для автомобилистов – все это мощные и неутомимые инструменты разрушения городов» ^{[3, с.388]}. Но за 30 лет до нее Ф.Л.Райт заявил, что «… город в его нынешнем виде обречен на смерть» ^{[4, с.80]}. Новые модели организации города пытались догнать быстро развивающееся производство и массовое потребление.

Постиндустриальное производство настоятельно требовало быстрого изменения городской среды. М.Кастельс назвал новый город, черты которого все более проявлялись с 1990-х годов, информациональным городом. Информациональный город «… является не формой, но процессом, процессом, который характеризуется структурным доминированием пространства потоков» ^{[5, с.374]}.

Поэтому можно констатировать, что город утрачивает свойство места. Он теряет границы, то есть теряется смысл самого термина «город» как «огороженной», ограниченной территории. Уже с появлением артиллерийских орудий крепостные стены перестали играть исключительную роль в защите городского пространства. По мере развития индустрии город стал расширяться, завоевывая новые пространства. Теперь город расползается, захватывая всё большие и большие территории. Очень часто в урбанизированных государствах один город переходит в другой без какого-либо значимой границы. Только табличка сообщает, что где проходит административная граница между городами.

Городские агломерации стали одним из знаковых явлений современности. Агломерации переходят в конурбации, которые сливаются в огромные урбанизированные территории с десятками миллионов жителей. Так, агломерация Токио – Иокогама (Япония) насчитывает более 35 млн чел., причем, как отмечают Ю.А.Пак и В.И. Лучкова, «…в Токийской агломерации города и города-спутники постепенно перестают существовать как таковые, а становятся районами одной из самых крупных мировых систем расселения» ^{[6, с.124]}.

Агломерация городов (мегалополис) Босваш (Бостон – Вашингтон) в США протянулась на 750 км, в ней проживает более 45 млн человек.

Огромные агломерации сформировались в Китае (Шанхай, Пекин, Гуаньчжоу - Фошань и др.), Индонезии (Джакарта), Филиппинах (Манила), Корее (Сеул – Инчхон), Индии (Дели, Мумбаи, Калькутта и др.), Пакистане (Карачи), Бразилии (Сан-Паулу), Мексике (Мехико), Египте (Каир), России (Москва, Санкт-Петербург) и т.д.

В РФ в настоящее время насчитывается 22 агломерации, имеющих численность населения более 1 млн, в которых живет более 20 % российского населения, при общем числе российских городов более 1100 ^{[7, с.486]}. Московская радиальная конурбация включает в себя 10 крупногородских агломераций – сателлитов, непризнанных и не управляемых, 170 городских, около 3600 сельских и 600 дачных поселений, в которой происходит 5600000 ежедневных межселенных челночных миграций. ^{[8, с.30]}

Городская территория становится «безграничной», охватывая окрестности, сливаясь с другими городскими пространствами.

Во-вторых, город теряет свою индустриальную специфику. Это связано, с одной стороны, с общей тенденцией к изменению структуры экономики и производства в развитых странах мира. Индустриальное производство переносится из постиндустриального мира в развивающиеся страны. За счет современных технологий индустриальное производство становится все более эффективным, сокращая свое присутствие в структуре экономики. Так, в глобальных городах доля индустриального производства составляет лишь 6-7 %.

Города теряют и свою социо-культурную определённость. Она размывается на наших глазах: теряется индустриальная специфика города, а значит, уходит индустриальный образ жизни, город и село по образу жизни приобретают схожие черты. Город перестает быть городом, потому что городом становится всё. Если интернет проникает во все территории, если потребительские товары одинаковы что в городе, что за его пределами, то жизнь человека в сельской местности и в городе перестает принципиально отличаться. Старая советская идея о преодолении «социально-экономических и культурно-бытовых различий между городом и деревней», которая стала программной целью советских коммунистов и связывалась с построением коммунизма, реализуется в современных условиях в развитых странах.

В результате, города перестают быть социальными общностями. Индивидуализация как глобальный процесс проявляет себя, в первую очередь, в городах, «способствуя независимости индивида от традиции и сообщества» ^{[9, с.17]}. Р.Ольденбург, характеризуя влияние новых тенденций на городскую среду, отметил: «Сегрегация, изоляция, стерильность и разделение на отсеки – вот, кажется, руководящие принципы городского развития и городского обновления сегодня» ^{[10, с.415]}. В свою очередь, Блэр А.Рубл, характеризуя Чикаго, Осаку и Москву в истории ХХ века, писал, что «Жизнь большого города – будь то на пике капитализма, при социализме советского образца или в иных условиях – порождает настолько сложные и пространственно сжатые сообщества, что физическое соседство вынуждает взаимодействовать друг с другом совершенно разных людей», «… здесь образуется пространство, насыщенность и разнообразие которого понуждает к уступкам и сложным компромиссам» ^{[11, с.41-42]}. Прагматический плюрализм городской политики был основан на взаимном учете интересов различных социальных групп городского сообщества, действующих в условиях индустриального производства как доминирующего способа производства.

Однако на рубеже XX – XXI веков в крупнейших городах мира ситуация стала более сложной. Численность населения многих крупных городов мира стала сравнима с численностью государств, а сложность социальной структуры при наличии нескольких способов производства, существующих одновременно и параллельно, стала создавать пределы управляемости. В мире насчитывается 120 государств, численность которых составляет пять-шесть миллионов человек, в то же время в мире существует более 30 городов с численностью свыше пяти млн человек. В таком городе как Шанхай насчитывается 24 млн чел., население которого составляет причудливую смесь из жителей различных провинций, говорящих на различающихся диалектах, обладающих отличающимися навыками, уровнем культуры, степенью приспособленности к городской жизни и др. Город как общность конфликтующих, но взаимодополняющих друг друга социальных групп, исчезает.

В индустриальную эпоху город был основой социального порядка: существовала чёткая внутренняя городская структура, выделялись элитный центр и рабочие окраины. Но в каком бы из этих районов ни жил горожанин, его статус был выше, чем у жителя сельской местности. Молчаливо предполагалось, что он более высокого культурного уровня, образован, умеет жить в городе с его многочисленными социальными взаимосвязями. Сейчас город утрачивает и эту функцию. Город становится конгломератом социальных общностей с различными социальными, религиозными установками, ценностными ориентирами.

Зато уже сформировалась новая социальная иерархия городов. Крупнейшие города мира образуют сеть, которая развивается независимо от национальных государств, которые, в свою очередь, оказывают на их развитие всё меньшее влияние. Эти города включаются в транснациональные потоки рабочей силы, товаров, капиталов, услуг. Как отметила Е.Р. Метелева, крупномасштабные формы человеческого расселения становятся одними из важнейших экономических агентов: крупнейшие города (мегагорода), агломерации, мегалополисы, мегагородские регионы. Они все чаще рассматриваются как глобальные сервисные центры внутри взаимосвязанной урбанистической сети. ^{[12, с.89-90]}.

В-третьих, города перестают быть основой нации. Городская жизнь все более интернационализируется, она типизуется и синхронизируется с жизнью других городов-мегаполисов. Среди них выделяются глобальные города, которые из городов – центров нации – становятся, если говорить словами Мануэля Кастельса, «центрами пространства потоков». Они регулируют всемирные потоки финансов, товаров, рабочей силы, услуг, культуры, мировых новостей, глобальной политики. В этом их функция в глобальном разделении деятельности и в этом заинтересован весь мир. Современные города – и глобальные, и просто крупные – превращаются из национальных центров в «Вавилоны» единого мирового рынка, в которых формируется новое качество жизни. Здесь происходит смешение всего: и способов производства, и людей, и технологических укладов, и образов жизни. Крупнейшие города уже играют роль не основы нации, а основы нового мирового экономического порядка, в котором они выполняют функции обеспечения финансовых, политических, экономических процессов, связывающих между собой глобальные рынки. Вполне можно согласиться с мнением о том, что при анализе роли городов одной из опасностей является «привычка рассматривать города как часть «национальных иерархий». Рассмотрение же их внутри глобальной урбанистической сети подразумевает разнообразный набор межгородских отношений, которые усиливают участников сотрудничества» ^{[12, с.93]}.

В крупнейших городах государств, связанных с мировым рынком, образуются и те социальные силы, которые более всего заинтересованы в устранении национальных границ, объективно подталкивая государство к интернационализации государственной жизни и снятию различных ограничений на перемещение товаров, услуг, рабочей силы, информации и т.д.

Многие материальные процессы исчезают из городов, они становятся там неэффективными и ненужными. Современное производство уже не требует большого количества людей. Прежние объёмы производства достигаются меньшим количеством рабочей силы.

Крупные индустриальные города в России постепенно преобразуются. Небольшая часть превращается в постиндустриальные центры, большая часть городов, особенно городов-миллионников, сохраняют свою роль как главных узлов системы расселения в регионе и стране, концентрируя основную часть населения региона, производства, финансов. ^{[13, с.94-100]}. Они становятся частью индустриальных резерваций, необходимых для обслуживания постиндустриального мира. Они могут сохраниться в отдельных регионах стран постиндустриального мира, быть широко представленными в странах с сохранившимся индустриальным производством. В ряде случаев они приобретают новые компетенции, становясь важными финансовыми узлами национальных экономик^{[14, с.336]}.

Ярким примером стали российские моногорода, которые возникали в разгар индустриальной эпохи. Вот они, без сомнения, остаются городами. У них есть чёткие границы, вполне определенная специализация в рамках промышленного производства, индустриальный образ жизни, специфические субкультура и конфигурация власти, рассчитанные на отношения между градообразующим предприятием и властью. Однако в условиях переформатирования экономических отношений и структуры производства они все чаще оказываются в кризисной ситуации^{[15, с.68-78]}.

Но в целом город как индустриальный проект себя исчерпал. Индустриальный город превращается в «пригород» постиндустриального общества. Эти процессы более выражены в развитых странах, однако они, без сомнения, составляют общемировой тренд. В постиндустриальном мире привычное противопоставление «город – село» утрачивает свой смысл, оно уходит на периферию социальных отношений. И хотя говорить о том, что оно полностью исчезло, будет не верно, тем более, что мы видим глобальные волны вторжения сельского мира в городскую среду, в том числе в виде глобальной миграции, можно утверждать, что уже возникло новое глобальное противоречие. Оно возникло на основе складывания транснациональных узлов финансов, товаров и услуг, движения рабочей силы и мигрантов. Глобальные потоки связывают узлы мировой экономической и социальной матрицы, концентрируют в себе основной потенциал социального действия, экономической мощи. По мнению Дж.Урри, массовые мобильности населения создают новые социальные отношения и виды социальности, в рамках которых основное значение начинает играть не место в привычном понимании (город, село), а социальные отношения, возникающие в местах пересечения мобильностей. Поэтому новое различие проходит между местами, где пересекаются мобильности, и местами, находящимися на периферии мобильностей^{[16, с.357-362]}. Город, городское пространство выступают как одна из возможных ипостасей места мобильности. Но им может быть и Лондон, и маленький Давос, и остров Джерси…

В этих условиях меняется место города в социальной системе государства и в социальных взаимодействиях в мире в целом. Если ранее столичные центры были национальными центрами, а региональные города структурировали социальное и политическое пространство страны, являясь хозяйственными, социальными и политическими лидерами регионов, то теперь картина меняется.

Во-первых, столичные центры некоторых государств и даже некоторые региональные центры в государствах стали мировыми центрами, определяя мировые геосоциальные и экономические тренды. Лондон, Нью-Йорк, Шанхай, Москва, Брюссель, Вашингтон – не просто названия городов, а центров, за которыми «закреплен» определенный функционал в глобальном разделении труда.

Во-вторых, региональные центры государств играют все большую роль в приграничном взаимодействии, становясь локальными международными центрами или играя особую роль во внешнеполитических комбинациях: Калининград, Владивосток, Мурманск, Казань, Санкт-Петербург и др.

В-третьих, города стали центрами притяжения прекариата ^[17], который радикально перекраивает социальные отношения в государствах и мировом сообществе в целом.

В-четвертых, горожане как социальная группа стали основой социальных отношений в развитых государствах мира, но при этом сами переживают глубочайшую трансформацию и социальную дифференциацию.

В-пятых, город как социальная общность все более становится условным понятием, поскольку границы сообщества растворяются в многочисленных, в том числе и трансграничных, взаимодействиях.